Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса

Джон Тревин

В данном издании рассказывается о жизни англичанина Чарльза Сиднея Гиббса (1876–1963) – учителя английского языка детей Императора Николая II и наставника Цесаревича Алексея. За десять лет служения при дворе русского Императора Гиббс превратился в доверенное лицо семьи Николая II. Впоследствии он стал православным священником и жил в Великобритании. В издание вошли две книги о Чарльзе Гиббсе, написанные английскими авторами Джоном Тревином и Френсис Уэлч и его дневники.

Глава X

Дом губернатора

В тот август почти никто из людей, живших неподалеку от бесконечно тянущейся ленты Сибирской железной дороги, не знал об этих двух удивительных царских поездах. Они шли вне расписания. Только зеваки на захудалых провинциальных станциях, возможно, дивились тому, что шторы вагонов задернуты, а сами высокие вагоны окружены многочисленной охраной. Или же какие-нибудь крестьяне из глухой сельской местности, видевшие поезд между шестью и семью часами, могли задаваться вопросом: кто этот красивый бородатый мужчина, высокий мальчик и группа девушек, сошедшие с поезда за много верст от станции, чтобы дать своим собакам побегать. За время путешествия возникло лишь одно легкое недоразумение: рабочие на Званке, первой крупной станции на пути следования, не хотели пропускать поезд¹²⁷. Когда поезд прибыл в Пермь, председатель железнодорожных рабочих попросил Кобылинского объяснить, что происходит, но, увидев подпись Керенского¹²⁸, он и его товарищи сразу отступили. К концу дня, 3/16 августа, территория Урала осталась позади. В Тюмень Царская Семья и придворные прибыли в полночь. Выйдя из поезда, они оказались на пустынном степном лугу¹²⁹, затем их доставили на пароходы «Русь» и «Кормилец». Оставшиеся двести миль по рекам Тура и Тобол были пройдены примерно за двое суток. Пейзаж по обоим берегам был довольно унылым. Путешественникам, впрочем, случилось проплывать мимо села Покровское, где жил Распутин. С палубы можно было хорошо разглядеть его дом. 6/19 августа солнце уже садилось, когда пароходы причалили к пристани Тобольска, и пассажиры увидели зубчатые очертания здания на вершине холма, который возвышался над простиравшимся внизу городом.

Но на этом путешествие Царской Семьи не закончилось. Им пришлось еще неделю жить на борту парохода, пока Кобылинский и помогавшие ему члены свиты и прислуга наблюдали за меблировкой, украшением и общим улучшением Губернаторского дома¹³⁰ — самого большого в городе. Двухэтажный белый особняк с балконами, выстроенный в совершенно не вычурном стиле, выделялся на фоне запыленной улицы (которая была переименована в улицу Свободы) со скрипучими деревянными тротуарами и множеством маленьких деревянных зданий. В доме насчитывалось тринадцать или четырнадцать комнат, и он не мог вместить всех. Великие Княжны вынуждены были делить угловую комнату рядом со спальней родителей. За ней находилась гостиная, а в комнате напротив жил Алексей Николаевич. Пьер Жильяр поселился в кабинете губернатора на первом этаже, но большей части свиты пришлось пойти в дом богатого купца Корнилова, расположенного через улицу¹³¹. В первое же утро после приезда двери дома были открыты для членов свиты. И, разумеется, всегда открыты для солдат. Особенно злоупотребляли этим враждебно настроенные солдаты второго полка, как отмечал Кобылинский, «с очень низким моральным уровнем». Увидев, как узники переходят улицу и входят в дом Корнилова, охрана начала так шумно протестовать, что Кобылинский вынужден был успокоить их, пообещав возвести деревянный забор. Этот высокий забор шел вокруг дома губернатора и образовывал с боковой улицей, широкой и мало используемой, нечто вроде грязного внутреннего двора для прогулок: бараки для охраны выходили туда же. Члены свиты, жившие в доме Корнилова, могли проходить свободно, но движение было строго односторонним.

