Анна и бесконечность

Дарья Солодилова, 2023

Пять смертей нашего мира отражаются в черном зеркале – в глазах Анны. Она верит, что по-прежнему является человеком, который просто проживает в механическом теле, вместо органической биомассы. Остальные же считают ее сложным роботом, у которого появилось подобие личности на базе воспоминаний погибшего гениального инженера – Анны.Тысяча лет умирающего мира, как спутанный клубок временной нити, застряли в машинной памяти Анны. Она может изменить все, ей подвластно все, но ее мучит один главный вопрос: зачем ей что-либо делать. Ведь у людей есть свобода выбора, даже если это означает смерть человечества. Лабиринт апокалипсиса, кажется, не имеет выхода. Или это просто искусственный интеллект Анны заблудился где-то?

ПРИЯТНО ПОЗНАКОМИТЬСЯ, АННА

Моя очередь рассказывать. История будет длинной, но в ней будут ответы на все твои вопросы, если ты не будешь меня торопить и перебивать. Будь терпеливым, последний раз я с кемто говорила больше двухсот лет назад, и надеюсь, заслуживаю внимания.

Меня зовут Анна Эш (Anna Ash). Моя имя и фамилия — это сарказм, и чем дольше я живу, тем больше это понимаю. Хотя со временем свойственный мне с детства пессимизм начал уступать место моему отчаянному желанию понять, и я стала рассматривать свои имя и фамилию как послание свыше.

Мне 1000 лет, и я — мизантроп. Что-то не меняется никогда. В 10 лет я была мизантропом, и в 500 это не изменилось, и, даже когда мне исполнилась 1000, я продолжаю оставаться мизантропом. Скорее всего, именно это и есть причина моего выживания в условиях, в которых все остальные умирают. Сознанию нужна какая-то константа, иначе оно разваливается под давлением обстоятельств и времени. Со мной давно должно было это произойти, уже после первой пересадки Анна должна была исчезнуть. Но эта моя патологическая усталость от людей меня спасла, я с ней родилась, и, как ни странно, именно она составляет основу моей личности, к ней, как к железному штифту, уже прикручиваются все остальные детали, черты характера, навыки, цели, желания, реакции. Даже если все детали отвалятся, а костяк останется стоять, все можно восстановить со временем, прикрутить обратно, вспомнить.

Вот моя формула: Anna Ash = мизантроп (Ash) + +.

И вот он снова сарказм: мизантроп, который всю жизнь посвятил спасению человечества. Загадки, как эта, и заставляют меня продолжать двигаться. Ну как? Ну почему? Гениально. Немыслимо. Я не имею в виду себя. Нет-нет. Я отнюдь не гениальна. Я имею в виду того, кто меня придумал. Того, кто написал сценарий моей жизни, потому что авторство точно не за мной. А логика тут есть: мизантроп, спасающий человечество. Я зациклена на несовершенствах человека, поэтому просто не могу ничем больше заниматься, кроме как пытаться исправить это. Бесконечность попыток, на которые обречена, бесконечность разочарований, а остановится невозможно, ведь меня больше ничего не интересует. Даже уходя в сторону, дорога все равно возвращает меня обратно. А мир живет, пока его продолжают пытаться сохранить. Идеальная комбинация.

Знаешь, когда мне было 90, я говорила себе: «Скоро это закончится, и порочный круг разорвется. Формула Anna Ash исчезнет. Вот оно несовершенство твоего замысла, Создатель». Но я оказалась не права. Немыслимо. Гениально. Вот ты можешь умереть, а я нет. Когда-то могла, но не воспользовалась возможностью. На то была причина. Это мое отчаянное желание понять толкало меня вперед. Понять Его. Нет, не стать как Он, на это нужны амбиции, эго. У меня ни того, ни другого никогда не было. Я только хотела понять. Не возвыситься, не приобрести власть, значимость. Нет. Просто понять. Мне казалось, это что-то очень личное и не может ни для кого иметь никакой значимости, никакой ценности. Ну подумай сам, какая в этом ценность? Желание понять Бога. Это ведь ничего из себя не представляет, даже целью не назовешь. Как космическая пылинка, я со своим ничтожным хотением. Но это желание видимо и стало причиной сценария моей жизни, почему мне был написан именно такой сценарий.

