В ожидании полета

Евгений Сидоров, 2020

Загадочное самоубийство Марины нарушает спокойное течение жизни университетского городка. Ехидный преподаватель философии Константин пытается вытянуть своего друга Николая из черных лап депрессии, в то время как юная Кристина, взрослея, открывает в себе неожиданное чувство. Елизавета стоит на пороге загадки, которую не так-то просто разрешить. Легкость наивного бытия, которого никогда не было; мир, в котором все не то, чем кажется, и тайна, которую может разгадать лишь пытливый взгляд. Все мы – персонажи чьей-то истории, но кто ее пишет? И кто ее читает?.. Комментарий Редакции: Мистический роман, который куда реальнее самого страшного сна и выше самого головокружительного чувства. Роман-зеркало, роман-открытие и роман-откровение, ведь лица его героев поразительно знакомы и беспредельно ясны. Не потому ли, что эти лица – наши?

III. Бог Сделал Автомобиль

1. Я^[17]

Песочек утекает из часочек. Птенчик оперился и вылетел из гнезда. Слоны танцуют. Под тамбурины. И обезьянки на качелях. Сентябрь сменяется октябрем. Сволочи сохраняют свою самотождественность. Равно как и ангелы. Но ангелов мы, как правило, не встречаем. Только клоун упал под лед, которым еще не покрылся ручей. Восхитительная ложь. Желтый бычок прошел, качаясь, по краю. Та драка в баре представляла собой неприятный эпизод. Скандал с Николаем явно нарастал. Вот и приехали, что называется. Делом о самоубийстве и отношениями Николая с Мариной заинтересовался университет. Позовите капитана, наш корабль двинулся на скалы. Но ведь это же не про… Могут ведь и отправить пароходом в мертвую эмиграцию. Вот вам и родина свободы. Лекции читались. Уроки велись. Встречи? Да как-то на днях знатно нагрузился с Пашей, наслушавшись всей этой политической лабуды — ветер перемен носится в его волосах и его мыслях. Ах да, та драка, ну что тут расскажешь? Студент, одногруппник Марины, был в нее влюблен, пришел и дал Николаю в морду. Аллея слез. Кто-то ему явно изложил печалящий на Николая (да так не говорят, но так можно думать) ход событий в самоубийстве Марины. Драка. Приехала полиция. Их забрали. Вот и университет подключился. Опасно за Николая. Очень опасно. А Яна все также прекрасна, милая улыбка, смешной носик. Оды, оды требую я этому носику! Веселые разговорчики в перерыве, и сигаретка, что попросила она. Для тебя дорогая, все что имею… Из школы в университет. С первого круга на второй. Чтоб вас, в школе хоть передуши всех этих некрещенных младенцев. А некрещенных праведников там нет. Да и в университете, как видите, похоти и сладострастию не разгуляться. Захватит вихрь и унесет на скалы. Как Николая. Так и меня может. Но красное платье Яны сменялось другими нарядами, не менее привлекательными, но словно складывающимися в знак предупреждения, на котором были высечены такие слова — «Ныне речи пророков говорят тебе не лезь». Тротуар, подсвеченный неоном. Осень Шишкина сменялась осенью Левитана, сырой, печальной и глубокой. Так что же это унылая пора или очей очарование? И то и другое — в мире победившего не-марксизма могут существовать противоречия без снятия, как контекстуальное обрамление явлений. Все это пустое. Книги читаются. Дни катятся. И где-то в подкорке бьется мысль, что ведь скоро настанет та пора, когда я сезонно впадаю в тоску и печаль. Сходить к врачу? Да, я бывал, но тогда кажется…несерьезно. А тут, бьется в моей голове один диагноз. Нужно подтверждение. Или губы, что коснутся моих и прикроют глаза мои на нарастающую проблему. Скоро придет гнетущий ноябрь. А сейчас я просто переваливаюсь через порог школы. Дорога домой. Тут сбоку раздается милое-шепелявящее:

— Константин Евгеньевич, вы домой?

Конечно, Кристина, простота и незамысловатость в обращении. Подросткам может быть приятен разговор в режиме доверительности со взрослыми, как и нам может быть приятна их чарующая непосредственность. Не хочу детей, но вот к ней готов относиться по-отечески. Ахав в поисках знака, грозящего гибелью.

— Да, я домой, достали вы меня, увольняюсь.

Вот зачем я так? Лишь бы съязвить. Словно что-то переключает режим в моей голове с позиции «адекватное поведение» на позицию «козел…ну…козел». Таково мое представление об отцах? Всех?

— Ой, вы же не серьезно? — Испугалась. Мелочь, а приятно. — Вы правда от нас уходите? Не уходите, пожалуйста.

— Да не ухожу я, кто же иначе будет воспитывать такую пьянь как вы?!

— Опять вы за свое! Я не пью! Не пью!

— Притворюсь, что поверил. До завтра верить буду.

— Я же правда никогда не пью, зачем вы так говорите, еще и при всех. Правда так считаете? — лицо Кристины погрустнело. Ну не обижай ты ребенка, бессердечная сволочь. А может тут и нет особой избирательности. Кто угодно, лишь бы поиронизировать. Нет, она все же особенная.

— Нет, не считаю, просто нравится вас подкалывать. Уж извините.

— Я подумаю. Мне было бы обидно если бы вы правда так считали. — Кристина деловито приосанилась и придала своему милому личику выражение «правильная девочка». — А вы куда идете?

— На остановку, домой ехать, хватит с меня вас на сегодня, шпана малолетняя. — Ну не могу я остановиться, так и тянет навернуть еще.

— Ой, а пройдитесь со мной — мне до следующей остановки, я там живу, рядом, пожалуйста?

— Ладно, хитрая вымогательница.

— Я у вас ничего не вымогала.

— Это пока, потом еще денег на….ладно, стоп, я же обещал, что до завтра не буду.

— Вот и держите слово. — Кристина поежилась. Посмотрела на мое лицо, когда я приняв решение ушел вновь в свои мысли. — О чем вы думаете? Иногда так интересно.

— Я думаю о пещере, в которой она играла с ним в шахматы.

— О ком вы? — удивилась Кристина.

— Да так, повезет и не узнаете.

— Хорошо… — она явно не знала, что тут еще сказать. Вновь поежилась. Да, ветер задувал. Она приподняла воротник своего коротенького пальтишки. Только тут я подумал — а не странно ли это выглядит — мне идти рядом с четырнадцатилетней девочкой. Я внимательно посмотрел на нее, озябла, прячет ручки в кармашки, смешно вышагивает в своих ботиночках, словно птичка, стремящаяся оторваться ввысь и улететь. Милое, доброе существо, так бы хотелось, чтобы таким она и оставалась, чтобы беды и невзгоды не рушились на ее голову, не ломали ее жизнь, не изменяли характера, чтобы «добрые» подружки не предлагали накидаться таблетками из аптеки или покурить за гаражами. Это конечно не делает человека сразу другим. Сразу плохим. Но шажок за шажком. Прямо как она. Мы отрываемся от земли и уносимся в небеса, клубящиеся адскими огнями. Мы становимся другими, оставляем позади наивность, милый взгляд серых глаз и становимся….а кем мы становимся? Кем попало. Вот кто я такой? Что толкает меня к этим подколкам и мелочному обзыванию этих детей. Обзываюсь я конечно не вслух. Но зато про себя. Ох и поношу же я их. А так ли уж они этого заслуживают? Да, конечно, сбитые в огромные кучи (поделить поменьше — нет бюджета, зато на всякое другое его сколько угодно) они превращают все вокруг в белый шум, способный довести до белого каления. Но все же все они еще на земле, а над ними совсем не адское пламя. Пусть Кристина остается доброй и милой девочкой, пусть будет счастлива. Пусть найдется когда-нибудь, кто-то, кто скажет ей:

Не в земной темнице душной

Я гублю.