Около двух недель заключенные по большей части никуда не выходили. Жители Тобольска, многие из которых были потомками бывших ссыльных в Сибирь, были настроены доброжелательно и по-прежнему лояльно. Для них Царь оставался Царем. Ожидая появления у окна кого-нибудь из членов Царской Семьи, люди снимали шляпы и крестились. А когда Николай Александрович и Александра Федоровна шли через городской сад вдоль шеренг солдат на раннюю обедню, некоторые становились на колени. Из города и пригородов постоянно присылали еду. Монахини из местного монастыря несли яйца и сахар. Несмотря на непокорную охрану — это была только часть солдат Кобылинского — жизнь проходила довольно безоблачно и могла оставаться таковой, если бы не высокомерный заместитель комиссара. Александр Никольский¹³² прибыл в конце сентября со своим начальником — Василием Семеновичем Панкратовым¹³³, чтобы принять руководство. Кобылинский, командовавший Отрядом особого назначения, был определен в подчинение к вновь прибывшим. Панкратов был человеком невыразительной внешности, серьезным, спокойным и услужливым; как писал Жильяр, «типичный просвещенный фанатик». Его друг Никольский являл собой полную его противоположность: он был жестоким, упрямым и неопрятным. В отличие от Панкратова, он желал отомстить за ссылку в Сибирь, в которую его отправили как революционера-социалиста. Так, он настаивал на относительно незначительной вещи — чтобы заключенные были сфотографированы для идентификации в анфас и профиль, как и он много лет назад. «Нас заставляли это делать. Теперь — их очередь». Впредь каждый должен был носить идентификационную карточку с фотографией и номером. В дальнейшем поведение Никольского и его экстремистские взгляды повлияли на доброжелательно настроенных солдат. И здесь Панкратов был небезупречен: его интерпретация знаковых событий, происходивших под эгидой социал-революционной доктрины, стала опасно смешиваться с большевизмом.

Когда Гиббс — Сидней Иванович — прибыл в Тобольск в начале октября¹³⁴, за исключением этой проблемы, жизнь вошла в довольно спокойный ритм. Во многом она походила на жизнь в Царском Селе и, в целом, оказалась даже более благоприятной. У трех младших Великих Княжон и Алексея Николаевича были уроки. Александра Федоровна читала, вышивала или рисовала. Николай Александрович гулял по огороженному двору, служившему жалкой заменой императорскому парку, или усердно пилил бревна с кем-нибудь, кто присоединялся к нему. После чая в четыре часа они, бывало, поднимались наверх и, стоя на балконе или у окна, наблюдали за повседневной жизнью Тобольска. Иногда, после обеда, некоторые играли в карты. Алексей Николаевич ложился спать в девять. Все остальные — в одиннадцать. Кобылинский открыто восхищался бывшим Царем: его добротой и доброжелательностью, скромностью и образованностью, отсутствием позерства, и его простыми вкусами в еде и напитках. Ему нравились такие блюда, как борщ или каша, также он любил выпить бокал портвейна или мадеры после обеда. Он никогда не задумывался об одежде. Николай Александрович нуждался в физическом труде и наслаждался им. В своих свидетельских показаниях под Екатеринбургом весной 1919 года полковник Кобылинский отмечал:

«Государь был человек умный, образованный, весьма интересный собеседник, с громадной памятью, особенно на имена. Хорошо он знал историю. Он любил физический труд и жить без этого не мог: он так был воспитан. В своих потребностях он был очень скромен. Вытертые штаны, износившиеся сапоги на нем я видел еще в Царском. Вина он почти не пил. За обедом ему подавался портвейн или мадера, и он выпивал за обедом не больше рюмки. Он любил простые русские блюда: борщ, щи, каша. Припоминаю, между прочим, такой случай. Он зашел однажды в погреб с винами и, увидев коньяк, сказал Рожкову, чтобы он отдал его мне: «Ты знаешь, я его не пью». Это мне именно так и передавал Рожков. И я сам никогда не видел, чтобы он пил что-либо, кроме портвейна или мадеры.

Был он весьма религиозен. Не любил он евреев и называл их «жидами». Не любил он, не переваривал немцев. Отличительной чертой в его натуре, наиболее его характеризовавшей, это было свойство доброты, душевной мягкости. Это был человек замечательно добрый. Если бы это зависело лично от него, как человека, он бы не способен был совершенно никому причинить какого-либо страдания. Вот это его свойство и производило сильное впечатление на окружающих. Добрый он был и весьма простой человек, прямой и бесхитростный. Держал он себя очень просто. С солдатами в Тобольске он играл в шашки. Кто именно играл с ним из солдат в шашки, я не могу припомнить. Но я помню, что он любил прапорщика Тура и фельдфебеля Грищенко. Многие ведь и солдаты, я уверен, в душе питали к Семье хорошие чувства. Например, когда солдаты (хорошие, настоящие солдаты) уходили из Тобольска, они тихонько ходили к нему наверх и прощались, целовались с ним. У него у самого в душе сидело: русский человек — это мягкий, хороший, душевный человек; он многого не понимает, но на него можно воздействовать добром. Так это и было у него. Иногда из-за этого мне было тяжело. Солдатишки, наиболее развращенные, позволяли себе хулиганские выходки, конечно, больше всего за глаза Августейшей семьи: трусили все-таки. В глазах же держались более или менее прилично. Это и вело к тому, что Августейшая семья не понимала своей опасности.