Я не всегда была Анной Эш. Вначале я была Анной Бесфамильной (Anna Nosurname). Конечно, в детдоме мне попытались дать какую-то фамилию, но я от нее принципиально отказывалась. Всегда подписывала свои работы Anna Nosurname, а автографом моим был X, потому что подпись — это производная от фамилии, которой у меня не было. Так что все логично.

И вообще, что такое фамилия? Это family — семья. Семьи у меня не было, значит, фамилии не могло быть тоже. Не подумай, это не было самоуничижением, просто не люблю, когда в мою жизнь вторгается хаос. Со временем я всех переборола своим упрямством, и они переписали мои документы на Anna Nosurname.

О родителях своих я ничего не знаю, никогда их не видела и не искала. Я даже не мечтала, чтобы они неожиданно за мной приехали, как все другие дети в детдомах. А почему? Логика. Родители когда-то от меня отказались, это был их выбор, на который они имели право. Не имеет смысла ни мечтать, ни злиться.

В целом, я могла бы охарактеризовать свое детство как счастливое, если бы не один человек, который его испортил, но об этом потом.

До 5 лет я была почти нормальным ребенком, общалась с другими детьми играла в мячик и прыгала на скакалке. Единственное отличие было, пожалуй, в том, что мне были неинтересны куклы и игрушек у меня не было. Мне заменяли их руки. Думаешь странно? Другие были такого же мнения. Но если подумать, что такое куклы и другие игрушки? Это символическое воспроизведение людей, животных, предметов из жизни, с помощью которых дети обыгрывают какие-то сценарии, ситуации, осмысливают происходящее вокруг. Для детской психики это необходимо, чтобы развиваться и включаться в общество. Я тоже это делала, но только без игрушек. Десять пальцев на руках — это десять слепков. Присваиваешь каждому пальцу значение, прорабатываешь образ в голове, вырисовываешь детали, и вот твои игрушки готовы. После этого можно играть. А на следующий день можно сделать из своих пальцев новые игрушки. Сколько угодно, намного шире и богаче, чем весь запас кукол в нашем детдоме. Но ты, наверное, скажешь: а как же взаимодействие, движение? Машинка поехала по дороге, кукла села на стул и т. д. Пустая трата времени. В голове прорисовать картину можно намного быстрее, чем выполнить действие в реальности. Так что в итоге я в основном просто смотрела на свои пальцы в процессе игры мозга, не двигая ими и ничего не говоря.

Играла я по 3—4 часа в день, как и другие дети. Только мало кто это понимал. Они видели девочку, которая сидит и смотрит на руки полдня без движения. Пытаться объяснить детям или взрослым концепцию моей игры казалось бессмысленной затеей. Поэтому я никогда не пыталась этого сделать.

Эта игра была одним из самых лучших изобретений моего детства. Она мне очень помогла во всем, над чем мне пришлось работать во взрослой жизни, особенно с Маей (Maya).

Когда я смотрела на код Майи, я видела не цифры и не переменные, я видела Вселенную. Иначе как бы я смогла ее написать?

Помимо этой моей игры, я мало чем отличалась от других детей, ну разве что еще волосы очень плохо росли. Но это не важно.

В 5 лет все изменилось: произошел несчастный случай, который стал первой травмой психики. Я была очень аккуратным и тихим ребенком, внимательным к деталям, поэтому до этого момента у меня таких проблем не было. Что же, собственно, говоря произошло? Я нечаянно прижала пальцы девочке дверью, не заметила, как она заложила их в косяк. Зачем она их туда положила, остается загадкой и по сей день, но давай отложим этот вопрос, хоть я и люблю на эту тему поразмышлять.