Душу вверь ладье воздушной —

Кораблю.

Ты пойми душой послушной,

Что люблю

Пусть будет так, а я останусь собой, потерявшимся среди книг, случайных встреч и пьянок. Язвительно комментирующий все что происходит вокруг. Искренне любящий доброе и красивое и потому так сильно готовый его оттолкнуть.

Кристина подняла на меня свой взгляд:

— Мы скоро дойдем, а вы даже не поговорите со мной?

— О чем? — скрасил я грубость вопроса ласковой улыбкой.

— Да о чем угодно.

— Но ведь я дал обещание молчать о связанном с вами, — подмигнул я ей.

— Я правда на вас обижусь.

— Тогда скажу, мне приятно с вами пройтись, вы, пожалуй, все-таки, славная.

— Спасибо, — как будто она покраснела.

— Сами расскажите что-нибудь. Как дела с родителями?

— С мамой. Папа…он ушел.

Я замолчал. Вот оно как. Тем больше отечества в твоей роли, правда?

Мы перешли дорогу. Я внимательно смотрел как ножки Кристины с каждым шагом отрываются от земли, а затем вновь возвращаются на нее. Я собрался что-то выговорить, но тут она сказала:

— А мы уже и дошли, вот и дом мой. А вот остановка.

— Хорошо, до завтра, хулиганье.

— До свидания, Константин Евгеньевич

Ах, ускользающая красота, я бы готов был пройтись с тобой куда как дольше.

2. Николай^[18]

Николай двигался, Николай соображал. Соображал лихорадочно. Пропуская дни и некоторые выдохи. Вещи, бывшие такими простыми становились сложными. Жизнь приобретала осязаемую форму, и форма эта была формой кулака. Иногда и кулак может быть глаголом. Что за глупости лезут ему в голову, подумал Николай. Смех, потерянный между разведенными руками. Нет слов, нет ничего. Только глаза. Он стоял словно в эпицентре того гляди готового разразиться шторма. Словно в центре двух сошедшихся линий. Обдумай все, обдумай все внимательно. Можно завести дневник. Дневник ушедшей жизни. К черту, к черту. Итак, во-первых, беда пришла к Николаю в виде молодого человека, выследившего его тогда в баре и завязавшего с ним драку. Это все усложнило. Как мерзко так думать, что значит усложнило? Что могло стать еще сложнее, когда не стало Марины? Но оно смогло стать. Вызвали полицию. Он просидел ночь в отделении. Конечно, о его драке со студентом быстро узнали в университете. Возможно, та дрянь все же сдержала свое слово и настучала на меня. Университет забеспокоился. Словно задвигались вековые горные махины, закрутились невидимые шестерни адской машины, в которой все индивидуальное стирается и низводится до фактов. Так. Драка со студентом. Уже плохо, но студент дал объяснение. Его конечно, скорее всего, отчислят, но объяснение было дано. Так. Встречался со своей студенткой, а она потом покончила с собой. Мерзкое дельце. Как раз подходящее для умелого сцепления фактов в систему. Не десятичную систему Дьюи. А в совсем другую — пугающую систему которая говорила: Вы нам такой не нужны. Пока что эти слова не были произнесены. Почему? Ответ очевиден. Николай обладал обоими необходимыми для работника способностями — быть компетентным и быть на хорошем счету. Первое не обязательно означает второе. Безалаберный Константин был прекрасным преподавателем, но ему было плевать, что о нем думает начальство — он был — не-благо-надежный. Николай был благонадежен. Но это же было раньше. Он знал, как тонка грань между одним и другим. В нужный час и в нужном месте — и вот ты уже видишь мелькающие в воздухе красные занавеси. И вот это событие явно размягчило имеющуюся грань. Николай почти что перестал быть на хорошем счету. Конечно, тут нужно решение. Будет дисциплинарное слушание. Все еще может обойтись. Но даже если обойдется, то потом…Потом он все равно уже не будет на хорошем счету и быстренько найдется повод расстаться с ним, нашкодившим и потревожившим священные махины. Николай пребывал в каком-то стохастическом состоянии. Он был подобен «звездной ночи» — расплывчатому эффектному узору, приятному для тех, кому нравится что-то причудливое и непригодному для тех, у кого существует понятие о правильном и должном. Николай боялся. Он не хотел лишиться работы. И эта мысль колола его как отравленное жало острого клинка. Как мерзко. Он находился в, что называется, пограничном состоянии. Он не говорил «я предпочитаю этого не делать», но связь с реальным миром все равно могла оборваться, вместе с работой. Он потерял Марину. А теперь мог потерять работу. И что тогда, что ему останется делать? Пойти в бар и покинуть Лас-Вегас? Но ведь есть еще возможность. Мы всегда смотрим на поджидающую нас смертельную ловушку с надеждой, что все обойдется.

Была и вторая линия, сходящаяся к Николаю. То сообщение что он получал от этой…как ее…Анастасии Волановой, она намекала что Марина была совсем не тем человеком, что он знал. Эта мысль кружила перед его внутренним оком. Рассмотреть? Ну, что думаешь? Николай не хотел в это верить, да и не верил, для него Марина после смерти превратилась в подлинного ангела. О ней он думал с тоской и глубочайшим сожалением. Но сердца человеческие слабы и семена всегда падают в унавоженную почву. А что она имела ввиду? Голос, который, казалось, он слышал во сне шептал: «Не ищи, оставь все как есть, отпусти с тем, что было». Но мог ли Николай так поступить? Даже в своем глубочайшем раскаянии он испытывал другое, черное чувство — желание оправдаться, желание обелить себя перед самим собой, если не перед всем миром.

Николай решил сделать глупость. Еще бы не глупость — лезть к соседке Марины — Кате, с какими-то расспросами, когда на носу слушание по его проблеме. По его проблеме. Так это называется. Но для него это важно. Он не хотел верить и одновременно хотел быть невиновным. Так бывает. Так бывает, когда жизнь, подобно жидкой массе, вытекает сверх наложенной на нее формы. И вот вновь, выйдя из своей комнаты он поспешил к дороге, перебежал на светофоре и ботинки его гулом отозвались в его голове, когда он пошел по той же дорожке, что и тогда — по дорожке к общежитию.

Николай спешил. Голос внутри нашептывал ему слова предупреждения. Как ужасно. Как ужасно идти туда. Ведь там все и случилось. Но вдруг…не его вина? Но к лучшему ли это? Та же самая консьержка — те же самые флажки по обоим сторонам ее головы. Уже достаточно поздно. Соседка Марины, теперь не соседка, временно единоличная хозяйка комнаты. Они оставили ей комнату? Как такое вообще возможно? Такое случается, когда слова спрягаются. Что это значит? Почему так ему подумалось? Он не знал, но чувствовал, что это почему-то важно. Не ходи по ночам по пустынным залам. Что лезет ему в голову? Откуда это? Не важно. Николай отмахивался, Николай спешил. Катя, соседка….не соседка…у Марины больше нет соседей, кроме могильных червей. В общем, Катя оказалась на месте. Глаза внимательно взлетают к лицу Николая, она смотрит пристально, как на дух прошлого рождества, пожелавший творить зло. Ее голос раздается в этой вселенской пустоте:

— Николай Сергеевич зачем вы пришли?

