Я-то? Вятский! Издание второе, исправленное и дополненное

Евгений Николаевич Новокшонов

Воспоминания полковника Советской Армии Евгения Николаевича Новокшонова являются литературным памятником великоросской военной мемуаристики, повествующим о событиях времени угасания и крушения СССР, увиденных глазами советского офицера. Подготовка к печати и примечания: кандидат военных наук, полковник И. Е. Новокшонов, магистр философии А. Г. Лейтуш, магистр антропологии и этнологии А. А. Мартыненко, филолог-классик, учитель Первой категории Д. Е. Новокшонов.

Байки

Откуда-то, возможно, из разговоров со своим начитанным братом Юрием, осталась в памяти байка о появлении названия деревни Новокшоновы.

В годы, когда императрица Екатерина II утвердила столицей Вятского края город Вятку, Новокшонова, горничная царицыной фрейлины Саввишны (так звала царица Марью Саввишну Перекусихину) сказала что-то нехорошее про очередного фаворита Екатерины.

Саввишна шепнула эту новость императрице. Царица не стала выяснять источник пакостной, на её взгляд, новости. Она отправила провинившуюся горничную в Вятку с сопроводительным письмом губернатору Вятской губернии.

В письме губернатору приписывалось выделить небольшое именье горничной Новокшоновой и предупреждалось о возможной проверке исполнения.

Вятский губернатор выделил Новокшоновой деревеньку в 10 домов в версте от города. С тех пор все жители этой деревни понесли фамилию по названию именья — Новокшоновы.

Е. А. Федоров в своей трилогии 1936 года «Каменный пояс» также упоминает некую шутиху Новокшонову при дворе императрицы Анны: «Бирон кивком головы одобрил поведение Демидова. Гость незаметно огляделся и осмелел. Кругом расположились фрейлины в пышных робронах; у ног государыни на скамеечках сидели шутихи-говорухи. Царица любила, чтобы говорухи без умолку болтали. Наперсница Новокшонова, старая и костлявая дева, закричала: — Ехало не едет и ну не везет…

Государыня оглянулась на шутиху, а та опять прокричала: — Ни под гору, ни в гору. Ни с места: ни тпру ни ну!.. Желая потешить государыню, Демидов спросил шутиху: — Неужто про меня, голубица, верещишь?

Шутиха высунула тонкий, как жало, язык и подразнилась: — Бу-бу… А то про кого ж — сидит ворон на дубу…

Демидов догадался, что сказанное надо почитать за смешное, и, сохраняя меру и вежливость, засмеялся вслед за фрейлинами. Одна из них — большеглазая и томная, с темной мушкой в углу губ, сложенных сердечком, — лукаво улыбнулась Демидову. Была фрейлина стройна и в теле: понравилась заводчику, да не до того было. Акинфий Никитич решил использовать выходку шутихи в свою выгоду. Он поклонился царице: — Подлинно, государыня-матушка, ду-ду, сижу, как ворон на дубу. Пришлых по заводам обирают в рекруты, а робить некому…

Анна Иоанновна, несколько оживляясь, спросила шутиху: — Ну что, Натальюшка, на это скажешь?

Новокшонова завертела глазами, блестели белки: — У того молодца и золотца, что пуговка из оловца… Рогатой скотины — ухват да мутовка, дворовой птицы — сыч да ворона…

Тройной подбородок царицы задрожал от смеха, она приложила к тусклым глазам кружевной платочек. Смущенный Акинфий Демидов стоял ни жив ни мертв, растерянно смотрел на нее. Царица откинулась на спинку кресла, в ее завитых волосах блестели самоцветы. Голубое платье царицы — цвет не по ее возрасту — шуршало.»