Нет, я не сломала ей пальцы, и даже синяка не осталось, но заплакала она громко. Это был первый раз, когда я причинила кому-то боль, и сам этот факт стал для меня шоком, что такое вообще возможно. Через 15 минут она успокоилась, а я вот плакала несколько часов, мне дали транквилизатор, чтобы я наконец замолчала. Но на этом мои переживания не закончились. На протяжении нескольких недель я просыпалась посреди ночи и рыдала. Меня изолировали на этот период времени, что, конечно, было здорово, но проблемы моей не решало.

У меня начал развиваться параноидальный страх причинить кому-то боль. Во избежание повторения несчастного случая я предприняла все пришедшие мне в голову меры. Всегда и везде я шла последней, придерживаясь дистанции вытянутой руки к ближайшему ребенку, избегала прикосновений и отказывалась принимать участие в играх, где дистанция не могла быть сохранена. Все попытки изменить это со стороны взрослых были обречены на провал, и они смирились. Они, конечно, думали, что я отстранилась от детей, потому что боюсь за себя, но все было наоборот.

Необходимости нет объяснять, почему с 5 лет друзей у меня в принципе быть не могло. Также вполне очевидно, почему меня ни разу не пытались удочерить, чему я, кстати, была рада. Мысль о необходимости приспосабливаться к родителям и новым порядкам казалась мне ужасающей.

В 6 лет произошла вторая травма. Меня переселили в двухместную комнату из общей. Я думала, это будет раем, но мое заблуждение длилось недолго. Моя соседка… она не любила терять времени. Ее звали Трейси (Tracy). Она первая узнала мой секрет и показала мне всю его разрушительную силу. Я рада, что это произошло рано, иначе последствия могли быть намного хуже.

Как я уже сказала, я не подпускала к себе людей близко, друзей у меня не было, жила в своем мире. Но если человек оказывается близко, если он находится внутри моей огороженной территории продолжительное время, то я его принимаю, перестаю ощущать как нечто чужеродное. И этот человек может мной управлять, манипулировать. И хотя моя защита имеет множество слоев, она не абсолютна. Я не подходила к детям ближе, чем на расстояние вытянутой руки, но Трейси была моей соседкой по комнате, от этого никуда нельзя было убежать.

Она была старше меня на 5 лет, обладала острым умом, но в своем, изощренном смысле. У нее тоже не было друзей, хотя в общении Трейси была очаровательна, всегда знала, что и кому говорить, на людях вела себя примерно. Все считали ее чрезвычайно доброй и хорошей девочкой.

Мы с ней поладили сразу, потому что она мне не мешала жить своей жизнью и не задавала глупых вопросов (почему ты пялишься на свои руки полдня и т. п.). Моя система защиты на нее не сработала, и она оказалась в моем личном пространстве в прямом и переносном смысле. Трейси это поняла, внимательно меня изучила и начала свою игру.

В один прекрасный солнечный летний день дети вышли погулять на игровую площадку. До этого несколько дней лил дождь, и на самом краю площадки, рядом с забором, образовалась гигантская лужа, полметра глубиной. После ливней она всегда там появлялась в связи с уклоном почвы. Вот так и в этот раз. Я обычно сидела рядом с ней и погружалась в свои мысли, там меня никто не трогал, эта площадь никого не интересовала, но не в этот день. Ко мне подходит Трейси в своем аккуратном розовом платье, наклоняется, светлые волосы падают на красивое лицо, она улыбается — ах эта чертова дьявольская улыбка — и говорит: «Анита, извини, что я тебя беспокою, я знаю, ты этого не любишь. Но я вот смотрела на тебя, сегодня жарко, а ты опять надела на себя килограмм лишней одежды. Тебе, наверное, жарко, а ты не замечаешь ничего, как обычно. И я подумала, тебе надо искупаться, освежиться. Я знаю, тебе понравится. Оторвись ненадолго от своей игры и искупайся. Давай-давай. А я посторожу твою одежду. Иди, пока я добрая».

И представляешь, что-то в голове у меня пошло не так. Видимо, я еще не до конца вышла из игрового процесса внутри моего мозга, такое со мной частенько бывает. Поэтому, даже не пытаясь осмыслить, что конкретно она меня просит, я просто ее послушалась. Разделась, трусы, конечно, оставила и пошла купаться в луже. Она сидела рядом с моей одеждой, как обещала, и махала мне рукой. Потом начался ад.