Россию он любил, и не один раз мне приходилось слышать выражение боязни быть увезенным куда-нибудь за границу. Искусств Государь не знал. Но он любил сильно природу и охоту. Без этого он томился и по охоте скучал. Его слабость заключалась в его бесхарактерности. Он не имел твердого характера и подчинялся супруге. Это я наблюдал даже в мелочах. Всегда когда, бывало, обращаешься к нему по какому-либо вопросу, обыкновенно получаешь ответ: «Как жена, я ее спрошу».

Государыня — умная, с большим характером, весьма выдержанная женщина. Отличительной чертой ее натуры была властность. Она была величественна. Когда, бывало, беседуешь с Государем, не видишь Царя. Когда находишься перед ней, всегда, бывало, чувствуешь Царицу. Благодаря своему характеру она властвовала в семье и покоряла Государя. Конечно, она сильней и страдала. У всех на глазах она сильно старела. Она хорошо, правильно говорила и писала по-русски. Россию она, безусловно, любила. Так же, как и Государь, она боялась увоза за границу. Она хорошо вышивала и рисовала. В ней не только не была видна немка, но можно было подумать, что она родилась в какой-то другой стране, враждебной Германии. Это объяснялось ее воспитанием. Рано, маленькой девочкой лишившись матери, она все время воспитывалась в Англии у бабушки, королевы Виктории. Никогда я не слыхал от нее немецкого слова. Она говорила по-русски, по-английски, по-французски.

Была она, безусловно, больная. Мне Боткин говорил, в чем было у них дело. Дочь Гессенского, она унаследовала их болезнь: хрупкость кровеносных сосудов. Это влекло за собой параличи при ушибах, чем и страдал Алексей Николаевич. Эта болезнь в мужском поколении до полового созревания, и затем болезненные явления исчезают. У женщин же, страдающих ей, не наблюдается никаких болезненных явлений до климактерического периода. С этого времени у них начинает развиваться истерия. Она и страдала истерией. Это было совершенно ясно. На этой почве, как мне говорил и Боткин¹³⁵, у нее и развился религиозный экстаз. Это была уже ее сущность. Все ее рукоделие, вообще занятия, имели именно такой характер. Она вышивала, вообще что-либо работала только из одной области: духовной. Если она что-либо дарила и писала, обязательно что-нибудь духовное: «Спаси и сохрани» или что-нибудь другое, но в том же духе. Мужа она, безусловно, любила, но не любовью молодой женщины, а как отца своих детей: женщины в ней не чувствовалось. Как женщина, она уже не существовала. И в этом отношении Государь сохранился куда больше ее. Любила она всех детей, но больше всего Алексея Николаевича.

Ольга Николаевна — недурная блондинка, кажется, 23 лет. Барышня — в русском духе. Она любила читать. Была способная, развитая девушка. Хорошо говорила по-французски, по-английски и плохо по-немецки. Она имела способности к искусствам: играла на рояле, пела и в Петрограде училась пению (у нее было сопрано), хорошо рисовала. Была она очень скромная и не любила роскоши. Одевалась она очень скромно и вечно одергивала в этом отношении других сестер. Сущность ее натуры, я бы сказал, вот в чем: это русская, хорошая девушка, с большой душой. Она производила впечатление девушки, как будто испытавшей какое-то горе. Такой на ней лежал отпечаток. Мне казалось, что она больше любила отца, чем мать, а затем она больше всего любила Алексея Николаевича и звала его «маленький», «бэби».

