Картофельный обряд

Дмитрий Шадрин

Обстоятельства вынуждают незадачливого скрипача обучиться игре на инструменте от Молоха. Перед тем как исполнить на таком инструменте одну мелодию для одного человека, нужно совершить картофельный обряд.

5

Скорик выбрался из лабиринта заброшенных дач, спустился в широкий кювет, по дну которого тянулась грунтовка. Поднялся по откосу насыпи, поросшему белыми ромашками, и захромал по обочине в сторону города. У дорожного указателя Скорика настиг сильный дождь. Скорик даже не поморщился. На него нашло какое-то сумеречное состояние. В голове все перепуталось и перемешалось. Все произошедшее и происходящее казалось каким-то наваждением, страшным сном. Преследовал запах земли и квартет Моцарта. Моцарт слышался в шорохе дождя, в рыке проносящихся фур, в шелесте березовой шпалеры.

С потерянным затравленным видом Скорик проходил сквозь строй берез; они качались и осуждающе шелестели… Дорожные указатели, рекламные щиты, мотель со стоянкой, какие-то кирпичные и деревянные постройки, автомастерская, станция техобслуживания, мрачные серые многоэтажки — человейники, одни недостроенные и другие достроенные, но мало чем отличавшиеся друг от друга… Все это проплывало мимо как в тумане или дурном сне.

Скорик как будто бы смотрел на себя со стороны или видел по телевизору. Вот он сам не свой, ссутулившись, ковыляет вдоль трассы по обочине…

А потом Скорик оказался у себя в комнате. Он сидел на старом продавленном диване и действительно таращился в экран телевизора. Оцепенелый и задумчивый, он сжимал руками колени, напоминая каменного истукана или все тоже огородное пугало, которое притащили в комнату и усадили на диван. В голове навязчиво звучал Моцарт, крутился заезженной пластинкой или скорее убитой скрипучей тугой аудиокассетой. Перед Скориком словно воочию стоял незнакомец и буравил холодными глазами. «Копай здесь», — вспомнилось, прихлопнуло и смяло.

— Копай здесь, — машинально пробормотал Скорик.

Что-то хрястнуло на кухне. С таким же звуком лопата вонзилась в затылок полумертвого Паленова. Содрогнувшись, Скорик опомнился и торопливо поднялся, чтобы выключить телевизор. Но телевизор и не был включен. Все это время Скорик пялился на темный экран. Чтобы опять не впасть в ступор и не выпасть в осадок, он закружился по квартире. Повсюду Скорика преследовали звуки флейты, виолончели, скрипки и альта. Моцарт слышался в вое полицейской сирены, в истерических рыданиях автомобильной сигнализации. В темноте ванной комнаты внезапно загорались зеленые кошачьи глаза. На кухне за шторой таился незнакомец со скрипичным футляром.

— Копай здесь, копай здесь, — бормотал Скорик, шаркая туда-сюда и не находя себе места.

Квартира стала как чужая. Мебель сторонилась Скорика. Дверные косяки так и норовили задеть колено, плечо, локоть.

Внезапно он почувствовал себя так, словно оказался на дне глубокой ямы, которую сам себе и вырыл. Осыпаясь, зашуршала земля. Скорика пробрал сырой холод. Передернувшись, Скорик остановился и прислушался… Колючий наждачный звук оборвался. Так это же тапочки шаркотню наводят!

— Копай здесь? — пробормотал Скорик, с укоризной покосился на темный дверной проем комнаты, и тот осклабился могилой. Во рту пересохло. Не выдержав, Скорик выскочил из квартиры.

На лифте поднялся на седьмой этаж и позвонил в черную железную дверь напротив лестницы. Дверь торопливо лязгнула и приоткрылась. В дверной щели натянулась железная цепочка. Выглянула Степановна и выкатила на Скорика выпуклые настороженные глаза. Обрюзглое, покрытой обвисшей кожей лицо, крупный красноватый нос, черные усики над верхней губой.

— Чего тебе? — спросила Степановна.

Скорик сглотнул и пробормотал:

— Копай здесь.

— Совсем закопался что ли? — Степановна покачала головой и вздохнула. — Деньги-то есть? — Скорик кивнул. Степановна сняла цепочку и открыла дверь. — Входи, — Скорик вошел. — Обожди, — Скорик кивнул.

Степановна, покачиваясь из стороны в сторону на ногах-тумбах, оплетенных вздувшимися синими венами, прошла на кухню. Взгляд Скорика скользнул по картине, висевшей на стене в коридоре: похожая на вареный картофель обнаженная толстуха развалилась на козетке. Из комнаты доносилось вяканье телеведущего. Оттуда вышла черная кошка, села за порогом комнаты и уставилась на Скорика зелеными глазами. Скорик поежился. Из кухни вернулась Степановна. Она протянула Скорику полтора литровую пластиковую бутыль с мутной жидкостью. — На вот… Полечись… Может, откопаешься.

Расплатившись, Скорик вышел на площадку. Дверь за ним закрылась, лязгнув дверной цепочкой и замками. Дрожащей от нетерпения рукой Скорик открутил пробку и, запрокинув голову, сделал три больших жадных судорожных глотка. Это оказалось забористое пойло из картофеля. К горлу подступила тошнота. Скорика едва не вывернуло. Еле сдержался.

Вернувшись к себе, включил свет в коридоре, на кухне, в комнате; включил телевизор и сел перед ним на край дивана. Под «Однажды в Америке» он стал давиться картофельным самогоном и морщиться. Комната наполнилась острым запахом сивухи.

Когда в пластиковой бутылке осталось всего ничего, на экране появился незнакомец. Под пятнадцатый квартет Моцарта он принялся жонглировать картофельными клубнями. Потом он сел на стул и стал длинным ножом чистить картофельный клубень. В клубне Скорик узнал своего двойника. По голове прошлась обжигающая боль. Как будто снимали скальп. Кошка потерлась о ногу незнакомца, сверкнула с экрана на ошарашенного Скорика виноградинами глаз и задребезжала дверным звонком.

Скорик проснулся. На экране улыбался обкурившийся опиума Роберт де Лапша. Настырно дребезжал и булькал дверной звонок. Скорик поспешил в прихожую. Открыв дверь, он побледнел и отшатнулся. На площадке в грязной мокрой одежде, с землистым лицом и всклокоченными волосами стоял, слегка пошатываясь, Палёнов.