Естественно, дети увидели, чем я занимаюсь. Сбежались и начали смеяться надо мной, кричать всякие гадости, что кому в голову пришло. Какой-то гениальный мальчик решил убедить всех, что я купаюсь в стоке и что это вовсе не лужа от ливня, а самые настоящие фекалии, которые вырвались из канализации. Другим детям идея понравилась, они стали ее повторять по цепочке. Трейси с серьезным видом и коварной улыбкой якобы пыталась их остановить, нежно поглаживая мою одежду рукой. Я стояла голая в луже, смотря на них, и думала: «Чертовы тупые варвары. Не могут даже оценить вероятность появления канализационного стока на этом квадрате.

Она нулевая. Что я вообще в их обществе забыла?»

Этот день был в детдоме очень веселый, как и следующий, и следующий. Я просто чрезвычайно подняла им настроение. Они начали креативно додумывать историю, со своей неизменной глупостью. Придумали, что я якобы все время купаюсь в дерьме, в унитазе и т. п. И что именно это и есть причина, почему я никому не даю дотрагиваться до себя. Ну и прочий бред в том же роде. Необоснованная глупость их теорий, полная потеря логики рассуждений поставила меня в тупик. Я не знала, что ответить, поэтому просто замолчала. Прекратила разговаривать вообще. Через неделю это вошло в привычку, стало комфортным состоянием для меня. Уже было не важно, кто меня и о чем спрашивал, я молчала. Даже на уроках.

Учителя и воспитатели попытались как-то исправить ситуацию и разговорить меня, но это было бесполезно. Через несколько месяцев они сдались. А через год все уже забыли, что я когда-то говорила. Я была немой, но не глухой. Так со мной и обращались.

Итак, вернемся к Трейси, отраве моего детства. Мой обет молчания пришелся ей на руку, дал возможность развернуться ее воображению. Сначала она осторожно убедилась, что у меня все серьезно и я ни при каких условиях не заговорю. А дальше Анна стала гордой и единственной обладательницей золотого билета в Парк Аттракционов Трейси.

Тут важно не забыть, что обет молчания был не единственным, ранее я дала обет ненасилия, о котором ты уже слышал. Их комбинация… да это был просто роял флеш для изобретательной Трейси.

Все развивалось поступательно, шаг за шагом. Она начала с того, что ударила меня по лицу, дала звонкую пощечину. Просто так, без причины, хотя, может, у нее настроение было плохое в этот день, не знаю. Я не ответила, не вскрикнула даже просто злобно на нее посмотрела. Думаю, проявление безнаказанного насилия оставило в Трейси определенный эмоциональный отпечаток, особое ощущение, не похожее на другие. Она повторила это действие несколько раз с перерывом в пару дней. И вот это странное ощущение уже переросло в удовольствие для нее, от которого она не могла отказаться.

Думаешь, Трейси — это нечто уникальное, особый случай? Злодейка, которая получает удовольствие от избиения немого ребенка, который не даст сдачу и никому не пожалуется? Нет, к сожалению, это не так. Особенность моего мышления всегда состояла в том, что в действиях конкретных людей я видела не нескольких, с кем я столкнулась, а миллионы тех, кто поступил бы так же. На меня поднимает руку Трейси, но передо мной не она в этот момент. Я вижу миллионы мужчин и женщин, которые делали это или сделали бы это в обстоятельствах Трейси, не со мной, а с другими, но что это меняет? Удивительно, но факт, по поведению одной клетки, если достаточно хорошо ее рассмотреть, можно спрогнозировать поведение миллионов клеток.

Тут нужно понять одну вещь. Я живу в обезличенном мире. Вокруг меня не персоны, а массы. Я наблюдаю не события, а закономерности. Я не личность — я формула. Только в таком мире и только так Anna Ash может существовать. Возможно, в этом и есть моя ценность.

