Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса

Джон Тревин

В данном издании рассказывается о жизни англичанина Чарльза Сиднея Гиббса (1876–1963) – учителя английского языка детей Императора Николая II и наставника Цесаревича Алексея. За десять лет служения при дворе русского Императора Гиббс превратился в доверенное лицо семьи Николая II. Впоследствии он стал православным священником и жил в Великобритании. В издание вошли две книги о Чарльзе Гиббсе, написанные английскими авторами Джоном Тревином и Френсис Уэлч и его дневники.

Предисловие к книгам Джона Тревина и Френсис Уэлч

Читателю, расположенному к Царской Семье, важно знать и о тех ее приближенных, которые всей своей жизнью доказали преданность Царственным мученикам. Среди них два иностранца — француз Пьер Жильяр и англичанин Чарльз Сидней Гиббс, преподаватели иностранных языков и наставники Цесаревича. Имя Пьера Жильяра хорошо известно в России благодаря его воспоминаниям о Царской Семье, правда, о самом Жильяре не так уж много биографических сведений.

Чарльз Гиббс не оставил отдельной книги воспоминаний (в то же время в этот сборник вошли тексты мемуарного характера, принадлежащие Гиббсу). О самом Гиббсе российский читатель мог получить представление благодаря американской писательнице Кристине Бенаг, издавшей в 2000 году книгу «Англичанин при Царском Дворе: Духовное паломничество Чарльза Сиднея Гиббса»; в русском переводе эта книга была опубликована в Санкт-Петербурге в 2006 году. Кристина Бенаг уже в зрелом возрасте пришла к православной вере (как и Чарльз Гиббс), и поэтому ее книга в целом близка православному читателю — и многими оценками, и непреложно уважительным отношением к герою повествования.

Увы, в биографиях Чарльза Гиббса, написанных Джоном Тревиным и Френсис Уэлч, читателя, воспитанного в традициях русской культуры (не обязательно даже православного), многое покоробит: и лихость оценок, и взгляд на предмет рассказа как на забавный человеческий характер с интересной, удивительной судьбой, с такими-то чертами… но не более!

Возникает законный вопрос: зачем же публиковать эти книги? Что же в них ценного? Прежде всего, в этих книгах много живых подробностей, относящихся к жизни Чарльза Сиднея Гиббса, отсутствие которых, к сожалению, характерно для книги К. Бенаг. Только из издания Тревина мы узнаем, например, что «письмо» Великой Княжны Анастасии Гиббсу из поезда по пути в Тобольск (нередко цитируемое в разных книгах о Царской Семье) было в действительности упражнением — письмом, написанным по-английски задним числом, и Гиббс исправил в нем ошибки. (Заметим, что К. Бенаг приводит его как реальное письмо).

Тревин сообщает и другие подробности жизни Царской Семьи в Тобольске: последняя короткая пьеса, которую хотели поставить узники как домашний спектакль, была отрывком из произведения У. А. Мэккерси «Крысы» (как рассказывает Гиббс, Цесаревич Алексей успел выучить большой отрывок и очень жалел, что представление не состоялось), а последняя книга, которую Гиббс читал Цесаревичу, была «Следопыт» Ф. Купера.

Благодаря Тревину, который являлся известным английским театральным критиком, мы узнаем, что Чарльз Гиббс (по инициативе которого царственные узники ставили в Тобольске домашние спектакли) с молодых лет увлекался театром.

Рассказывая об участии Гиббса в расследовании убийства Царской Семьи, которое проводил Н. Соколов, Уэлч сообщает важную подробность. Она относится к исследованию предметов, найденных на Ганиной Яме. «Среди всего прочего там были… кусочек жестяной фольги и медные монеты, владельца которых так и не удалось бы установить, если бы Гиббс не напомнил Соколову о том, что Алексей любил собирать всякую всячину».

Известно, что Коля Деревенко, сын В. Н. Деревенко, врача Цесаревича, бежал из России и жил в эмиграции. В книге Уэлч есть такое упоминание об этом человеке: «… в 1947 году Гиббс получил грустное письмо от Коли. Сын доктора Деревенко, живший в то время в Австрии, просил его помочь найти в Англии работу. Коля также просил Гиббса помолиться за «несчастного человека, чувствовавшего себя потерянным в чужой стране». К сожалению, для Уэлч характерна досадная отрывочность. Так и здесь: читатель вдруг что-то узнает о друге Цесаревича, что-то даже проникновенное, берущее за живое, и должен удовлетвориться только этим: Уэлч не дает ни ссылок, ни пояснений. И все же — приведенное ею сведение очень драгоценно для нас.

Благодаря Джону Тревину мы знакомимся с возвышенными строками английского литератора и поэта Мориса Берринга (Maurice Bearing, 1874—1945, он много путешествовал по России в начале ХХ века, до германской войны) из его сонета «Эпитафия», посвященного Императору Николаю II:

Был лишен короны и трона, и сердца, и имени,

Горе придало ему величие, и страдание

Дало больше, чем власть монарха.