Что ему отвечать? Действительно, зачем он пришел, что вело его, что понуждало сюда прийти? Разве что-то можно тут сделать? Зачем что-то выискивать, выспрашивать? Надо остановиться. Но это смутное чувство внутри требовало выхода. Какой дьявол вел его за руку сюда, чтобы поставить в такую глупую, нелепую ситуацию? Пора сказать, пора спросить.

— Катя…я хотел спросить…

— Спрашивайте.

— Марина, сделала это из-за меня? Ведь так? — что он хочет услышать, обелить свою совесть или очернить ее в спасительном знании?

— Из-за вас? Вам так хочется об этом поговорить?

— Я…просто…

— Да, вы просто, а ее нет.

— Я должен знать наверняка, — рука нажимает на голосовые связки, заставляет говорить. Почему мне кажется, будто так и происходит?

— Что вы хотите знать?

— Марина любила меня?

— Ха-ха, вот это забавный поворот, вам это нужно?

— Я должен знать…что я виноват.

— Конечно вы виноваты…но вы…слишком много о себе думаете. Вы этого не заслуживаете.

— Как это понимать, Катя?

— Не думайте, что жизнь Марины вращалась вокруг лишь вас, вы слишком задрали голову, пора бы вам приспуститься на землю, Николай Сергеевич. — Катя вдруг ядовито улыбается, насмешливо, глумливо. Я заслуживаю этого, но что она имеет ввиду?

— Был или нет у нее кто-то еще? — истошный выкрик, послушный мальчик, лифт движется.

— Как вам угодно. До свидания.

Дверь закрывается. Рана в сердце растравляется. Боль. Подозрение. Злосчастная улика, неверное свидетельство. Держись крепче за руку, что протягивают тебе из темноты. Вот моя рука.

Николай отшагнул назад и в бессилье сполз по стене коридора. Он сидел и смотрел в стену. Она провела по руке. Уходить, не думать об этом.

Он, пошатываясь встал и направился к лифту, до того, как палец его коснулся кнопки вызова, двери лифта раздвинулись. Внутри никого. Николаю стало не по себе. Но он зашел. Все кажется странным и нереальным. Не только вокруг его жизни. Был…кто-то другой. Нет, ты виноват — Николай хлопнул по стенке лифта рукой. Но что, если… Спасенье? Ловушка? Нужно узнать. Голос из его сна — «отправь меня с этим, не пытайся узнать», как-то так? Нет, он не может. Слушанье, а потом…узнать. Глупый план сформировался в его голове. Катя знает, но самому спрашивать ее…нет. Но кое-кто ей нравится, да, Марина говорила. Попросить его. Но сначала слушанье.

3. Ветер и гроза^[19]

Солнце взошло на пару часов, покрыв землю слоем золота. Нежное солнце, отчаянно пытающееся отразить натиск туч. В далекий край, и солнце тихо опускалось. Солнце! Папочка, пора бежать! Ветер задувает и солнце скрывается за тучами, наползающими на него словно духи ушедшего прошлого, пробужденные, ожившие и мстительные. Улыбка, которой суждено пережить смерть видевшего. Бейте поклоны. Глупо ожидать перед рокотом океана. Эта старая ложь, околдовавшая твои глаза. Глаза, слышащие последний аромат осязаемого. Посмотрите на эти склоны, расцвеченные всеми цветами осени, близящейся к своему апогею. Ветер воет в кронах деревьев. В ожидании. В ожидании. В ожидании. И вот опять ты совсем один. Тиканье, таканье. И всегда звучит это — «прощай, прощай, прощай», но пока только в отдалении. Ваш взгляд словно привязан к воздушному шарику, выпущенному из неаккуратной детской ручки и воспарившему ввысь, терзаемому и гонимому всеми этими ветрами. Осень зла и ожесточена на неблагодарный люд. Она собирает все свои силы на последнюю битву, перед окончательным вступлением в права зимы. Зима приходит здесь рано. И оттого последняя вспышка осени еще более жестока, она не готова миловаться с вами, прижиматься к вашим губам словно отвергнутая, но прекрасная любовница. Она истинная мегера. Тучи сдвигают свой фронт от центра города к периферии. Она всматривается туда — за море. Что-то взмыло ввысь. Два огня, что вместе навсегда. В уютном баре резвятся дети природы — прекрасные нимфы, они знают все, и они правы. Есть три звезды. И одна помнит. А две другие забывают. Она всматривается в полотно. Он смеялся над ней. За морем. За морем. Где не бывает зимы. Из будущего в прошлое. Позволено ждать. Потертый господин заказывает чашечку кофе и глумливо причмокивает губами. Стайка бомжей — двенадцать следующих за тринадцатым бредет куда-то под разразившимся дождем. Дождь мочит их лица и в них как в зеркалах отражается звук, напеваемый неизъяснимым старцем. И вот опять. Они. Их песни верны, но их мотивы смутны. Можем ли мы их понять? Ткани истончаются и реальность почти рвется, занавес падает и обнажает удивленное закулисье. Все лица поворачиваются в сторону — прямо на тебя. Они видят? А ты? Один ощупывает себя руками и с удивлением смотрит на застигнутую бурей девушку в пальто, он что — питает к ней приязнь? Почему? Кто так решил? Другой обнаруживает себя на грани катастрофы, катастрофы деятельным участником которой он даже не был, он просто стал в центр и на него нанесли грим. Осень щерится беззубым ртом и рвет в клочья возведенные натяжки, ухищрения и приемы. Ей дано слишком мало времени. Потом все припорошит снег. Удивленные, ошеломленные, они бредут по склону горы. Темноволосая девушка поправляет белую блузку. Скоро. Ее выход. Она проводила взглядом те огни в небе. Она отворачивается. Тот голос — «ты купишь билет, ты обязательно пойдешь». В другой тьме, та чья песнь… Сквозь дневной сон она слышит насмешливый голос, от которого ей так хочется скрыться. Созданная из света. Но ее час еще не пришел. Правда открывается лишь на секунду. Щелчок и все схлопывается в сингулярность. Здесь принц обречен на смерть, как и верная дочь короля. Здесь уже все решено и помыслено, а человеку в комнате лишь остается перенести это. Строители поднимают балки и укладывают их в ладное здание, у которого есть только передняя часть, за него никто не заходит. Ветер ревет и мечет. Парнишка проваливается в сточную яму. Два раза. Фигня какая-то. Жизнь все-таки хорошая штука? К этому все ведется? Всегда? Это хороший итог? Молодая женщина замирает у поляны большого острова. Она что-то услышала? Звон колокольчиков. Ее глаза расширяются.

Девушка в красном пальто приходит в себя, она улыбается молодому человеку, который старше ее лет на семь-восемь. Они направляются вниз по холму. Мы слышим их разговор:

— Без вас стало скучно.

— Знаете, я тоже по вам скучаю, ну конечно вы все те еще, но все равно.

Молодой человек сидит в комнате перед пожилой дамой, она явно разбирает какое-то дело, связанное с ним. Поднесите свет поближе, приглядитесь получше. Его шансы на успешный исход явно далеки от высоких.

Другой молодой человек, черноволосый и с бородкой замирает за кружкой пива, обсуждая очередные несправедливости, которыми одаривает нас родная страна. Молчите, жуйте покорно.

Невысокая худенькая девочка в пальто перебегает дорогу на зеленый свет, куда она спешит, куда она стремится? Ей не холодно сейчас? Да и зонтика нет. Почему ей не выдали зонтик? А гроза, последняя гроза уходящего года с проливным дождем грохочет литаврами торжествующей процессии зла. Нарисуйте себе любую привлекательную картину на ваш собственный вкус. Этот сделает то, этот сделает это, конец будет таким, конец будет другим.