Вот возьмем тебя, Адам. Конкретный человек, личность, мужчина появился на моем пути. А что я вижу? Адама N+3 — вот что. Возможно, это все моя игра с пальцами-слепками сломала мне мозги. Но, забегая вперед, скажу, что и у этого правила есть исключения. В моей жизни было несколько людей, которых я видела как личностей, не обезличенно, как других. И нет ничего ценней и приятней, чем они, для меня.

Хватит. Давай вернемся к Трейси. Она сделала со мной все, что только могла, и то, что не могла, тоже сделала. Бедная Трейси. Как же сложилась ее дальнейшая жизнь без меня? Ведь вряд ли она смогла найти такую же идеальную жертву, как я, после того, как ее удочерили. Страдала, наверное. Она мне часто говорила, что меня любит. А я так и не смогла понять, что же она имеет в виду. В любом случае, облегчение, когда это исчезло из моей жизни, было сложно переоценить.

И хоть меня на протяжении тысячи лет продолжает преследовать любопытство, что же с ней стало после того, как она уехала из детдома, я так ни разу не попыталась узнать. Не хочу, чтобы у нее была личность. Просто один из слепков пальцев в моей жизни. Ничто. «Все мы из праха пришли и в прах обратимся». Только желательно не одновременно, а так, чтобы колесо жизни продолжало вращаться, и движение было не по замкнутому кругу, а по спирали, вверх к чему-то более совершенному, чем мы сегодня.

Жизнь с Трейси стала для меня третьей травмой моего детства — и самой серьезной. После этого я потеряла всякое желание общаться с людьми или выходить на прямой контакт с окружающей действительностью. Мне нужно было защитить себя, выстроить стену, за которую никто проникнуть не мог. Я жила по принципу «Анны здесь нет». Когда кто-то проявлял агрессию в отношении меня, издевался, оскорблял, я просто повторяла про себя: «Анны здесь нет. Анны здесь нет. Анны здесь нет», как мантру. Смотрела на свою жизнь как на кинофильм, а на свое тело — как на аватар.

И поскольку я не жила во внешнем мире, то мой внутренний, в котором я пребывала, становился все больше и шире. Пальцы-слепки были лишь первым элементом моей большой игры. Нет, я не создавала некие сказочные миры фэнтези, у меня в голове не водилось ни принцесс, ни принцев, волшебных спасений там тоже не предполагалось. Мой внутренний мир был и является зеркалом внешнего, только в нем время не идет, оно заморожено. Можно крутить его вперед и назад, как в фильме, понятия «настоящее» или «текущий момент» ускользают, как во время монтажа.

Я много читала. Пытаясь заполнить пустые пятна в мире Анны, интересовалась самыми разными темами: от биологии до кулинарии, от истории до живописи. Мой мир не был пустым, напротив, он был густо населен историческими, литературными персонажами, а также интересными людьми, которых я видела вокруг себя. При этом важно было сохранить точность психологического воспроизведения, чтобы в образе была искра жизни, а не пустая оболочка. С годами мое зеркало давало все более четкое отражение внешнего мира, при этом реализуя догму: мой мир — мои правила. Правило первое — не вредить Анне! Правило второе… что ж оно отсутствовало.

Прогнозирование стало любимой головоломкой. Отмотка событий в моем мире вперед в будущее, анализ, выводы, потом сравнение моего прогноза с тем, что происходило в реальности, корректировка зеркала в случае несовпадения. И так по кругу.

Снова надо отдать должное авторам сценария моей жизни. Прежде чем программировать Маю для Садовников, я создала ее в своей голове. Я, конечно, тогда и подумать не могла, что моя любимая игра, оказывается, была тренинг-курсом, предначертанным мне.

Так шли годы, я была занята своим делом, скучно мне не было. И вот неожиданно мне исполнилось 18, цифра показалась мне странной, ведь я так и застряла в возрасте девочки, которая стояла в луже в одних трусах. 18 лет означало поступить в университет и покинуть детдом.

У меня были проблемы с самовыражением, поэтому специальность, которую я искала, должна была быть технической, чтобы меня не заставляли высказывать свое мнение. Мне подходило решать логические задачи, это я люблю.