Татьяна Николаевна, кажется, 20 лет. Она была совсем другая. В ней чувствовалась мать. Та же натура, тот же характер. В ней именно чувствовалось, что она дочь Императора. К искусствам она склонности не питала. Ей, может быть, лучше бы было родиться мужчиной, и, как мне кажется, будь иная судьба, она стала бы «Царевной Софьей». Это чувствовалось всеми. Когда Государь с Государыней уехали из Тобольска, никто как-то не замечал старшинства Ольги Николаевны. Что нужно, всегда шли к Татьяне: «Как Татьяна Николаевна». Она была ближе всех дочерей с матерью и, видимо, любила ее больше отца.

Мария Николаевна — 18 лет, высокая, сильная, самая красивая из всех. Она хорошо рисовала. Из всех сестер это была самая простая и самая приветливая. Вечно она, бывало, разговаривает с солдатами, расспрашивает их и прекрасно знает, у кого как звать жену, сколько ребятишек, сколько земли и т. п. Вся подноготная вот подобных явлений ей всегда была известна. Она, как и Ольга Николаевна, больше любила отца. За ее свойство простоты, приветливости она и получила название в семье «Машки». Так ее звали сестры и Алексей Николаевич.

Анастасия Николаевна имела, кажется, 17 лет. Физически она была развитее своего возраста. Она была низенькая, очень полная — «кубышка». Такой вид имела потому, что ее очень маленький рост не соответствовал ее полноте. Ее отличительной чертой была способность подмечать слабые стороны людей и передразнивать их. Это был природный комик. Вечно, бывало, она всех смешит. Она также больше любила отца и больше других сестер Марию Николаевну. Звалась она сестрами и братом почему-то «швибз».

Все они были очень милые, симпатичные, простые в общем, даже и Татьяна Николаевна, девушки — чистые, невинные. Куда они были чище в своих помыслах очень многих их современных девиц-гимназисток, даже младших классов.

Кумиром всей семьи был Алексей Николаевич. Он был еще ребенок. Характерные отличия в нем еще не выработались. Он был умный, способный Мальчик, весьма шаловливый и живой. Он говорил по-русски, по-английски и по-французски. По-немецки не знал ни слова.

Про всю Августейшую семью в целом я могу сказать, что все они очень любили друг друга, а жизнь в своей семье всех их духовно так удовлетворяла, что они иного общения не требовали и не искали. Такой удивительно дружной, любящей семьи я никогда в жизни не встречал и думаю, в своей жизни уже больше никогда не увижу» (Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 308—310).

Гиббс совершил утомительное путешествие в Сибирь. В Тюмени он едва успел сесть на последний пароход, прежде чем наступили долгие сибирские морозы, и Тобольск оказался в семимесячной изоляции. Из-за того, что сибирская железная дорога проходила далеко к югу от Тобольска, маленький городок был, так или иначе, обречен на бездеятельность. Пароход шел по широким, медлительным рекам, пока из-за излучины, наконец, не показался Тобольск. Гиббс увидел купола церквей и простые домики, стоявшие у подножия холма. Над ними возвышался старый Кремль (теперь суд и тюрьма), собор и дом архиерея. Направившись прямо в дом Корнилова, Гиббс встретился с вежливым и дружелюбным Панкратовым. По всей видимости, Гиббс не мог быть немедленно допущен к бывшему Царю. Этот вопрос должны были решить солдаты. Прошло два дня, прежде чем все демократические формальности были завершены, и охрана позволила Гиббсу пройти к дому. Это являлось более важной привилегией, чем ему в то время казалось, поскольку он стал последним человеком, допущенным к Царской Cемье в Тобольске. Панкратов выделил ему комнату в доме Корнилова. Затем Гиббса перевели к семье, и, после семи месяцев разлуки, его ожидал радушный прием. Александра Федоровна, сильно постаревшая, с множеством седых волос, сидела с Алексеем в своей верхней гостиной, как она часто делала, когда плохо себя чувствовала, или не была склонна идти на обед. Гиббс узнал, что к этому времени — увы, слишком поздно — Александра Федоровна стала понимать, что люди, как она полагала, преданные ей, — генерал-лейтенант Ресин¹³⁶ и генерал-майор Граббе¹³⁷ — оказались всего лишь приспособленцами. Государь, обедавший в тот день со своей свитой, скоро поднялся наверх. Он был рад увидеться с человеком, прибывшим из внешнего мира, связь с которым становилась все более хрупкой.

Николай Александрович никогда не высказывался так откровенно, как в тот день. Бледное солнце за окном, горожане, проходившие по деревянным тротуарам, и человек, который был Самодержцем всея Руси, и теперь пересматривал свою жизнь в изгнании.