Ветер воет, словно ведьмы из первого акта. Ветер подхватывает брошенный кем-то на землю пакет, он взмывает в воздух словно воздушный змей и принимается там причудливо танцевать, пока потоки струящейся с небес воды не прибивают его к земле. Словно заколотого истинного наследника. И эти потоки не отправятся на каторгу, их некому наказывать.

Вы, вы все присутствующие здесь! Зачем вы это делаете? Что вам нужно, чего вы добиваетесь? Хотелось бы вам присутствовать при человеческой казни, быть свидетелем неизмеримых мук? Нет, так ответите вы. Но разве это правда? Вы проходили этой дорогой сотни раз, и если это так, то у вас есть вкус. Ха, ха, быть свидетелем человеческой бойни — это оказывается свидетельство вкуса. А я? Что делаю я? Отличаюсь ли я от вас? Пробегая сверху вниз, что приближаю я? Счастье или боль? Что я уже сделал и что еще собираюсь сделать? Тот — он все видит, он толкает, он берет меня за руку и направляет ее, он танцует свой танец смерти и тлена из истории в историю. А другой? Готов ли он спасти всех или милостью почитает спасение лишь единиц, а всех так, в расход. Это ли милость? А те, что стоят за ними? Что говорит о нас идея предопределения ко спасению лишь малого числа из людей. Как много боли, жестокости, и главное, я тоже становлюсь частью этого хоровода, я пою не те песни и не готов танцевать под дождем. Но я должен делать это и пусть у кого-то другого хватит сил спасать и прощать.

Ветер, ветер ветер ветер отсутствие запятых и прочих знаков препинания мелодия грозы разверзнувшей свои объятия над городом и лесом над университетом и гимназией над улочками и переулками над Константином над Николаем над Павлом над Кристиной над Яной над Полиной над прочими уже назваными или пребывающими в забвении небытия из небытия не может быть бытия но оно может оно есть оно происходит здесь оно происходит в те минуты когда ветер рвет ветви деревьев а ваш глаз натянутый на воздушный шарик обозревает все это с высоты птичьего полета разговоры и разговорчики страсти любовь смех ненависть боль смерть соединение расставание печаль счастье бесконечность мука трагедия старание каждое слово и каждая секунда в едином порыве быстрее быстрее быстрее до бесконечности или пока не произойдет взрыв головы пока пальцы не сотрутся в кровь пока из ушей не повалит дым пока я не побегу блевать перебранным кофе пока я не перейду на что то покрепче пока все не будет сказано пока нечего станет говорить пока красота не восторжествует над уродством в прощальном объятии смерти пока время или сладчайший иисус не унесут влюбленных за эти печальные берега в страну о которой я не могу говорить пока ошибающиеся не окажутся ввергнуты в пучину страданий просто потому что так было кем-то решено им ими мной пока доброта не умрет чтобы возродиться в своем вечном величии пока смерть не умалится и не осыплет голову свою пеплом что еще песня спета я и так слишком много вам сказал

Она посмотрела на экран — «может встретимся?». От судьбы не уйти. Черноволосая девушка тяжело вздохнула.

4. Я^[20]

Яна прижалась ко мне под зонтом. Он у меня большой, легко укроет двоих, а вот она совершенно напрасно не захватила с собой свой. С другой стороны, может нас и не спасет мой. Ветер выл с такой силой, что того гляди просто вывернет мой зонт наизнанку. Только этого мне не хватало. Страха промокнуть у меня не было. Но этот зонт — он же такое чудо — длинный зонт-трость, синий, с видами Зальцбурга. Прекрасная вещь. В то же время в моей голове место об угрозе зонту сжималось под влиянием приятного факта соседства Яны со мной под ним, ее ручка в красном пальто оплелась вокруг моей руки в черном пальто, державшей зонт. Красное и черное. Фу, только не это, ей не пойдет везти в карете мою голову на руках. Да и книга так себе. Вообще не перевариваю этого мужика. Вот уж кто не понимал ничего в любви. А что понимаю я сам? Она касается меня, ее мокрые, золотистые волосы так близко от моего лица, она достаточно высокая, почти с меня ростом. Никогда не встречался с такими высокими. Ну не баскетболистка же профессиональная. Да, о чем я думаю? Этот блеск ее волос и сбившаяся прядь, обнажающая полоску нежной кожи за ухом, над шеей. Как мне хотелось бы быть. Быть смелее, привлечь ее к себе, обнять по-настоящему, поцеловать эти милые губы, поглаживая рукой, не занятой зонтом ее мокрую, но не от слез, щеку. Хотя есть что-то и в том, когда ты целуешь плачущую девушку. Пусть только плачет от облегчения. А не потому, что ты-скотина-бесчувственная. Яна здесь, внутри меня поет сумасшедший. Черные носки ее сапожек утопают в увлажнившейся земле, а смех срывается с губ, так порой мы реагируем на внезапный порыв. Внезапный порыв чего угодно, дождя, ветра, чувств. Не смейся надо мной, хотя я так много шучу, но как я могу не шутить — ведь иначе может быть больно. Оберни реальность в мягкую вату собственного смеха над ней, и угрожающие чудовища вновь спрячутся под детскую кроватку. Мама будет гордиться тобой. Яна здесь, тыльная сторона ее запястья касается моей руки, она словно пытается перехватить у меня зонтик. Я останавливаюсь. Я замираю. В страхе. В трепете. Я почти готов решиться на что-то. Яна поворачивает руку вокруг зонтика и становится напротив меня. Я так волнуюсь. Я сбиваюсь и мои мысли словно четыре всадника скачут куда-то под этими апокалиптическими небесами. Трогательное любование. Очарование призрачным небесным светом, прикосновение к улыбке, скрывающей в себе загадку о том, что она загадка. Я переступаю с ноги на ногу. Яна делает тоже самое. Словно танец, словно последнее танго в Париже, словно усатый поцелуй друга и Клотильды, исполненный нежности и призыва. Яна смотрит на меня своими зелеными глазами, она смущенно улыбается, смущением в котором можно углядеть огонь победы, словно финишный забег огненных колесниц. Момент и вечность. Вечность, складывающаяся из моментов, так я кажется говорил. Не упускай моментов, но как можно дать себе переступить черту, пересечь ту самую линию. Кто следующий в линии? Или это навсегда, как хотелось бы чтобы навсегда, но ничего еще и нет. Рука Яны, соревнующаяся со мной за обладанием зонтиком, касается моего запястья, она обхватывает его своей замерзшей ладошкой. Холодные, длинные пальцы, ухоженные, изящные. Я смотрю ей в глаза. Зеленые. Такие зеленые. Как холмы Африки. Как трава когда-то вновь грядущего лета, зеленые как свет, означающий возможность движения, зеленые как надежда и обещание чего-то. Я переношу вес вперед и сдавленно выдаю:

— Яна, это можно понимать, как намек…

— Так пойми уже.