В итоге меня зачислили в отличный университет на факультет бионики по программе людей с ограниченными возможностями. Приняли за немую. Хоть я упорно писала на листке, что умею говорить (врать я не люблю), но это было к тому моменту недоказуемо.

В целом я не ощутила особой разницы между моими студенческими годами и жизнью в детдоме. Главное отличие состояло в том, что готовить приходилось самой, но к этому со временем можно привыкнуть. Разительным плюсом было то, что бионика была куда более захватывающей и комфортной для меня, чем школьные предметы. Да и подшучивали надо мной меньше — студентам было не до меня, у них была своя насыщенная жизнь. Я была сама по себе, свободная и отсутствующая, как всегда.

Так шли годы своей чередой, без неожиданностей и потрясений. Знаешь, в этом возрасте люди часто ищут смысл жизни. Пытаются определить, кто они, чего хотят, что могут, зачем родились. Вырабатывают свой взгляд на окружающую действительность, надеются стать особенными в глазах общества. А потом идут на работу, и чаще всего этим все заканчивается: и их поиски, и самоопределение, и смыслы, и особенности. Бывают, конечно, исключения, но в целом правило такое. Почти все работают на фабрике по производству лимонного сока, по профессии Лимон. Занятия помимо работы, личная жизнь, друзья, отдых — все становится средством пополнения Лимона соком, чтобы можно было жать дальше, ведь, когда жать нечего, Лимон просто выбрасывают в мусорку. Все Лимоны боятся оказаться в мусорке, поэтому так усердно пытаются наполниться соком, чтобы на фабрике быть пригодными к производству. Вот такой вот он смысл-то, который они ищут, несладкий на вкус.

Поскольку я претворяла в жизнь принцип «Анны здесь нет», то из меня сока нажать было непросто. То есть я, конечно, производила сок, но он был не настоящий.

Со смыслами у меня все было ясно. Живу как могу, как умею, в своем мире, не скучаю, сколько Бог даст, и хочу понять, что же Он имел в виду.

Успехи в учебе у меня были отличные, поэтому еще до окончания университета, у меня уже была работа. Меня пригласили заниматься разработкой протезов рук в компании-гиганте «Newbody» (Новое Тело). Лучше и не придумаешь!

В целом моя жизнь после окончания университета мало отличалась. Разве что теперь у меня была собственная ванная, которую ни с кем не надо было делить, что меня несказанно радовало. И да… наконец-то было тихо. Как же меня достали эти студенческие крики по ночам. Работать было интереснее, чем учиться, можно было постепенно и систематически продвигаться вперед по одной линии. Думать о чем-либо, кроме механической руки, на работе не требовалось, чего еще можно было хотеть от жизни? Я была довольна.

И вот однажды сижу я за обедом в столовой, ем овсянку. Все, как обычно, за отдельным столом, никому не мешаю. Ко мне подсаживается за стол мужчина, ничего не спрашивая, и тоже принимается есть свой обед как ни в чем не бывало. Смотрю вокруг, пустых столов хоть отбавляй. Я подумала, что он, видимо, в своих мыслях, не заметил, что я тут сижу. Отсела от него.

На следующий день ситуация повторяется. Снова садится за мой стол. А это мое место в углу, не заметное ни для кого, я всегда за ним сижу. Другого такого же стола нет, все остальные на виду. Ситуация меня раздосадовала. Я поняла, что он хочет украсть у меня мое место, пользуясь тем, что я предпочту не вступать в диалог. Что ж, он был прав. Я снова отсела.

На другой день, уже ожидая повторения ситуации, я со своей овсянкой сразу села за другой стол, оставив ему мое любимое место. «Да забирай и подавись», — подумала я. Но не тутто было. Он снова сел ко мне. Моя теория оказалась неверна, его не интересовало мое место. Но это его действие позволило мне отсесть обратно за свой любимый стол.

На следующий день я повторила комбинацию. А) Сажусь за плохой стол; б) он садится ко мне; в) пересаживаюсь на любимое место. Но в этот раз все стало намного хуже. Он не остался там, где я его оставила, а снова сел ко мне. Что делать, было не ясно. Мне пришлось доедать овсянку в его компании.

