Томительный миг ожидания

Никита Ионов, 2023

Неожиданно для всех оставивший занятия в любительском театре Денис Смычков, умевший "сыграть одновременно всех и одновременно – никого", по-прежнему влюблен в Люсю Каменеву, чьи глаза, как говорят, "никогда не бывают какого-то одного конкретного цвета". Не в силах лично выразить свои чувства, он находит её в одной из социальных сетей и открывает то, чего не мог и вообразить. Его чувства взаимны? Или все настолько искажается в мире виртуальном? Готов ли он пойти до конца, чтобы разрешить загадку, или продолжит томиться в ожидании, миг которого обернется для него целой вечностью?

Только подумать! — ещё несколько месяцев тому назад Денис Смычков не мыслил своей жизни без театра. Нет! — определенно, сцена не являлась тем местом, где он мог в полной мере реализовать себя, но, однако ж, новые роли всегда влекли его. Не знаю, почему театр так полюбился ему — просто Денис не мог быть кем-то одним в этой жизни, если угодно. То есть он не был лицемером или приспособленцем — это стало бы худшим следствием занятий в театре — дело в том, что ему чрезвычайно нравилось менять манеры поведения. Конечно, у него не было близких друзей. С людьми он сходился неохотно (и это избитая фраза!), но назвать его человеком необщительным трудно, потому что без общения он никак не мог. Окружающие были бы рады, наверное, узнать Дениса ближе, но противоречивость его характера отталкивала их. Нет! — у Дениса совершенно не обнаруживалось ничего такого, что можно было бы решительно назвать «сдвигом в психике». Наоборот, этот самый «сдвиг в психике» лишь мнился, и Денис, кажется, прилагал некие усилия для того, чтобы это было так. Так вот, совсем недавно он оставил подмостки. Логично было бы узнать, почему предпринят такой шаг, но Денису важно было именно то, каким образом совершилось данное событие.

Стоит заметить, что Денис со всей серьезностью всегда подходил к проработке каждого характера. Ему было необходимо сознавать обоснованность тех или иных жестов или интонаций в речи его героя, но, в конечном итоге, он забывал о своем намерении и всецело доверялся эмоциям. Существовали моменты, когда его видение какой-либо ситуации не совпадало с режиссерским мнением — впрочем, конфликтами это не оборачивалось, потому что Денис уважал режиссерские решения, хоть и не все поддерживал. Думается, он отдавал лишь должное опыту и эрудиции — этого все же вполне было достаточно, чтобы авторитет режиссера оставался неоспоримым. Нет! — если кому-то вдруг пришло на ум, что самолюбие Дениса, наконец, заявило о себе в той мере, что это позволило ему поставить под сомнения некоторые взгляды режиссера — это заблуждение! Хотя такой вариант послужил бы рациональным объяснением того, о чем говорилось в самом начале. Не далее, чем месяц тому назад Денис вынужден был оставить подмостки.

Сущий пустяк способствовал этому. Как странно, что порой именно пустяки прокладывают нам жизненный путь. Денис был из разряда людей, которые до смерти не любят подводить тех, кто на них готов положиться. Уж если случится так, что им не удастся оправдать ожиданий, то они непременно впадают в состояние прострации и апатии ко всему окружающему до тех пор, пока они окончательно не удостоверятся в том, что никаким образом невозможно было выполнить то, что на них возлагалось, или же в другом: люди, которым они обещали дело, совсем не держат зла и уверяют, что дело-то — тьфу, ерунда! Потому пропустить репетицию для него — что-то из ряда вон выходящее.

