Лёд и Серебро

Диана Александровна Вурзель, 2023

Хэвен Лаво, после трагичной смерти старшего брата возвращается в маленький городок Стрэнджфорест, в дом ее бабушки, в котором прошло ее детство. Постепенно Хэвен начинает замечать, что сонный городок окутан мрачными тайнами, в окружающем его Лесу затаилось древнее зло, ее бабушка явно что-то от нее скрывает в тайнике в спальне, а сама Хэвен не может вспомнить ничего из своего детства, даже свою лучшую подругу Камиллу. События начинают быстро разворачиваться после загадочной смерти бабушки Хэвен. Хэвен снятся кошмары, связанные с событиями ее прошлого, во сне и наяву она видит своего погибшего брата, только вот это совсем не он… В маленьком городке происходит череда таинственных смертей, Хэвен и ее лучшей подруге угрожает смертельная опасность, и Хэвен приходится вступить в схватку с древнем Монстром, живущем в Лесу, пока… Пока она не вспоминает правду о том, кем она является на самом деле…

Глава 4. Первый день

Впервые за последние полгода утром она просыпается по-настоящему выспавшейся. Она долго потягивается на кровати, не открывая глаза и пробуя это томно-спокойное утро на вкус.

С первого этажа тянется манящий аромат свежей выпечки. Бабушка возится на кухне, а мама нянчит Джека на руках, придерживая для него чашку с подогретым яблочным соком.

— Доброе утро.

— Доброе, мам.

Хэвен обдает теплом. Когда в последний раз она искренне ее так называла?

Она чувствует укол совести за то, что позволила себе так сильно отстраниться от мамы, которая несмотря на ее отвратительное поведение, все равно заботится о ней. Хэвен ласково теребит Джека по голове и целует маму в щеку. Этим поцелуем она пытается извиниться за все.

— Спасибо, мам. Правда.

Мама улыбается ей.

— Тебе не за что благодарить меня, милая.

— Еще как есть. Ночью мне было так плохо, а ты была рядом. Ты делала то, что мне нужно было, ты сказала все то, что мне так нужно было услышать.

Мама смотрит на нее долгим взглядом, потом приподнимается, обнимает ее свободной рукой за шею, притягивает к себе и по очереди нежно целует в обе щеки.

— Милая, мне очень жаль, что тебе снова приснился кошмар, но этой ночью у Джека болел живот, и я до утра от него не отходила.

Уметь не показывать свои эмоции — однозначно лучший из ее немногочисленных талантов. Она улыбается за завтраком, намазывая клубничный джем на хрустящие круассаны. Улыбается Иви, пока они вместе идут в школу. Улыбается ребятам, с которыми ее по очереди знакомит Иви.

Кэсси — рыженькая из магазина.

Джим — тот еще позер.

Саманта — староста, отличница и немного ханжа, но все равно довольно милая.

Они обсуждают предстоящие занятия и еще какие-то мелочи, Хэвен делает вид, что слушает, но на самом деле нет.

Внутри нее трясёт маленького чертенка.

Саманта бесцеремонно берет ее за руку и ведет по длинному школьному коридору.

— А это обязательно?

— Такие правила. Все от них не в восторге.

Поход к школьному психологу для Хэвен сродни пытке. Интересно, мама действительно не знала о том, что каждый новый ученик в этой школе должен перед началом обучения посетить школьного психолога, или знала, что наиболее вероятно, но предпочла ничего ей об этом не говорить?

Что ж, сюрприз удался.

— Хэвен Лаво? Устраивайся поудобнее, пожалуйста.

Как же ее это раздражает! Эта излишняя, бесполезная вежливость. Зачем ее вообще придумали?

Она смотрит на миссис Уильямс и в очередной раз убеждается, что все психологи как с одного конвейера. Эта старше мисс Форбс из Нью-Йорка, эта скорее похожа на твою тетю, возможно именно этим она и подкупает. Ее широкая, почти искренняя улыбка достаточно сильно располагает к доверию. Возможно, именно это заставляет подростков раскрываться ей. Хэвен не видит в этом ничего плохого. Доверие — это хорошо. Просто она не хочет доверять и не хочет раскрываться. Ей нравится ее раковина, она давно захлопнула ее и вылезать наружу не собирается.

— Расскажешь мне, как у тебя дела, Хэвен?

Серьезно? Нет, серьезно?

Бобры, живущие на разных континентах и никогда не встречавшие друг друга строят одинаковые плотины. Также и психологи задают одинаковые вопросы. Хэвен надевает на себя лучшую из своих улыбок.

— Все отлично, миссис Уильямс.

Какое-то время они говорят о чем-то. Миссис Уильямс спрашивает, волнуется ли она из-за переезда и перехода в новую школу. Хэвен отвечает, что да, волновалась, но она познакомилась с Иви и другими ребятами, и сейчас ей стало легче. Потом миссис Уильямс спрашивает про ее отношения с мамой, и Хэвен отвечает, что они хорошие. Иногда они ссорятся, но без этого никак, верно? Она знает, как нужно вести себя с психологами. Они не обычные люди, просто так их не обмануть. Поэтому нужно говорить правду, но не всю, лишь часть, тогда они не почувствуют подвоха. Когда показываешь верхушку айсберга, мало кто станет нырять в ледяную воду, чтобы узнать, что скрывается на глубине, верно?

А потом миссис Уильямс достает картинки, и Хэвен еле сдерживается от ехидного замечания.