Примечания

127

Подпоручик Н. А. Мундель, состоявший в Отряде особого назначения и сопровождавший Царскую Семью в Тобольск, вспоминал: «Дорогой было такое приключение. Мы сначала меняли паровозы на больших станциях. Но на станции Званка вышел такой случай. Толпа железнодорожных рабочих, узнав, кто следует в поезде, обступила паровоз. Раздавались крики: „Николашка, кровопийца, не пустим“ и т. д. Кое-как проехали, но на больших станциях уже после этого не останавливались» (Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 434).

128

Полковник Кобылинский описывает этот эпизод следующим образом: «Перед самой станцией в Перми наш поезд остановился. В вагон, в котором находился я, вошел какой-то человек, видимо, из каких-нибудь маленьких железнодорожных служащих, с большой седой бородой, и, назвавшись председателем железнодорожных рабочих, заявил, что „товарищи“ рабочие-железнодорожные желают знать, что это за поезд следует, и, пока не узнают, они не могут пропустить его дальше. Вершинин с Макаровым показали ему бумагу за подписью Керенского. Поезд пошел дальше» (Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 293).

129

Царскую Семью привезли в Тюмень на железнодорожную станцию «Тура», где также находилась и пристань. Это место отнюдь не в «степи»: недалеко от сохранившегося здания станции (от пристани не сохранилось ничего) можно и сейчас увидеть живописный дом XIX века — к примеру, на ул. Пристанской. — Прим. ред.