Моя левая рука ложиться ей на щечку, прохладную, в капельках дождя, от которого я не успел укрыть ее своим зонтом, или в других, ибо кажется, что этот дождь хлещет со всех сторон. Я притягиваюсь к ней. Касаюсь своими губами ее губ. Они раскрываются мне навстречу. Забытая встреча. Вновь обретенная надежда на рай. Солнечная музыка, которую исполняет мини-оркестр на плоту, среди теплых вод. Я не знаю, какое на ней сегодня платье. Обычно красное или черное. Но не слишком ли много красного. Поцелуи обжигают, гори, гори. Пусть горит. Пусть будет дождь, пусть мы застынем здесь и вокруг нас протекают тыкающие пальцами студенты, такая молодая, такая симпатичная. Зеленые глаза и золотые волосы, ямочки на щеках и забавный носик. Я глажу ее щеку, а она двумя руками обхватывает меня за голову, прижимая еще сильнее к себе. Словно искушение святого Антония, словно явление Христа народу, словно Линцская симфония, словно первый раз, словно последний раз, словно убегающая нежность, которую ты ловишь руками в водах столь глубоких, что тебе туда опасно заходить. Пусть все мысли будут после. Пусть последний ангел вострубит после. Пусть будет сейчас, пусть будет это движение губ, это ощущение двух сплетающихся языков, эти мокрые волосы в моих руках. Пусть дни идут своим чередом, но мы застынем в этом дне, под этими грозовыми тучами, в брызгах этого сияющего октябрьского дождя, до весны, до лета, до конца следующего года, до пришествия Спасителя. Пусть будет Я и пусть будет Она, пусть сады вмещают наш смех и наш беззаботный поцелуй, пусть никогда не подкрадется к нам лукавый, пусть гнев Господень и осознание никогда не коснуться наших умов. Пусть никогда не придется задуматься над тем, что произошло. Пусть это всего лишь длится, длится, убегает длинной дорогой в вечность. Пусть в этот момент я буду любить тебя. А ты в этот момент любить меня. Даже если это не так, даже если это самообман. Пусть всегда будет он. Пусть всегда будет это.

5. Полина^[21]

— Ой я подниму, ничего страшного. — Полина ринулась к столику, возле которого пожилая женщина уронила свою трость. Она нагнулась и подняла ее, аккуратно вложив в руки женщины, та пробормотала:

— Спасибо.

На Полине было темное платье и передник, указывающей на нее как на официантку. Да, такова жизнь, кто-то может позволить себе проводить дни студенчества в вольностях и увеселениях, а кто-то должен работать. Нет, не для того, чтобы оплачивать учебу, а потому что….потому что это правильно? Да, пожалуй, что так. Полина поспешила к очередному столику принимать заказ. Она была простой девочкой, в ней не было показной очаровательности некоторых официанток, она оставалась собой. Такая как есть. Так было бы правильно утверждать. В ней был характер и миловидность, но не пошлая чувственность, вдохновлявшая старика Эдгара в танцевальных классах. Она старалась не сидеть на шее родителей и это казалось ей справедливым, даже если было бы возможно противоположное. Она честно тратила на себя лишь часть заработка, отдавая остальное родителям, не каким-то извергам вовсе, обычным, нормальным людям. Может показаться, что словно сам мир поименовал ее в честь другой добродетельной Полины. И уж точно она не была со своей добротой наивной принцессой в комнате с причудливыми обоями, жаждущей начала подлинной жизни. Ее твердая позиция и осторожность, но и сердечность, одновременно, в обращении с другими людьми явно не сделали бы ее трагической фигуранткой словно нордическую Юлию. Полина была такова, как она считала, должна быть, с твердыми принципами, добротой в сердце и честностью в расчете с этим миром.

Неожиданно раскрылась дверь и в кафе зашел посетитель, которого многие вряд ли бы были рады увидеть — затасканный мужчина в дырявом плаще. Он устало прошел мимо рядов кресел и столиков и уселся за свободный. Остальные официантки явно не спешили к нему. Полина смиренно направилась к нему. Нет, ее не пугал его побитый вид, но вдруг нет денег и тогда…сцена, почувствуешь саму себя виноватой, хоть вроде ни в чем и нет твоей вины. Полина вообще часто чувствовала себя виноватой, хоть и не являлось таковой. Нет, это было не несчастное сознание. Но просто естественная реакция человека слишком доброго, чтобы привычным нам манером винить во всех бедах окружающий мир, людей, но только не самих себя.

Мужчина сложил руки перед собой и произнес:

— Изо рта да в уши…

Полина подошла к мужчине:

— Вам меню…?

— У меня есть деньги, не беспокойтесь.

— К-конечно. Так, меню?

— Мне кофе, капучино. Сначала одно, а вслед за ним и второе. Деньги есть. Не беспокойтесь.

— Я и не беспокоюсь, — Полина помялась, — с вами все в порядке?

— А, вы спрашиваете это просто так или действительно хотите услышать ответ?

— Я серьезно спрашиваю, — конечно Полине, не смотря на всю ее доброту, не слишком хотелось с ним болтать, но все же теперь отступаться было поздно. — Как вы, все в порядке?

— Нет, словно на двести лет провалился, ну и задал нам жару тот мужик. Бедняжка умерла. Еще и зубы позволила себе вырвать. И тот мальчуган. Ужасно. Ужасная цена. Но остальные спасены, теперь они под радугой, на той стороне. А вообще я не в порядке. Я как бы двойственен. — Полина подумала про себя: «он не в своем уме, ну что он такое говорит» — улыбнулась:

— Отдохните, скоро кофе будет готов, сейчас скажу. — Но мужчина продолжал:

— Вся вина в этой способности, возвысить сердце, нет уж, я совсем не в порядке. Обычно выходит полная дрянь. А он позволяет. Им так лучше — говорит он — так они видят красоту жизни. Конечно он-то сидит, а мы бегаем. Меня Андрей зовут, я первый.

— П-простите, в каком смысле первый?

— Ну так вышло, вам лучше и не знать, были одни чудаки, написали понимаешь…а мы теперь. Двойственно все это. Очень двойственно. Как бы и есть, как бы и нет. А вы меня вообще видите.

— Простите, я отойду, надо же заказ отправить. Отдыхайте. Приятного вечера.

Полина передала заказ и обратилась к другой официантке — Анне:

— Тот, человек, он кажется не в порядке, болтает какой-то вздор и трясется весь, мне кажется ему может стать плохо.

— Да что ты ждешь от всяких бомжей? Побыстрее обслужи, коли деньги есть и пусть идет, там, где-нибудь, пусть ему становится плохо, там и подберут и в больницу отвезут, а здесь нам только этого не хватало.

— Ох, ладно, но надеюсь ему все же не будет плохо.

Полина стояла у стойки, отрешенно поигрывая концами своих волос, в этот час посетителей в кафе было немного и новых не прибывало. Она видела, как сидящие рядом с тем мужчиной неодобрительно косятся на него и с деланным видом прикрывают нос, хоть сама Полина и не заметила, что от этого, пусть и крайне неопрятного, мужчины так уж резко пахло. Наконец появилось кофе, она понесла его к столику того человека:

— Ваш кофе, вот пожалуйста.

— Ага, а представляете, что еще бывает, — мужчина кажется вновь начал расходится, Полина испуганно посмотрела на него, боялась она не его, но скорее за него. — Был один мужик, с гребаной лодкой и чертовой рыбой. Казалось бы — допри он ее и все будет хорошо. Но нет же. Не понимаю я этого почему он позволяет ему проделывать такие штуки, это же чертовски несправедливо. Но он говорит так надо, так возвышаются души. Старик-то сейчас в порядке. Сидит на набережной. Петр иногда с ним даже беседует. У него так много историй оказалось. Даже обидно, что он их никому не рассказал. С другой стороны, тот мужик с ружьем, когда начинал двигать чьими-то губами, это была истинная пытка. Вот описать, что и как, это он умел, а, чтобы взяли и заговорили, уж лучше застрелиться. Мне думаете, не положено так каламбурить? Ну уж простите — говорю же — двойственно все. И так, и эдак. Мне можно, я-то живой, считайте. Ладно, идите, не мешайте. — Мужчина почему-то резко рассердился и принялся с остервенением каким-то потягивать свой кофе. Полина отошла, но помнила, что вслед за первым кофе ему необходимо принести второй. Подождав пятнадцать минут, она понесла второй кофе. Мужчина был явно недоволен:

— Я же сказал, у меня есть деньги, почему так долго? Какой кретин будет пятнадцать минут пить чашечку кофе? Уж точно не кто-то из этих забулдыг с консервного ряда. Спасибо, наконец-то. У вас есть бумажка и красный карандаш?