Однако нам следует обговорить то, что ранее упускалось из виду ввиду своей малой значимости для сюжета: Денис являлся студентом, в связи с этим он находился на учебе, в основном, до трех часов дня. Театр же располагался на базе вечерней школы, поэтому было удобно проводить репетиции обыкновенно в первой половине дня (это уже значимая подробность!). Да, выходило так, что режиссеру приходилось подстраиваться под график Дениса — обстоятельство это напрягало в равной степени обоих. Но в какой-то из обычных дней режиссер находился в состоянии крайне раздраженном — из-за этого, в общем, он взбунтовался, насколько ему позволяли приличия, и заключил: «Что я, в конце концов? Я режиссер, я назначаю репетиции…Будет воля — совсем отменю или в девять утра заставлю явиться…Да! Моя пьеса!» Намеренно или нет, но режиссер назначил репетицию на неудобное для Дениса время. Денис, скажем, не с меньшей серьезностью подходил к процессу учебы, следовательно, пропуск лекций совершенно не входил в его планы. Говорят же: «Из двух зол выбирай меньшее», но в данное ситуации для него ничто не было злом.

Пропуск одной репетиции — чепуха какая! Тем более, было известно, что без веских на то причин этого определенно не могло произойти. Денису достаточно было позвонить и предупредить о том, что присутствовать он на репетиции не сможет — простительное дело, к тому же, режиссер совсем позабыл о прежних своих волнениях и недовольствах. Однако не так все оказалось просто! Денису совестно вдруг стало разговаривать с режиссером, потому что он явно чувствовал собственную вину, будто в его силах было изменить расписание занятий и подогнать его настолько удобно, чтобы оказалось возможным вырваться на назначенную репетицию. Поэтому весь вечер он провел в грустных размышлениях, в напряженном обдумывании того, что будет дальше.

А грядущее, между тем, не готовило значительных потрясений для него! Он боялся отчего-то, что потеряет роль? Глупости! — потому что, хоть и Денис не был столь артистичен, ощущал он характер своего героя поразительно тонко и, прямо сказать, даже интуитивно. Может, он полагал, что утратит расположение режиссера к себе? Чушь! — как течение реки не каждый день меняет свое направление движения, так и режиссер не относился к разряду тех людей, которые принимают решения в зависимости от настроения: сегодня так, будь добр, а завтра, уж прости, изволь по-другому! Что касается искусства, то в этом деле необходимо дорожить кадрами, ведь людей, способных не только прочувствовать роль, примерить её на себя, как маску, да так, чтобы она ещё не сидела криво, но и воплотить на публике — нет, господа, немного таких людей на свете!

Как бы то ни было, но Денис не решился прийти и на следующую репетицию. Звонков от режиссера не поступало: он был гордец ещё тот — нужно будет, даст о себе знать, думал он. Не звонил он и по той причине, что сцены, где участвовал Денис, были уже хорошо отработаны, и следовало прогонять совсем «сырые» явления.

Прошло две недели, и только тогда режиссер вознамерился, наконец, поговорить с Денисом. Беседа их не была продолжительной: на вопрос режиссера о том, почему Денис отсутствовал на последних репетициях, тот отчего-то соврал, сказав, что был загружен учебой. Однако ложь оказалась убедительной, и режиссер, как ни в чем не бывало, дал знать, на какое число назначается следующая репетиция. Но в этот момент Дениса будто передернуло, он сам смутился от произнесенной глупости. Трудно объяснить и то, что происходило затем: Денис вдруг, ни с того ни с сего, начал говорить о том, что — да! — он подводит коллектив, и — нет! — он не собирается оставлять роль сейчас, в преддверии премьеры, но на репетициях показываться не станет, а придет лишь на генеральный прогон. Пропуская мимо ушей многочисленные «что? что?», говорящие о крайнем недоумении режиссера на том конце провода, Денис продолжал о своем: не называя каких-то конкретных причин, он сообщал о том, что оставит занятия театром после премьеры. Напоследок, выбив собеседника совсем из колеи, он обещал, что не заставит за себя волноваться — роль, дескать, будет исполнена надлежащим образом.

Режиссер после ещё некоторое время отходил от разговора, однако потом он бросился обзванивать актеров с просьбой допытаться у Дениса, чем вызвана его странная выходка. Но Денис, как назло, отключил телефон: в такие моменты ему было приятно побыть наедине с собой, обдумывая произошедшее. Куда бы он ни клонил мысль, все равно убеждался, что решение его вызовет непонимание у остальных, и оттого у него на лице проступала едва заметная улыбка. Да! — Денис оставил подмостки, но не жалел об этом.