Однако лишь в этом отрывке Тревин пишет о Царе Николае II положительно. Его взгляд на последнего российского Императора — это вполне «традиционный», широко распространенный (увы, и в нашей стране) либеральный взгляд: «слабый царь», который, «по мягкости характера», не мог справиться с революционной ситуацией. Вот как Тревин пишет в начале книги: «После войны с Японией Император Николай II, воспитанный как абсолютный самодержец — роль, не подходящая ему, что сознавалось и было известно более решительной Императрице, — был вынужден согласиться на переход к полуконституционной монархии с законодательным органом — Думой. Во всей огромной империи, превратившейся в нечто аморфное, рушились вековые традиции, в то время как Россия шла навстречу невиданной катастрофе. Царствующий Император Николай II по своей натуре был добрым помещиком, человеком, который, несмотря на все свое обаяние, оказался чересчур мягким для правителя государства».

К традиционному сопоставлению «слабого» Царя и властной Царицы прибегает и Френсис Уэлч, с той только разницей, что Уэлч беззастенчиво приписывает Царице авторство одной резкой фразы в отношении России, которую, как известно, Царица полюбила всем сердцем: «Императрица Александра Федоровна отличалась жесткостью, — пишет Уэлч, — в гостиных Петербурга, где собиралась знать, ее называли «полковник». Именно ей принадлежит знаменитое высказывание: «Россия любит кнут!». Чтобы объяснить, как передергивает биограф, необходимо обратиться к источнику. Фраза, совершенно не характерная для Императрицы Александры Федоровны, упомянута ею в письме к Императору от 4 декабря 1916 года. Приведем отрывок из этого письма в достаточно полном виде: «Так как ты снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, я предостерегала бы тебя. Кто боится меня, не глядит мне в глаза и кто замышляет недоброе — не любят меня… Хорошие же люди, честно и чистосердечно преданные тебе, любят меня: посмотри на простой народ и на военных, хорошее и дурное духовенство… Все становится тише и лучше. Только надо чувствовать твою руку. Как давно, уже много лет, люди говорили мне все то же: «Россия любит кнут!». Это в их натуре — нежная любовь, а затем железная рука, карающая и направляющая…» (Платонов О. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М., 1996. С. 621). Да, Царице хотелось как бы сообщить Императору часть своей натуры, сообщить свою властность характеру, вовсе не слабому, но — лишенному властности… Однако никогда, ни единого раза, Государыня не оказывала давление на Царя. На той же странице Уэлч пользуется воспоминаниями Юлии (Лили) Ден, чтобы сообщить, что Царица «не любила проигрывать». Читатель, знакомый с воспоминаниями Ю. Ден, знает очень хорошо, какой доброй, великодушной и самоотверженной предстает в этих воспоминаниях Государыня. Однако Уэлч берет из них только то, что нужно ей.

Оба автора, естественно, уделяют много внимания Григорию Распутину, не жалея для него черных красок и не допуская и мысли о том, что повторяют давно разоблаченную клевету, и что личность Распутина, хоть далеко и не безупречная, но является гораздо более сложной, чем выгодный для либерального сознания образ. Тревин посвящает убийству Распутина почти целую страницу, хотя это вовсе не имеет отношения к Чарльзу Гиббсу. В тех же рамках Уэлч сообщает (не факт, а всего лишь слух), что Феликс Юсупов (убийца Распутина) хранил одну из пуль, которая будто бы по его заказу была вставлена в его перстень. Впрочем, Кристина Бенаг также повторяет клеветнические сведения о Распутине и, надо сказать, не сообщает того, что честно сообщают и Тревин, и Уэлч: Чарльз Сидней Гиббс относился к Распутину спокойно и совсем не считал его исчадием зла.

Интересно заметить различия между книгами Тревина и Уэлч. Первая написана еще с некоторой долей обстоятельности, еще с оглядкой на то, как в прежние времена писались биографические исследования. Вторая написана уже в постмодернистском стиле, т. е. с полной свободой самовыражения. Книга Тревина вообще написана более достойно. Уэлч запросто приписывает своему герою то высокомерие, то честолюбие, то еще какой-нибудь скрытый человеческий порок, упоминая об этом мимоходом и, конечно, ничем свою оценку не подтверждая, лишь внедряя ее как мотивацию того или иного поступка. У Тревина этого нет.