Полина удивилась. И ответила:

— Бумага конечно есть, а вот красного карандаша нет, могу посмотреть красную ручку.

— Вот и посмотрите. В конце концов, красный он на то и красный, правда же? И необязательно для него одного, ну того, что…а ладно.

Полина отошла к окошку заказа, где стояла лениво Анна и спросила ее:

— Слушай, у нас есть красная ручка?

— Что? Зачем?

— Да, этот посетитель…

— Для него — точно нет — отрезала Анна.

Полина возвратилась к мужчине с виноватым видом:

— Простите и красной ручки нет.

— Бедлам какой-то.

— А зачем вам было нужно? — поинтересовалась Полина.

— Нарисовать вас.

— Красным? — удивленно уточнила девушка.

— Ну а каким же? Счет давайте.

Полина быстро принесла ему счет. Не смотря на всю свою доброту, она все же была рада, что странный мужчина уходит и все-таки платит. Он расплатился. И сказал:

— Ладно, спасибо. Вы как будто ничего. Вообще это часто опасно. Но вы внушаете мне меньше всего опасения. Он говорил про вас. Надеюсь вам понравятся белые птицы и черепицы домов, если все срастется.

— Э…к-конечно. До свидания.

— Да-да, идите-идите. — Мужчина словно отпускал ее. Он поплотнее закутался в свой плащ и вышел из кафе.

Полина осталась стоять в растерянности.

6. Яна^[22]

В воздухе установилось перемирие на грани осени и зимы. Впрочем, осень уже сдавала свои права. Ощущался легкий морозец, но зато безо всякого дождя. В таком случае победные интонации зимы радуют больше. В такие дни особенно приятно нежится на своем диване, правда Илья Ильич? Цепочки и каньоны из облаков. Ощущение странной неловкости. Суббота. Сегодня опять суббота. Он хотел встретиться раньше, да и она хотела, но… с одной стороны не получалось, с другой — хотелось проверить его, посмотреть, не окажется ли это одномоментным взрывом чувств этого чудаковатого, в общем-то, человека. Яна сидела на лавочке рядом с университетской библиотекой. Рядом был лес. Деревья уже полностью облетели. Но здесь они хвойные, облетать нечему. Яна слегка поеживалась от витавшего в воздухе холодка, но ее согревало кофе в руках и аккуратная игра Константина Евгеньевича, сидевшего рядом, с ее волосами, поглаживание ее щеки и шеи. Яна чувствовала себя двойственно — ей было приятно, приятно было тогда обнять и поцеловать его, приятно было ощущать себя нравящейся, но она совсем не была великим романтическим персонажем, она не была, как Элизабет Беннет, если вы понимаете, что я хочу сказать. Да и не была она уверена в серьезности этого симпатичного человека, также не являвшегося мистером Дарси ни тем, ни даже вторым, сыгранным этим же, в этот момент наклонившегося к ней и привлекшего к поцелую. Яна ответила на поцелуй. И пока что собиралась продолжать отвечать, она была не прочь сходить куда-то и даже оказаться с ним в его квартире. Но она видела его как склонного к чему-то несерьезному, а в самой себе не ощущала силы быть серьезной и одним своим прикосновением делать серьезной других. Эту волшебную способность ей не выдали, да и не предлагали, да, там, кажется, и совсем другой набор был. Тем не менее кое-что она могла делать для него, кое-что она могла делать с легкостью, например, не надевать в этот холодный день шапочку, чтобы позволить ему любоваться и играться с ее золотистыми волосами. Яна нежилась от его прикосновений и с удовольствием возвращала поцелуи. Что можно еще добавить к этой картине?

К скамейке, на которой они сидели в трогательном уединении первых моментов близости двух симпатизирующих друг-другу людей, подошел кто-то. Это был Николай. Да, Яна знала Николая Сергеевича, Константин часто упоминал его в прошлом году, да и видела она его. Знала она уже и о его «ситуации», как драматично называл это Константин. Николай поздоровался:

— Привет вам. Я смотрю кто-то не теряет времени? — Николай грустновато улыбнулся. Яна заискрилась как королева старых времен, вся покрытая золотом осознания собственной очаровательности.

— Да, Коля, такие дела в нашем цирке. Ну ты же понимаешь, — сбивчиво отвечал Константин.

— Да ладно, все понятно, я надеюсь не очень отвлек. Мне надо бы пять минут поговорить, помощь мне нужна.

— Я могу отойти, — проговорила Яна, без особого желания, чужие проблемы явно не вписывались в хоровод ухаживаний, имевших здесь место быть.

— Да нет, оставайся, во-первых, у Кости сразу стал такой несчастный вид, — действительно, Константин был добр, но дела собственной симпатии явно превалировали у него над желанием помочь другу. Но не стоит судить его слишком строго, сердце его было податливо к любой беде, но еще больше поддавалось оно очарованию красоты и юности, которые заключались в Яне, — а во-вторых, не думаю, что что-то станет для тебя секретом, я не намекаю, что ты, Костя, не умеешь хранить тайны, наоборот ты относишься к ним с величайшей ответственностью и передаешь с глубоким почтением, — Константин смутился, действительно, одного поцелуя для него хватало чтобы выстроить мостик к полнейшему и безоговорочному доверию. Так что дела Николая и впрямь не являлись тайной для Яны и дальнейшее их развитие так же бы не стало, ну по мере продолжения объятий-поцелуев.

— Ну прости, я не думал, что осуществляю что-то на манер всей той рати и взламываю секреты, которые могут тебе повредить, — Константин извинялся, но опирался на то, что он ни в чем в общем-то и не виноват. Николай вздохнул:

— Я же сказал, все нормально. Мне просто нужно поделиться тем, что происходит.

— Рассказывай.

— Ну я уже писал тебе, а теперь лично могу сказать, что слушание по моему делу прошло. Прошло не очень хорошо. Но могло быть намного хуже. Меня не собираются увольнять, точнее не собираются увольнять до «первого проступка». Конечно, мне никогда не стоит встречаться вновь с какими-то своими студентками, да я и не хочу. После Марины, — Николай тяжело вздохнул. — Того парня отчислят за зачин драки с преподавателем. Мне повезло, в общем-то. Я же еще и пьяный был. Совсем дурная ситуация если задуматься. Словно меня что-то спасло, только к лучшему ли это…? — Николай вновь задумался. — То есть, конечно, потерять работу было бы для меня настоящим крахом, но меня волнует кое-что еще. И мне нужна твоя помощь.

— Раз уж я виноват в выдаче секретных данных, то отказаться с моей стороны было бы полным свинством, — улыбнулся Константин. Беззаботное существо, пребывающее в объятиях первой поры влюбленности, он не думал о том, как некрасиво звучат его слова по отношению к его другу. Яна склонила свою хорошенькую головку на плечо Кости, тот погладил вновь ее волосы и поцеловал в кончик носика. — С чем именно нужна помощь?

