Картофельный обряд

Дмитрий Шадрин

Обстоятельства вынуждают незадачливого скрипача обучиться игре на инструменте от Молоха. Перед тем как исполнить на таком инструменте одну мелодию для одного человека, нужно совершить картофельный обряд.

8

…Нервно задребезжал дверной звонок. Скорик проснулся и, поднявшись с дивана, попытался прийти в себя. В дверь продолжали настойчиво звонить. «Это Палёный!» — спросонья решил Скорик и его нахлобучил и сковал холод. Но Скорик все-таки подошел к двери и даже открыл ее.

На площадке стояла Аглая. Она окинула Скорика подозрительным взглядом. Она так посмотрела на него, что Скорик почувствовал себя кругом виноватым. В груди Скорика ёкнуло, и по телу стал расползаться все тот же могильный холод.

— Что с ним? — спросил он.

— Это я у тебя хотела узнать, — Аглая вошла в прихожую. — Он сам на себя не похож. Какой-то отстраненный и пришибленный. Даже ко мне ночью не ломился. Вы с ним что делали?

Скорик смутился и пожал плечами:

— Да ничего особенного. Просто картошку сажали, — почесал затылок.

— И только? — спросила Аглая.

— И только, — Скорик с трудом выдержал ее пристальный недоверчивый взгляд.

— А откуда у него эта трещина на затылке?

Скорик вспомнил, как штык лопаты с глухим стуком вонзился в голову Паленова и внутренне содрогнулся.

— Не знаю, — буркнул Скорик и опустил глаза.

Аглая тяжело вздохнула.

— Больше не бери его на картошку, — сказала она. — А то он и так… — женщина осеклась и опять вздохнула. — Ты бы поговорил с ним что ли.

— Зачем это? — Скорик побледнел и часто заморгал.

— Может, хоть ты его расшевелишь. А то он только и делает, что сидит и молчит, как истукан. Сидит и молчит. Разве это он? — голос Аглаи задрожал, в ее глазах сверкнули слезы.

Растерявшись, Скорик поспешно заверил:

— Я поговорю с ним. Мне это… не трудно. И если что узнаю, так сразу и того… Ты даже не думай. Я так с ним поговорю, что ты…

Скорик стал сжимать и разжимать пальцы, словно ловя ускользающее слово:

— Что тебе… что с тобой… — Скорик беспомощно и смущенно посмотрел на Аглаю. — Короче я с ним поговорю.

И Аглая ушла. Скорик закрыл за ней дверь и, вернувшись в комнату, сел на край разложенного дивана и, сгорбившись, уперся глазами в темный экран телевизора. Он точно воочию увидел мертвые остекленевшие глаза Паленова и как будто бы даже услышал глухой стук лопаты, вошедшей в голову, точно в тыкву. Скорик содрогнулся, вскочил с дивана и зашагал по комнате, прихрамывая.

Скорик не заметил, как покинул квартиру и, спустившись на лифте, оказался на улице. Он захромал к первому к подъезду, чтобы навестить Палёнова.

Но, увидев его, Скорик в замешательстве остановился. Палёнов неподвижно сидел на скамейке и неподвижным взглядом смотрел перед собой на куст шиповника. Голова Палёнова была перевязана широким эластичным серым бинтом. Скорику стало не по себе. Он хотел сделать вид, что не заметил Палёнова и пройти мимо.

Но тут раздался скрежет и громыхание. По дороге тщедушный человек в очках волочил за собой ванну. Хлюпика сопровождал пьяный Виталик. Шарнирный и разболтанный, подергивая руками, ногами и головой, он шел позади скрежещущей об асфальт ванны и улыбался. От лязга и скрежета Палёнов пошевелился, повернул голову и скользнул по Скорику таким мутным потусторонним взглядом, что у Скорика мороз пробежал по коже и мозгу. Скорик принужденно улыбнулся и кивнул Палёнову. Тот отвернулся от Скорика и опять уставился на шиповник. Скорик как-то боком приблизился к Паленову и осторожно присел рядом с ним на желтую скамейку. Следом подошел шарнирный развинченный Виталик.

— Как она? — спросил он оцепенелого Палёнова, с улыбкой глядя на его перебинтованную голову.

— Кто она? — Палёнов холодно посмотрел на Виталика.

— Ну да, она… картошка, — кивнув на перебинтованную голову, сказал Виталик.

Палёнов ничего не ответил и опять уставился на заросли. Виталик похлопал Паленова по плечу, пожал руку Скорику и, развернувшись, разболтанной походкой поспешил вслед за скрежещущей ванной и тщедушным лысоватым очкариком.

Скорик проводил взглядом Виталика. Скрежет затихал и как бы сжимался. Собравшись с духом, Скорик спросил Паленова:

— Ну, ты это… как себя чувствуешь? — и с опаской посмотрел на оцепенелого приятеля. Тот что-то пробормотал, все так же глядя перед собой.

— Что-что? — наморщив лоб, Скорик вслушался, пытаясь разобрать Палёнова.

— Ненавижу… — сказал Палёнов, словно обращаясь к зарослям. И Скорик невольно откачнулся и отодвинулся от непонятного Палёнова.

— Ненавидишь? Ты это о ком? Кого это ты так?

— Колорада, — Паленов проскрежетал зубами.

— Колорада? — в замешательстве переспросил Скорик и еще дальше отодвинулся от Палёнова.

— Его самого, — сказал Паленов и опять что-то забормотал, заклокотал горлом. Скорик вытаращился на Паленова. Его так и подмывало, быстро встать и уйти. Но он как будто врос в скамейку или его парализовало.

Внезапно Палёнов дернулся и затрясся, его лицо вытянулось и исказилось.

— Что с тобой? — встревожился Скорик и посмотрел в ту сторону, куда вытаращился Паленов… По тротуару шла девочка в серых брюках и серой пиджаке. В руке она держала скрипичный футляр.

— Расти картошка большая-пребольшая, расти картошка большая-пребольшая, — торопливо забормотал трясущийся Палёнов, с ужасом глядя на девочку с футляром. — Расти картошка! А-а-а! — прокричал Палёнов, вскочил со скамейки и кинулся прочь, размахивая руками. Поднявшись, потрясенный Скорик посмотрел вслед Палёнову.

Когда Палёнов исчез за углом дома, Скорик захромал к себе домой. Он чувствовал себя так, словно и его закопали на заброшенной даче.