Вообще, признаться, он мало о чем жалел в этой жизни. По его мнению, жалеть о чем-либо — тратить ценную энергию на то, что изменить человек уже не может. Но, в то же время, он совершенно не любил утешать кого-то. В определенные моменты он чувствовал, конечно, что кто-то нуждается в добром слове или ласковом взгляде, но осознавал внутри себя: все это выйдет у него непременно неуклюже и совсем не так, как надо. Денис почему-то наивно думал, что человек должен самостоятельно разбираться в своих проблемах, иначе жизнь будет лишена всякого смысла. Поэтому сходиться с людьми ему было трудно.

Отношения завязываются тогда, когда есть общие интересы, или же в таких ситуациях, когда ты можешь прийти кому-нибудь на выручку. Денис же держался настолько обособленно от любого коллектива, куда ему доводилось входить, что ни у кого не возникало даже мысли о том, чтобы что-нибудь у него полюбопытствовать. Нет! — он не был высокомерным, не считал себя лучше других — просто в нем прочно укоренилась идея о том, что ему ничего от остальных не нужно, разбираться в чужих проблемах нет никакого желания, а его, пожалуй, грешным делом, и понять-то должным образом не смогут.

Об одном человеке из актерской труппы Денис, правда, вспомнил однажды, разбираясь в беспорядочном потоке образов, непрерывно возникающем в его сознании всякий раз, когда ему вздумается вдруг поразмышлять в тишине, лежа на диване. Об этом человеке, наверное, стоит рассказать поподробнее.

Это была статная, довольно высокая девушка, про глаза которой говорили то, что они, мол, никогда не бывают какого-то одного конкретного цвета. Бредни, конечно! — но и они, надо полагать, имеют под собой определенную почву. Люся Каменева (так её звали, о чем бы вы, несомненно, и без моей ремарки догадались!) вряд ли подходила на роли изнеженных фрейлин, избалованных светом принцесс, а также натур романтических и, добавим даже, порой настолько бесхребетных, что играть их без намеренной искусственности никак не выходит. Ей, впрочем, к лицу вполне пришелся бы образ Девы Сарагосской, некогда воспетой Байроном.

В отличие от Дениса, артистична она была ещё как! Реквизит в её руках, будь то веер или обычный флакон, словно оживал! Она столь удачно находила всяким предметам применение, что режиссер, бывало, уже принявший воинственную позу и открывший было рот для возражения, немедленно присаживался на место, энергично кивая головой и бурча себе под нос что-то вроде этого: «Да…Хорошо…А что? Я бы также обыграл. Ну, ладно».

Не то, чтобы Денис её недолюбливал — совсем наоборот, она оставалась для него (как, в общем, и для остальных) непостижимой. Ему казалось, что посредством роли Люся старается скрыть свои истинные личностные качества. Подметим, кстати, что режиссер почти все время использовал её актерские данные не по назначению. То есть он утверждал её на главные роли, которые, признаемся честно, не отличались особой рельефностью. Быть может, в том виноват лишь случай, что каждый раз подворачивались совершенно неколоритные образы — талантливость же Люси требовала воплощения сложных многогранных характеров. Она была прекрасна: черты лица её были прописаны природой настолько чудесно, что всякий художник, которому бы удалось приблизиться к такому совершенству, оставил бы кисть с чувством полного удовлетворения и впредь бы никогда не брался за неё.

Первое время Денис, надо сказать, позволял себе подшучивать над её именем, бурча себе под нос, но так, чтобы она это слышала, следующее: «Пропала собака, живущая в нашем дворе…» Когда же ему случалось проходить мимо неё, он заунывно протягивал: «О-о, о-о». Люся никак не реагировала. Складывалось ощущение, что песня, на которую столь старательно намекал Денис, ей незнакома.