130

Дом принадлежал Николаю Александровичу Ардовскому-Танаевскому (1863—1950) — действительному статскому советнику, управлявшему пермской казенной палатой (1906—1915). С ноября 1915 г. — тобольский губернатор. Назначен на это место по настоянию Г. Е. Распутина, поклонником которого он был и часто его навещал. Временным правительством был уволен в отставку сразу после февральской революции 1917 г. Почитал память святителя Иоанна Тобольского, способствовал его прославлению. Как монархист он отрицательно относился к большевикам, февралистам и различным белым правительствам. Был арестован ЧК в 1918 г. по так называемому офицерскому списку, сидел в Петропавловской крепости в Петрограде. Газета «Известия» опубликовала его фамилию в списке расстрелянных в ответ на убийство М. С. Урицкого. «По ошибке» остался жив — его «переселили» на барже в Кронштадт. В конце 1918 г. ему удалось бежать от большевиков в Сербию. Вследствие неприятия им Великого Князя Кирилла Владимировича, объявившего себя императором Кириллом I, был вынужден перебраться в Италию. Здесь он принял священнический сан и служил в православной церкви г. Палермо. Принял монашеский постриг, а затем великую схиму. Скончался в Германии в 1950 г. как схиархимандрит Никодим. Автор воспоминаний, которые были написаны им в 1948—1950 гг. Губернаторский дом был очень старый. «Построен в 1778 году, после большого пожара, когда выгорел почти весь город, и тогда же купец откупщик Куклин возвел для себя большой каменный дом. В 1817 году купец разорился, дом за долги взяли в казну. С этого времени там проживали сначала генерал-губернаторы Западной Сибири, а после того как центр перевели в Омск, — тобольские губернаторы». «Сибирский листок», 1917 г., №93 (8 авг.): «В воскресенье, 6 августа, около четырех часов дня к Тобольску прибыли пароходы — казенный „Тюмень“, Запад.-Сибир. т-ва „Русь“, и томский „Кормилец“ с одной баржей. У пристани толпилась масса народа, так как в Тобольске давно все знали, что здесь назначено место жительства Семьи бывшего Императора. Приезда их ждали еще ночью, 5 августа, но пароход запоздал. На пароходе „Русь“ находилась вся Семья бывшего Императора. Под квартиру бывшего Императора отведен губернаторский дом, переименованный было в „дом Свободы“ — теперь вывеска эта с него снята и возле дома поставлен военный караул. Видевшие всю Семью бывшего Императора поражаются благодушным и веселым видом самого б. Императора; Александра Федоровна имеет крайне болезненный и удрученный вид, ее вывозили из каюты на свежий воздух в кресле; сын Алексей — болезненный на вид Мальчик в солдатской шинели с ефрейторскими погонами; дочери острижены низко под гребенку после недавней болезни, одеты они очень просто. Во время остановок парохода у пристаней для погрузки дров все дети выбегали на поле и рвали цветы. Бывший Император, очевидно, помнил Тобольск, потому что, подъезжая к Тобольску, Он был наверху и показывал детям видневшиеся здания, но едва пароход поравнялся с лесопилкой Печокаса, вся Семья удалилась в каюты и не показывалась во время причаливания парохода. Близко видеть приезжих никому не удалось, так как все Они оставались еще 7-го августа на пароходе ввиду того, что отведенная им квартира была заново окрашена, и не успел еще выдохнуться запах краски. Под помещение приехавших заняты следующие дома — губернаторский дом, дом Корнилова, где был окружной суд, дом, где была лавка Усачева, дом Сыромятникова, где была гостиница „Лоскутная“, и дом Нижегородцевой. Конвоя прибыло 300 человек». Из воспоминаний полковника Кобылинского: «В это время, когда Семья еще жила на пароходе, инженер Макаров приводил в порядок дом. Там же находились Татищев, Гендрикова, Шнейдер, Тутельберг, Эрсберг, Теглева, Демидова, устраивавшие обстановку в доме. Когда дом был готов, Семья перешла в него. Для Государыни был подан приличный экипаж на резиновом ходу. Она переехала в дом с Татьяной Николаевной. Все остальные лица перешли пешком. Для жизни Царской Семьи, лиц Cвиты и прислуги было отведено два дома: дом, в котором жил губернатор, и дом Корнилова, находящийся вблизи губернаторского. Из обстановки из Царского не было взято ничего. Дом обслуживался губернаторской обстановкой, но часть разных вещей пришлось приобрести и заказывать уже в Тобольске. Взяты были из Царского для Царской Семьи лишь их походные кровати. […] Размещение в губернаторском доме произошло таким образом. Когда входишь в нижний этаж дома, попадаешь в переднюю, из которой идет через весь этаж коридор, делящий его на две половины. При входе в переднюю первая комната, угловая, на правой стороне, занималась дежурным офицером. Рядом с ней была комната, где жила Демидова и обедали с ней Теглева, Тутельберг, Эрсберг. Рядом с этой комнатой — комната, где жил и давал уроки Алексею Николаевичу, Марии Николаевне и Анастасии Николаевне Жильяр. Рядом с этой комнатой помещалась царская столовая. На левой стороне против дежурной угловой комнаты была комната Чемодурова, рядом с ней — буфетная, рядом с буфетной — комната Теглевой и Эрсберг, рядом с этой — комната Тутельберг. Над комнатой Чемодурова шла лестница в верхний этаж. Она прямо приводила в угловую комнату, где был кабинет Государя. Рядом с его кабинетом был зал, в зал также можно было попасть и из передней, куда вела парадная лестница (в зал можно было попасть и из кабинета, соединявшегося с залом дверью). Из зала дверь также выходила в коридор, деливший дом на две половины. Первая комната направо по этому коридору была гостиная, рядом с ней — спальня Государя и Государыни. Рядом с их спальней — комната княжон. На противоположной стороне, рядом с передней, шкафная комната. Рядом с ней, против гостиной и спальни Государя и Государыни — комната Алексея Николаевича, рядом с ней — уборная, а рядом с уборной — ванная. Все остальные лица свиты помещались в Корниловском доме» (Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 293—294).

131

Купец Василий Михайлович Корнилов занимался в г. Тобольске рыбопромышленностью и торговлей, последней — в период 1924—1925 гг. По поручению благочинной Ивановского монастыря принял на хранение царские ценности, в числе которых были два брильянта из двух диадем (корон), ряд других крупных бриллиантов и золотых крестов. Хранил в Тобольске в собственном доме по ул. Декабристов под домом в земле, в сокрытии принимала участие и его семья. В связи с тем, что в 1928—1929 гг. был как рыбопромышленник-торговец раскулачен, из Тобольска вместе с семьей выехал сперва в Свердловск, а затем в Казань. Сын находился в г. Свердловске. «Корниловский дом [розового цвета, с завитками и украшениями из белого камня] был довольно большой, в два этажа, нелепо построенный, с мраморной лестницей и украшениями на деревянных крашеных потолках, изображающих лепнину. Внизу была офицерская столовая и буфет, комната, в которой происходили заседания отрядного комитета, и комнаты, где жили: мой отец доктор Е. С. Боткин, комиссар Панкратов, его помощник Никольский и прапорщик Зима. В подвальном этаже помещалась прислуга и восемь человек стрелковой команды» (Мельник-Боткина Т. Воспоминания о Царской Семье. М., 2004. С. 81).