— Я получил почти месяц назад странное письмо…оно намекало на то, что у Марины была двойная жизнь. Конечно, это гнусно и не подумайте, что я поверил этому. Но все же, что-то словно толкнуло меня, и я поговорил с ее соседкой. Та явно не испытывает ко мне теплых чувств, да это и понятно, я же во всем виноват, но отвечала она так странно, словно действительно что-то такое есть. Может на зло мне говорила, а может и правда…я не должен так думать, но так сложно об этом не думать, — Николай страдальчески сжал губы. — Вот я и подумал, тут твое присутствие, Яна, только на пользу, я попрошу одолжить у тебя Костю.

— У меня? Одолжить? Как это, то есть? — Яна не знала, как реагировать, с одной стороны потому что звучало это вообще диковинно, а с другой потому, что намекало, что он — Константин «ее», это приятно, но так странно.

— А вот как, ты только не пугайся, Костя же обладает силой воли. Так вот, соседке Марины, я знаю, ты Костя очень нравишься, не мог бы ты как-то…ну втереться в доверие, расспросить, хоть пивом угостить. Яна, не пугайся, — Николай заволновался, — я сам понимаю, как это все глупо звучит, но поймите и меня. Я виноват, но я не могу сомневаться в том, что Марина была только…со мной. Пожалуйста пойдите мне на встречу!

Константин смотрел на Николая с всевозрастающим удивлением, просьба была дурацкой, абсурдной, словно ее сочинили под каким-то дешевым наркотиком для сюжета низкопробной драмы. С другой стороны, ему, конечно, было приятно узнать, что он оказывается кому-то там нравится. Но опять же, Яна, как она вообще может посмотреть на такое?!

Яна удивилась не меньше Константина, но ее кольнула жалость к Николаю — зачем человеку так мучиться? Да и что уж там, она понимала, что Константин в любом случае всегда окружен студентками. Должна ли она отказать в подобной просьбе? Яна приняла решение:

— Костя, ты должен помочь, ну нельзя заставлять человека так мучиться! Я знаю, что это будет не серьезно, вы просто поболтаете, ну пиво выпьете, пусть…

— Я и не тороплю…Не надо делать это даже в ближайшее время, пусть она забудет даже о моих расспросах, пусть пройдет хоть два месяца

— Ну если два месяца, то, если Яна не против, я готов помочь, хотя не представляю, как это вообще выглядеть будет…

— Спасибо, вам обоим. Я буду очень признателен. Потом я подробнее расскажу тебе, что она мне сказала. Ты совсем не торопись! — Константин явно был готов «совсем не торопиться», вновь принявшись поглаживать Яну по щеке. — Я тогда пойду, потом поговорим, спасибо большое. — Николай встал и удалился

— Странно все это, — проговорил Константин.

— Ну если его это так мучит, то надо помочь, только смотри мне, — Яна шутливо погрозила Константину пальцем. Он поймал ее ручку и поцеловал.

— Хорошо. А знаешь, что?

— А что?

— А давай поедем сейчас в настоящее кафе, праздновать шаббат?

— Праздновать шаббат?

— Да, соблюдай шаббат! — Константин скорчил суровое выражение лица, Яна рассмеялась, поняв пародией на что это было.

— Я не против.

Парочка, чувствующая друг к другу симпатию, но боящаяся делать более серьезные шаги в собственных чувствах, поднялась со скамейки. Хвойные, вечнозеленые, деревья шелестели на ветру. Они уходили, а деревья оставались.

7. Паша^[23]

Паша отпил пиво, проглотил его и засмеялся. Молодая девушка напротив него сидела и смотрела на него достаточно строго.

— Ты понимаешь, я сам вполне обеспечен, но от этого становится только обиднее за все что происходит. Мы сидим уже семнадцать лет в одном болоте и словно лягушки радуемся тухлой воде. Не обращаем внимания на несправедливость сложившегося порядка.

— Ты думаешь, что что-то можно сделать?

— Здесь? У нас? Нет! Все основные потоки проходят в Москве, да отчасти в Санкт-Петербурге. Если и есть надежда хоть как-то раскачать лодку, так это там. Народу постепенно надоедает беззаконие, бесправие, нищета, несменяемость режима, все может измениться в любой момент. Нужно только стараться!

— Как стараться? — Елизавета посмотрела на сангвинического Павла своими умными карими глазами, — Как в «Отверженных»? Думаешь это может помочь?

— А хоть бы и так, постепенно воды точат камень и скалы выветриваются. Надо же верить. А ты сама разве так не считаешь? — Павел очень мало знал о Елизавете. Остановим свой взор ненадолго на ней. Ей было примерно двадцать один — двадцать два года. Темные волосы были собраны в прическу, оканчивающуюся хвостом ниже плеч. Карие глаза смотрели пристально и сурово.

— Я так считала. Во всяком случае, мне кажется, что правильней всего будет ответить именно так. И мне хочется, чтобы все могло стать лучше. Но я не верю, что это возможно, во всяком случае, только не здесь.

— Не здесь в нашем городе? В нашей стране? Да я понимаю тебя, у нас все засели и не сдвинуться, огромные деньги и чертовы кортежи. А в Европе, представляешь, ты можешь прямо на улице пообщаться с каким-нибудь министром, пожать ему руку. И никто не ездит с воем этих мигалок.

— Я имею ввиду то, что имею ввиду — здесь. — Елизавета обвела пальчиком круг вокруг своего кофе.

— А понимаю, — Павел вновь рассмеялся. — Ты как мой друг Костя, ничего не говоришь прямо, все с каким-то вывертом.

— Знаешь, так, конечно, пошло говорить, но думаю я одна такая, не думаю, что я как кто-то там. — Елизавета грустно улыбнулась. Павел засуетился:

— Да я не хотел тебя обижать, все люди личности и уникальны, все сами строят свою судьбу и все такое, — он не выдержал и улыбнулся.

— Я не обижаюсь. А ты правда в это веришь?

— Конечно! А ты нет?

— Я…это очень сложный вопрос. Но в любом случае, я бы помогла тебе, если ты действительно хочешь что-то делать. Почему нет, я не сопротивляюсь этому. А ты что-то вообще делал?

— Ну, как я говорил, я обеспеченный. Летал в Москву на митинги несколько раз. Да и в другие места, знаешь сколько всего происходит?

— Знаю.

— Ну так вот, взять хоть интернет — это же настоящая бомба, люди высказывают свое мнение все активнее, делятся информацией, критикуют сложившийся порядок. Этим тоже можно и нужно заниматься, главное не прирастать к дивану, — Павел вновь расхохотался, глотнул пива. — Так что, главное! Я и в дальнейшем планирую летать, выезжать, выходить, требовать, у меня и друзья есть с соответствующими интересами. Вот и буду крутиться — уж на митинги то в Москве я всегда выбраться смогу. Не всегда я согласен с тем, что там говорится, но участвовать буду обязательно!

— Да, ты будешь, — Елизавета снова грустно улыбнулась. — Знаешь, я тоже могу принять участие. Говоришь, значит, у вас прямо группа какая-то? — Елизавета улыбнулась намного веселее

— Да, считай романтики-идеалисты

— Ну-ну, новь, короче.

— Что?

— Да, так, вспомнилось, — Елизавета посерьезнела вновь, — так вот я могу принимать участие, если есть возможность попытаться что-то изменить к лучшему, то нужно ею пользоваться, даже если достигнуть ничего нельзя. Особенно пока…время-то есть.

— Ну я так не считаю, но все равно рад, что ты разделяешь стремление. — Павел внезапно стал серьезен, — но сама понимаешь, главное то происходит не здесь, а летать это затратно…

— А я тоже обеспеченная.