Итак, новый день — новое сражение. Заранее понимая, что я проиграю, я сразу села на свое место и попыталась съесть кашу до его появления. Но не успела: он появился раньше, чем я закончила. В этот раз все было еще хуже. Он наклонился к самому моему уху и дико заорал: «Привет, Красотка!» Видимо, он подумал, что помимо того, что я немая, я еще и глухая. Ну как глухонемые. После такого крика я действительно могла оглохнуть. Все обернулись и посмотрели на нас. Я оставила овсянку недоеденной и убежала.

В следующий раз он использовал азбуку жестов. Повторяя одно и то же по кругу: «Привет, Красотка. Привет, Красотка. Привет, Красотка». С азбукой жестов я сталкивалась часто, так что пришлось ее изучить, чтобы понимать, что люди пытаются мне сказать. Он все говорил, а я смотрела на его руки и продолжала есть овсянку.

На другой день он заменил азбуку жестов на письменное само изъяснение. Листок бумаги и… «Привет, красотка». Я прочитала, съела кашку и пошла работать.

Он все пытался добиться какой-то реакции от меня и не останавливался на достигнутом. То, что он придумал на этот раз, было нечестным приемом. Принес аппарат Морзе прямо в столовую. И начал тук-тук-тук: «Привет, красотка». Люди внимательно следили за происходящим. Постукивания залезли мне куда-то глубоко в мозг. Нервы не выдержали. Я накрыла аппарат Морзе рукой. «Отлично, — довольно прокричал он, — будем считать, ты сказала мне привет». После этого мы мучительно, но таки преодолели стадию «привет, Красотка».

На следующий день он купил мне пончик: «Ешь пончик. Это тебе. Ешь». Я мотала головой, не помогало. «Ешь пончик, — сказал. — Давай». Уже имея опыт столкновения с его упрямством, я решила просто сделать, как он сказал, хотя пончики я не ела, но уступила. Съела. «Супер! Теперь я буду звать тебя Пончик! Согласись, это лучше, чем Овсянка. Вкусно же, правда?»

«Привет, Пончик!» — с этой фразы теперь начинался мой каждый обед. И он всегда заканчивался пончиком на десерт, который он мне покупал. Но что-то мне в этом не нравилось. Почему-то каждый, раз съедая пончик, я ощущала какой-то укол совести. Да и это прозвище мне совсем не подходило, как будто оно принадлежало кому-то другому, точно не мне.

Я привыкла к его обществу. Ни о чем, кроме еды и пищеварения, во время обеда он не болтал, вопросов не задавал. В дни, когда его не было по какой-то причине, мне его не хватало. Было неуютно.

И вот это случилось:

— Привет, Пончик! — как обычно, поприветствовал он меня, садясь рядом.

— Не называй меня так. Я не пончик. Это кто-то другой Пончик, а я Аnna, — ответила я. Слова вырвались сами собой.

Было так странно слышать собственный голос, я уже и забыла, как он звучит. Мой монотонный голос.

Произошедшее шокировало его. Он долго о чем-то думал, не решаясь продолжить разговор. Тщательно отфильтровывал мысли, боясь сказать что-то, что меня бы отпугнуло. А потом ответил:

— А я Алан (A LAN). Alan Ash.

— Привет, Анна!

— Привет, Алан!

О нем плохо рассказывают слова. Его нет в словах. О нем лучше расскажет тишина. Только тишины для нас не существует. Ты хоть раз слышал тишину? Конечно нет. Когда ты на природе, вокруг шум живых существ, или ветра, или листьев, или воды. Когда сидишь дома, тишины тоже нет. Если прислушаться, услышишь жужжание электричества в проводах и данные, которые текут куда-то, как река, вибрируя своим кодом. Даже в космосе нет тишины: стучит твое сердце, пульсирует кровь, щелкают нейроны в мозгу. Но именно тишина о нем бы рассказала, он же все-таки Ash.

«Анна здесь есть» — вот во что он заставил меня поверить.

До сих пор не знаю, так это или нет, но я поверила.