Несомненно, ценность книги Френсис Уэлч, в сравнении с книгами Джона Тревина и Кристины Бенаг, заключается в том, что в ней содержится подробное писание последнего периода жизни Чарльза Гиббса, а точнее, уже архимандрита Николая. Этот период для православного читателя представляет, естественно, живой интерес. Каким священником был Гиббс? Отметим здесь два момента. Во-первых, Гиббс, несомненно, принял православную веру всем сердцем. По описаниям Уэлч это понять невозможно, настолько современная исследовательница безразлична к вере во Христа. С точки зрения Уэлч, переход Гиббса в Православие — прихоть, психологически объясняемая приверженностью к Царской Семье, к памяти о них. Но из книги Кристины Бенаг, а в особенности из тех документов, которыми составители настоящего сборника сопроводили данное издание, причины такой перемены во взглядах очевидны. Достаточно познакомиться с письмами Гиббса к его младшей сестре Уинни. Во-вторых, нельзя не заметить следующее. Священники — это живые люди, а не только носители благодати. Они не претендуют на то, чтобы быть образцами совершенства, более того, как члены Церкви Христовой, они предполагают, что их (неизбежные) немощи будут восприняты братьями и сестрами с любовным снисхождением и прощением. Для «внешних» понять это практически невозможно. И читателю ничего не остается, кроме как отнестись, по возможности, снисходительно к тому, как Уэлч, не без удовольствия, рассказывает о разных несуразицах и казусах в служении отца Николая.

Уэлч пишет, как однажды «отцу Николаю показалось, что от его икон будто бы стало исходить чудесное свечение. „Такого чуда не происходило со дня начала гонений Царской Семьи!“ — объявил отец Николай. Чудо, однако, состояло в том, что пожилая прихожанка протерла стекла на окладе икон слишком большим количеством чистящего средства». Поскольку, по своему обыкновению, автор не входит в подробности и обоснования своим словам не дает, можно предположить, что материалистическое объяснение свечения икон измышлено автором. Интересно, что сама же Уэлч пишет о подобном свечении совершенно иначе в конце своей книги. Позволим себе привести целиком завершающий книгу Уэлч отрывок, но перед этим необходимо заметить, что упоминаемый Битти — это один из друзей отца Николая. Можно порадоваться за исследовательницу, что в конце своей книги она вдруг преодолела собственное предубеждение и нашла удивительно светлое завершение своему труду, в полной мере подобающее герою этого повествования. Вот как она пишет:

«Несколько дней спустя после смерти отца Николая Битти и епископ Каллист, в то время еще известный как Тимоти Уэр, нанесли визит Георгию в доме на Роберт-стрит. Они хотели знать, как Георгий собирается распорядиться личными вещами отца Николая. Георгий провел молодых людей в спальню своего приемного отца. Он указал на висевшую над изголовьем кровати икону, которую отцу Николаю подарила Царская Семья. Георгий рассказал, что за три дня до смерти священника икона потускнела, а потом начала светиться.

«Икона действительно светилась… — вспоминает Битти с едва заметной улыбкой. — Больше ничего не скажу».

В ту минуту Дэвид Битти думал о том, что отец Николай, наконец, оказался там, куда так стремился. «Отец Николай с нетерпением ожидал того часа, когда, наконец, снова сможет увидеть Царскую Семью. И я понял, что этот миг настал».

Будем надеяться, что читатель, предупрежденный о том, к чему ему следует быть готовым, сумеет отделить «плевелы либерального взгляда» от пшеницы любви к бесстрашному британцу. Для нас главное — его верность Царской Семье, его — столь удивительный и достойный внимания — путь ко Христу.

Святые царственные мученики, молите Бога о нас!

А. А. Мановцев

Авторы-составители выражают благодарность:

Георгию Гиббсу — за предоставленную возможность использовать архив его деда Чарльза Сиднея Гиббса.

Гузели Ращитовне Галямовой — за помощь в доставке архива в Москву и разборке документов для издания, а также перевод писем Пьера Жильяра.

Татьяне Геннадьевне Курепиной, Павлу Дмитриевичу Александрову, Дениз Мари Тимал-Александровой и Александру Бруксу — за расшифровку и перевод рукописных текстов из архива Чарльза Сиднея Гиббса.

Доктору исторических наук Людмиле Анатольевне Лыковой, доктору исторических наук Зинаиде Ивановне Перегудовой, кандидату исторических наук Владимиру Михайловичу Хрусталеву, кандидату исторических наук Владимиру Дмитриевичу Лебедеву, Сергею Владимировичу Фомину, Андрею Анатольевичу Мановцеву — за помощь в работе над книгой.

Протоиерею Владимиру Вигилянскому, протоиерею Максиму Козлову, Дмитрию Корнхардту, Софье и Филиппу Гудман, Александре Николаевне Дулиной, Андрею Викторовичу Заякину и многим другим, кто поддерживал словом и делом.

Особую благодарность выражаем всем жертвователям за финансовую поддержку аудио — и электронной версии проекта и особенно Сергею Анатольевичу и Ольге Юрьевне Кузьминым, Борису Николаевичу Горбачеву, Александре Александровне Сергеевой, Виктории Александровне Федоровой.

За техническое создание аудио-версии книги и профессиональное озвучивание благодарим Павла Владимировича Константиновского, директора и чтеца Студии «КНИГА» (г. Екатеринбург).