— Извини, а я даже не знаю о тебе толком-то, ты учишься, работаешь?

— Я уже отучилась…

— Работаешь значит?

— Да не задавай ты вопросы, они же ни к чему не приведут. Сколько можно. Я издалека. Это все что тебе нужно знать обо мне.

— Издалека?

— Да именно так.

— Из какого далека?

— Ой, да ты скорее всего и не знаешь такое. Так уж получилось. Но теперь я тут. Ты-то чем вообще занимаешься?

— Я, да с компьютерами связано, денег достаточно, главное жить своим умом. Вот и понимаешь, тошно смотреть на страну, где все загнаны в какое-то полускотское состояние. Вот хоть друзья мои — Константин, Николай, хотя Николай скорее приятель, чем друг — преподаватели, столько учились, а что они получают? Николай кое-как перебивается. Константин считай на обеспечении у родителей, так что может тратить все свои деньги на свои поездки туда-сюда, — Павел улыбнулся, — правда такой он чудак, про политику ему, ну вот ни капли не интересно. Плевать он на нее хотел. А такой умный парень, мог бы хоть в интернете работать, обзоры делать, новости продвигать. Но его не сдвинешь.

— Ну я считай уже сдвинулась, так и будет. Давайте, с друзьями меня своими познакомь, могу действительно в интернете деятельность развивать, раз ты веришь, что это может что-то изменить. И на митинги с тобой, с вами поезжу — пока…ну в общем пока ездить будешь. Или пока не уеду я отсюда.

— А ты можешь уехать снова? К себе? В это самое «издалека»?

— Туда? Нет. Но знаешь тут не бывает ничего постоянного. В общем мы с тобой договорились. Я за то, чтобы пытаться, может в этом и весь смысл.

— Отлично, я только рад тебе тогда.

— Допивай свое пиво и пойдем, пройдемся, хочу посмотреть, как там все…выглядит.

— Один момент, Лизок, — Павел вновь рассмеялся.

8. Коридор. Тиканье. Николай и Константин^[24]

Все кажется словно сном — длинный коридор, уходящий в обе стороны, как кажется в бесконечность, абсолютное пространство или относительное. В этом абсолютном или относительном пространстве раздается мерное тиканье настенных часов. Николай и Константин сидят на столь же длинной, как и сам коридор, скамейке. Николай:

— А, как мы здесь оказались?

— Я не знаю. Доктор все же умер, не дождавшись ее, это так печально.

— Но жизнь все же торжествует над мраком и смертью.

— Это ты сказал?

Николай удивленно:

— Нет, я вообще не понял, о чем ты.

— Мне как-то не по себе здесь. Здесь нас как будто и не должно быть.

Внезапно раздается шепот:

— Только Река знает…

Коридор начинает потрескивать, зудеть, сжиматься и разжиматься, загибаясь в дугу, а затем в кольцо. Николай:

— Надо бежать.

Они бегут, бегут невероятно долго, но все время оказываются словно в начальной точке. Константин, переводя дыхания:

— Та девчонка все-таки спрыгнула со здания вниз, почему так постоянно выходит?

— Потому что он помешал ему. А может так хотел другой. Их не разберешь. — Николай:

— Не смотри на меня, это опять не я говорил.

— Да кто же тут шутки с нами шутит?

— Присмотритесь!

Сквозь стены коридора начинает проступать комната, заставленная всякими вещами, двумя компьютерами, диваном. На стенах обои серого и синеватого цветов. В двух объемистых шкафах большое количество книг. На диване сидит молодой человек, которому явно не мешало бы побриться и постричься. Он лихорадочно что-то печатает на своем компьютере, под музыку, которая напевает:

«Valentine is done, Here but now they’re gone»

Молодой человек оборачивается по направлению к Константину и Николаю и разглядывает их с каким-то исследовательским интересом. Он выглядит целиком поглощенным своим занятием. Рядом с компьютером исходит дымком чашка кофе. Его карие глаза сосредоточены. А когда он печатает пальцы быстро стучат по клавишам, лишь изредка замирая, словно то что он пишет, не является плодом его мысли, а изливается в его голову откуда-то сверху.

Стена коридора снова начинает затемняться. Сначала исчезают мелкие детали интерьера, а за тем и вся комната с молодым человеком.

Николай:

— Все страньше и страньше!

Константин:

— Тело словно немеет, как будто меня что-то покалывает.

Николай, словно чем-то озаренный, вскрикивает:

— Надеюсь к нам будут милостивее, чем к Анне Карениной.

— Слушайте!

В коридоре, вновь распрямившемся в некую линию начинает греметь гром, с дальнего левого конца по отношению к героям начинают поочередно гаснуть лампы. Вдалеке возникает фигура человека, словно бы в поношенном костюме. Он двигается к застывшим героям. Константин:

— Надо бежать! — они начинают бежать прочь от господина в костюме, но силы словно отказывают им. Вспышка

Задохнувшись они останавливаются, господин в костюме ничуть не отдалился, а наоборот, приблизился вплотную. Он улыбается:

— Они обернулись и сказали: «Прощай!». Ха-ха.

Тут из темноты коридора выскакивает какой-то мужик бомжеватого вида, в бежевом плаще до колен и красной шапке:

— Я задержу его, слушайтесь голосов и нимф. — Он сжимает плечи господина руками, его ладони начинают источать дым и обугливаться, несмотря на явную боль и промелькнувшую радость на лице господина, бомж начинает петь:

«La mer,

Qu’on voit danser

Le long des golfes clairs

A des reflets d’argent

La mer

Des reflets changeants

Sous la pluie»

Господин начинает чертыхаться и морщиться от омерзения. Константин и Николай вновь начинают бежать к, казалось бы, такому далекому выходу из коридора. Но неожиданно он приближается, и из коридора-туннеля они выбегают куда-то на природу. Листья облетели. Все устлано первым снежком, конца октября. Николай пошатывается:

— И как ты уговорил меня в такую погоду идти пить пиво на этот чертов остров?

— Какой остров? Какое пиво? Мы же только что были…а где мы были?

— Напился, отлично, тащить еще понадобится может? Ох, да я и сам нагрузился. Пиво! Вон — у тебя сумка, в ней пустые бутылки!

Константин расстегивает свою черную сумку-на-все-случаи-жизни и обнаруживает в ней пустые бутылки от разливного пива. Во рту также ощущается вкус выпитого. Но что-то кажется ему неправильным, словно они не тут были. Их тут не было. Они были… а где они, собственно, были? В каком-то другом месте. Константин смотрит вниз и видит то, чего никак не могло быть в этой припорошенной снежком мокроте — сухие ботинки, на которых только-только начинает собираться влага.

Примечания

17

Музыкальная тема данного эпизода песня группы Cream — «Anyone for Tennis»

18

Музыкальной темой данного эпизода является песня группы Small Faces — «My Mind's Eye»

19

Музыкальной темой данного эпизода является песня группы Genesis — «Eleventh Earl of Mar».

20

Музыкальная тема данного эпизода песня группы Sigur Rós — «Inní Mér Syngur Vitleysingur»

21

Музыкальная тема данного эпизода песня Perry Como — «Magic Moments»

22

Музыкальная тема данного эпизода песня группы The Rolling Stones — «She's A Rainbow».

23

Музыкальная тема данного эпизода песня группы — Electric Light Orchestra — «Secret Messages»

24

Музыкальная тема данного эпизода песня группы Blue Öyster Cult — «(Don't Fear) The Reaper»