132

Никольский Александр Владимирович — прапорщик, эсер, бывший политический ссыльный, личный друг и помощник комиссара Временного правительства по охране Царской Семьи в Тобольске В. С. Панкратова, которого знал по ссылке в Якутской области, куда Никольский был сослан за принадлежность к партии эсеров. C 31.07 по 20.08.1917 г. служил в 662-й Дружине в Москве и охранял Второвский завод. 20 августа был вызван Керенским по рекомендации Панкратова в Петроград, куда прибыл на следующий день. Панкратов вручил ему удостоверение за подписью Керенского о назначении его помощником по охране Государя. Определенных обязанностей по охране семьи не имел, а в свободное время преподавал бухгалтерию солдатам охраны и писал в газету отряда «Земля и воля». Выступал в городе с речами, направленными против большевиков. Как представитель старой власти по просьбе солдат с 23 октября стал председателем Тобольского Совдепа. Но 26 января (8 февраля) 1918 г. отстранен от должности солдатским комитетом Отряда особого назначения. Позднее, по свидетельству Роберта Вильтона, поступил на службу к генералу Гайде и работал в осведомительном отделении. Через некоторое время перешел на сторону красных, но вскоре подвергся аресту и был расстрелян.

133

Панкратов Василий Семенович (1864—1925), родился в с. Алексеевское Корчевского уезда Тверской губернии. Окончил сельскую школу помещика Лосева и получил первоначальное образование. Еще в детстве прошел практику у московского оптика Левенсона, был мастером на все руки. Уехал в Санкт-Петербург, где на заводе Семянникова освоил профессию токаря. В 1881 г. вступил в организацию «Народная воля» и оставался ей верен вплоть до своей смерти. Активно вел пропаганду среди рабочих в Петербурге, Москве, Ростове и других городах. Совершил убийство жандарма в Киеве, спасая свою сообщницу, в марте 1884 г. По «процессу двенадцати» в ноябре того же года осужден на 20 лет каторги и заключен в Шлиссельбургскую крепость. Провел 14 лет в одиночной камере. По амнистии 1896 г. его 20-летний срок был сокращен на одну треть, и вместо 1904 г. освобожден в 1898 г. После этого 5 лет провел в ссылке в Якутской области. В 1905 г. бежал из ссылки, вступил в партию эсеров, участвовал в декабрьском вооруженном восстании в Москве. С 1907 г. вновь в Якутской ссылке. В течение пяти лет участвовал в научной экспедиции. Исследовал Алдано-нельканский тракт, Вилюйскую низменность и одноименное плато. С 1912 по 1917 г. жил в Петербурге под полицейским надзором, а в марте 1917 г. вернулся к политической деятельности в рядах партии эсеров. Соратник А. Ф. Керенского по масонским ложам. 21 августа 1917 г. Временным правительством был назначен комиссаром по охране бывшего Императора Николая II и его семьи и направлен 24 августа в Тобольск, куда он прибыл вместе со своим помощником Никольским и одним солдатом сопровождения только 1 сентября. Ему были подчинены полковник Е. С. Кобылинский и Отряд особого назначения, охранявший Царскую Семью. К Царской Семье, несмотря на свое революционное прошлое, относился вполне корректно. Вместе со своим помощником прапорщиком Никольским активно вел пропаганду революционных идей среди солдат Тобольска. Вот как об этом вспоминал Е. С. Кобылинский: «Хотя, как я вам сказал, Панкратов сам лично не был способен совершенно причинить сознательно зло кому-либо из Царской Семьи, но, тем не менее, выходило, что эти люди его ей причиняли. Это они делали как партийные люди. Совершенно не зная жизни, они, самые подлинные эсеры, хотели, чтобы все были эсерами, и начали приводить в свою веру солдат. Они завели школу, где учили солдат грамоте, преподавая им разные хорошие предметы, но после каждого урока грамотности они освещали солдатам политические вопросы. Это была проповедь эсеровской программы. Эта проповедь эсеровской программы делала солдат, благодаря их темноте, большевиками. Хотели они издать эсеровскую газету, конечно, «Земля и воля» (Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 296). Панкратов и Никольский не избежали конфликта с некоторыми фракциями местного совета и солдатским комитетом отряда. В конце концов они, как представители Временного правительства, 26 января (8 февраля) 1918 г. были сняты с должностей. Оставались в Тобольске до 26 февраля, затем уехали в Читу. В 1919 г. Панкратов находился в Омске, состоял членом Государственного Экономического Совещания. Позже он вернулся в Ленинград, где и умер. Похоронен на Волковском кладбище. Автор воспоминаний: Панкратов В. С. С Царем в Тобольске. Из воспоминаний. Л., 1925.