Серьезно? Нет, серьезно?

Она смотрит на картинку и видит свои белые пальцы в расплывающейся ярко-красной луже.

Это долбанная бабочка.

Она делает все, чтобы не вспоминать об этом. Только не здесь, только не сейчас, только не снова. Но воспоминания лезут в ее душу, и она не в силах их остановить.

После произошедшего Хэвен была готова лезть на потолок и выть на луну, лишь бы убрать из груди черную кислотную пустоту, разъедающую ее внутренности. Когда стадия отрицания прошла, она с головой погрузилась в глубокую подростковую депрессию.

Она отказывалась ходить в школу.

Почти ничего не ела, либо же ела так много, что ее начинало тошнить.

Пила только кофе, который, как ей казалось, немного ее успокаивал.

На каждое замечание мамы отвечала либо жестоким безразличным молчанием, либо истерикой.

И она не могла спать.

Каждый раз, когда Хэвен держала глаза закрытыми дольше нескольких минут, ее начинала бить мелкая дрожь. А в те редкие ночи, когда усталость все же брала вверх над ее измученным организмом, и она проваливалась в сон, ее засасывало в пучину кошмаров, из которой приходилось медленно и долго выбираться, как из болотной трясины.

Кто-то посоветовал маме снотворные, но действовали они плохо. Однажды Хэвен просто сказала себе, что сегодня ночью заснет в любом случае. Пусть хоть солнце погаснет, но она сделает это. Она выпила две таблетки снотворного вместо одной и почти сразу почувствовала легкое головокружение. Ей это понравилось, и она выпила еще одну, на всякий случай. Потом еще две и возможно еще, она не помнила, сколько их было всего, но в ту ночь она спала без кошмаров, а проснулась в больнице от тупой головной боли и буквально сводящей с ума тошноты.

Рядом суетилась медсестра, а на стуле возле больничной койки изваянием застыла мама, держа Джека на коленях оцепеневшими руками. Лицо мамы было белым, как больничные простыни.

Через пару дней Хэвен выписали. В то воскресенье мама попросила свою подругу посидеть с Джеком, заказала пиццу, чего обычно она не делала и купила ее любимой лаймовой газировки. Весь день они сидели дома, листали старые альбомы и смотрели фильмы с Джимом Керри, любимым актером Хэвен и нелюбимым мамы. Она не сразу догадалась о причине такого поведения мамы, а когда до нее дошло, Хэвен потратила несколько часов на попытки объяснить ей, что нет, она не пыталась навредить себе, она, конечно, трудный подросток, но не настолько, она просто очень сильно хотела спать. Она совершила ужасную глупость, не подумав о последствиях, и теперь сожалеет об этом. Но она никогда бы не сделала этого специально, не поступила бы так с мамой и с Джеком, особенно с Джеком. Но чтобы она ни говорила, мама все равно ей не верила. В итоге мама усадила ее на кровать, встала на колени рядом, взяла ее за руки, и это был самый близкий момент за всю их совместную жизнь.

— Если не будет тебя, меня не будет тоже. Ты должна это понимать. Скажи, что понимаешь, Хэвен!

Хэвен смотрела на маму и плакала. Вину такой силы она не чувствовала даже после его смерти. Возможно, потому что до этого самого момента она все еще была на стадии отрицания, а сейчас, наконец, к ней пришло осознание. Он не просто"мертв", его не просто"больше нет", этот процесс необратим. И как бы горько она ни плакала, как бы глубоко ни разрасталась кислотная пустота в ее груди, как бы сильно она ни хотела, чтобы он снова был жив, этого никогда не произойдет. Этого не изменить.

Тогда она вспомнила слова священника, рассуждавшего о жизни и смерти на одной из воскресных служб, на которые исправно водили ее родители. Ей было всего восемь, и скучные проповеди мало ее интересовали; обычно в церкви вместо того, чтобы их слушать она рассматривала потрескавшуюся цветную мозаику на стенах и красивые витражи на окнах, но эти слова почему-то врезались в ее память.

«Мы верим в рай после смерти, но никто из нас не может с уверенностью сказать, как этот рай выглядит и что нас там ждет. Одно известно точно: переступивший границу мира живых и мертвых, никогда не вернется обратно. Это единственная дверь, открывающаяся только в одну сторону».

В ту ночь Хэвен заснула, уткнувшись в мамину вязаную кофту, спрятавшись в ее объятьях от всего мира. Ей снилась запертая дверь, по которой она била разбитыми кулаками, кричала, плакала и звала его, но ответа так и не получила.

На следующий день мама за руку притащила ее к психологу и поставила перед дверью. Сидя на диване в коридоре, Хэвен слушала их разговор.

— Миссис Адамс…

— Эм… Миссис Лаво.

— Миссис Лаво, давайте по порядку. Когда мы разговаривали по телефону, Вы сказали, что она почти не спит. Сколько именно она спала?

— Часов семь или восемь. Я не уверена.

— Вполне неплохо.

— Да? За четыре дня?

Повисло недолгое молчание, а затем Хэвен снова услышала высокий голос мисс Форбс:

— Поверьте мне, миссис… Лаво, все не так плохо, как кажется на первый взгляд. Большинство психологических проблем в ее возрасте она сама себе придумала. Эти проблемы решить намного проще, чем проблемы реальные.

Хэвен трет рукой грудь в том месте, где у нее должно быть сердце. Но если кислотная пустота внутри всего лишь ее выдумка, почему же она ощущается так реально?