К чести его, в дальнейшем он не предпринимал попыток задеть Люсю — более того, он как будто стал к ней странным образом расположен: старался говорить с ней ласково, отвечал её мимолетной улыбке. Скорее всего, он просто старался возвыситься в её глазах за прежнее, на его взгляд, недостойное поведение. Люся скоро почувствовала перемену: Денис отчего-то стал часто переигрывать (то, чего за ним раньше не замечалось!). Такое ощущение, что в роли он выражал себя, свои чувства, мысли — оттого она получалась более экспрессивной, нежели когда-либо. Но Денис как будто не обращал на это никакого внимания: ему казалось, что — вот он! тот заветный артистизм, которого ранее ему так недоставало. Режиссер, также заметивший изменения в Денисе, утешал себя мыслью, что все это — переходящее, что в скором времени от излишней эмоциональности не останется и следа. Но он ошибался, так как чувства настолько сильно захлестнули Дениса, что тот значительно отдалился от изображаемого им характера. Доходило до того, что, не помня себя, он начинал активно размахивать руками, скользить взглядом от одного предмета к другому — его состояние было близко к исступлению, а лицо могло одновременно выражать состояние радости и горести, гнева и умиротворения. В момент наивысшего напряжения Люся на мгновение замирала, исполненная предельной кротости; ресницы её едва заметно дергались (но эту деталь был способен уловить лишь самый внимательный взор!). Заприметив неуловимое движение девушки к нему, Денис тут же смущался — прежняя эмоциональность рассеивалась, словно утренний туман, — он потерянным взглядом окидывал режиссера, который сам пребывал в абсолютном недоумении. С одной стороны, ему бы взбунтоваться, строго упрекая Дениса в том, что тот забывается и делает совсем не то, а с другой — батюшки! ведь, настоящие чувства же, без ложного грима поданные, так, что и он, видавший виды режиссер, поверил взаправду. «Эх! Какие дела! Поглядим, что будет…» — вздыхал он по окончании репетиции. Пусть не сразу, однако ж, распознал он, что вспыхнула-таки между Денисом и Люсей искра.

Ничего себе небывалая история! Сколько таких искр пробегает между разными людьми ежедневно. Сегодня, положим, встретились глазами незнакомые юноша с девушкой — и благополучно забыли об этом! А завтра уже, авось, этот самый юноша заденет плечом другую девушку, убегая по своим делам, — но получится такое, что обернутся они и как посмотрят друг на друга! Вздор, все вздор! Можно ли каким-нибудь образом распознать некую особенную искру? Верно, в подобных вопросах нет ни для кого советчиков!

Любовь — преодоление взаимного стеснения. Те, кто чувствуют влечение к кому-либо, ещё смутно представляют, как принять в себе произошедшую перемену. Но больше всего их волнует то, как будет воспринят порыв тем, на кого он и направлен. Риск быть отвергнутым сковывает, так или иначе, всякого. Хотя, казалось бы, какой пустяк! — ну, не ответили тебе взаимностью, что с того? Значит, Судьбою уготовано иное. Не все у нас, правда, верят в Провидение — рассудим тогда по-другому: сделавшись отвергнутым, человек получает жизненный урок и, чтобы впредь не попасть в немилость, ему следует измениться. Что ж это — опять мы о Судьбе говорим — мол, она, злодейка, нам всяческие уроки преподает! К тому же, для чего подделываться под кого-либо, зачем казаться тем, кем не являешься только ради того, чтобы угодить, чтобы стать подходящей деталью для другого кусочка мозаики? А все-таки не все люди умеют смотреть на жизнь философски! Как рассуждает человек, чьим чувствам так и не ответили? «Да что я? Никому не нужен…Зачем я на этом свете, если он так жесток? Страдать? Вечно страдать? Будь он проклят тогда, если мне не быть счастливым! Что же ещё остается? Умереть? Умереть…» — вот как! Несомненно, великая удача ощутить вдруг, что чувства твои взаимны. Ещё не произнесено ни одного слова, а по улыбке, по блеску в глазах ты отчего-то догадываешься об этом. Чудесно! Но первый шаг к тому, чтобы преодолеть взаимное стеснение бывает очень трудным и одновременно же — невообразимо легким.

Конец ознакомительного фрагмента.