134

В своем дневнике Государыня оставила такую запись: «6 Октября пятница. Тобольск. […] Мистер Гиббс приехал нынче ночью, еще не видела его» (Последние дневники Императрицы Александры Федоровны Романовой. Февраль 1917 г. — 16 июля 1918 г. Н., 1999. С. 94).

135

Хотя с этим Гиббс всегда не соглашался. — Прим. автора.

136

Ресин Александр Алексеевич (1857—1933), генерал-лейтенант (с 1910 г.). Из дворян Тверской губернии. Образование получил в 1-м Павловском училище (1876) и Николаевской академии Генштаба (1884). Выпущен в лейб-гвардии Финляндский полк. С 1898 г. — начальник штаба 1-й пехотной дивизии. С 1901 г. — командир 2-го стрелкового полка, с 06.07.1904 г. — 1-й бригады 16-й пехотной дивизии, с 24.02.1905 г. — лейб-гвардии Кексгольмского полка, с 1909 г. — 2-й бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии. С 1910 г. — начальник гвардейской стрелковой бригады. С 1913 г. назначен начальником 2-й гвардейской пехотной дивизии. Отличился в первых боях на Тарнавке. Однако его дивизия понесла в первые месяцы войны тяжелые потери. 04.02.1914 г. зачислен в резерв чинов при штабе Киевского ВО. С 12.02.1915 г. нной, пусть остается. Но решайте это сейчас же. Потом во дворец уже не впущу». Караул тогда нес сводный Его Величества полк, командиром коего состоял генерал-майор Ресин. В эту же минуту он заявил Корнилову, что он уходит» (Историк и современность. №5. Берлин, 1924. С. 171). 1 августа 1917 г. уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией. В эмиграции в Югославии. Скончался в Панчево.

137

Граббе-Никитин Александр Николаевич (1864—1947), граф. Из дворян Войска Донского. Сын генерала от инфантерии гр. Николая Павловича Граббе (1832—1896) и гр. Александры Федоровны Орловой-Денисовой (1837—1892). В 1901 г. ему было разрешено присоединить к своей фамилии фамилию прадеда по матери генерала от кавалерии гр. А. П. Никитина, и он стал именоваться графом Граббе-Никитиным. Родился на Кавказе. Поступил на службу в 1885 г., закончил Пажеский корпус в чине хорунжего в 1887 г. Числился в лейб-гвардии Казачьем Е. И. В. полку. Участвовал в кругосветном путешествии 1889—1891 гг. по Индийскому океану с заходом на Цейлон, в Индию и другие страны в качестве адъютанта Великих Князей Александра и Сергея Михайловичей во время их морского путешествия. Сотник (с 1891 г.), подъесаул (с 1897 г.). С июня 1897 г. по декабрь 1909 г. — адъютант генерал-фельдмаршала Великого Князя Михаила Николаевича, есаул (с 1902 г.), полковник (с 1904 г.). В 1910 г. пожалован во флигель-адъютанты к Е. И. В. В январе 1914 г. произведен в генерал-майоры с зачислением в Свиту Е. И. В. С января 1914 г. по март 1917 г. — командир Собственного Е. И. В. Конвоя. После отречения от престола Императора он сразу же оставил Государя и, по словам Великого Князя Николая Михайловича, «имел наглость испрашивать у Государя разрешения остаться со своими казаками в Ставке для встречи нового Верховного главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича». В марте 1917 г. в дни февральской смуты самовольно покинул службу и уехал на Кавказ, уволен от службы по болезни с мундиром и пенсией (22.03.1917). В эмиграции: Константинополь, Германия, Монте-Карло, с 1940 г. — в США. Скончался в Нью-Йорке. Был женат на Марии Николаевне Безак (1869—1951), дочери члена Государственного совета генерал-лейтенанта Н. А. Безака (1836—1897). Имел троих детей. Увлекался любительской фотографией. Оставил многочисленные снимки Царской Семьи, которые хранятся у потомков семьи гр. Граббе. Автор комментариев в собственном дневнике и журнале.