«Анна здесь есть», — повторяла я, когда мне поменяли тело. «Анна здесь есть», — твердила я, когда стала машиной. И ведь сработало. Я не исчезла.

Знаешь, ключевую установку Декарта: «Я мыслю, значит, я существую»? Не согласна. Кто это «Я» и где оно существует?

Меня кто-то увидел, значит, я существую. Вот моя версия. И с ней все ясно, и кто «Я», и где я существую. Здесь и сейчас. Только как в мире слепых найти зрячего, чтобы он тебя увидел?

В Newbody я работала над механической рукой, потом над другими конечностями и органами, а он занимался тем, что сложнее. Нейронами. Соединением органических и механических нейронов. Только над этим всю жизнь. Если бы не его достижения, я бы с тобой сейчас не говорила.

Больше всего я боюсь забыть наши разговоры с ним. Не потому что сентиментальна в том, что связано с ним. Нет. А потому что именно наши диспуты стали фундаментом моего мышления и направлением развития в течение уже девятиста лет без него. Он был во всем прав. Время — единственный объективный судья (Time is the ultimate judge). Жаль, что он не знает вердиктов. Интересный бы был у нас с ним разговор: «Знаешь, Алан, ты был во всем прав».

— Послушай, Анна. Ты серьезно не понимаешь, что то, чем мы занимаемся, это лучший вариант развития для человечества?

— Алан, не игнорируй тот факт, что ты безумно влюблен в свою работу. Объективность твоих суждений сомнительна. Ты же знаешь, как это происходит с людьми.

Он замолчал, опустил взгляд на руку и трижды выгнул пальцы в обратную сторону от ладони. Это была странная привычка Алана, он всегда так делал, когда у него начинался серьезный мыслительный процесс. После паузы он ответил.

— Ну, тут все достаточно просто. Все люди хотят жить. Из поколения в поколение люди, у которых есть деньги, будут искать способы продления жизни. По-другому быть не может. Есть только три варианта. Матрица, клонирование или механическое тело. Мозг может жить 300—500 лет, тело — 100 лет, и то при идеальном обращении и хорошей генетике.

Первый вариант — Матрица. Когда старение дает о себе знать, человек не дожидается своего распада, а подключается к Матрице. Тело в криогенном сне с сохранением функций мозга, который подключен к программе, симулятору жизни. Ввести десинхронизацию времени Матрицы и реального мира за счет увеличения нагрузки на мозг. Можно выжать всю 1000 в Матрице или пару сотен в реальном мире. Только не нравится мне такой вариант. Знаешь почему?

— Почему? Боишься, что ощущения будут не те или программа не потянет объемного мира?

— Нет. Ощущения — не принципиально. А глубина мира зависит от Архитектора. Просто выключат Матрицу рано или поздно, и все, кто к ней будут подключены, умрут.

— Ты серьезно считаешь, что кто-то стал бы разрабатывать Матрицу в течение лет ста, чтобы потом ее просто выключить, не обращая внимания на людей, которые в ней?

— Да. Маньяк всегда найдется. В любом обществе и в любое время.

— Одному маньяку с таким не справится.

— Ладно. Давай не будем спорить. Лучше про второй вариант — клонирование. Чтобы жить долго, людям нужны новые органы и омолаживающие стволовые клетки. Так с современной медициной можно выжать прибавку в 50—100 лет жизни. Считай, удвоить срок. Омолаживающие клетки делают из эмбрионов, а для органов нужны взрослые клоны. Эмбрионов можно сколько угодно наделать, их растить недолго, а вот с органами сложнее. Тут нужны именно клоны, чтобы тело принимало новые органы в ста процентах случаев. И они должны быть взрослыми. А это значит 18 лет, чтобы вырастить клона. Только вот скажи, если инвестировать, чтобы тебе 18 лет растили клона, то, наверно, он должен быть качественным. А это значит, что тут нужен нормально работающий мозг, чтобы тело развивалось как надо, никаких наркотиков и химикатов. То есть полноценный человек. Только полноценный человек может быть качественным клоном и донором. Даже если индустрия начнется с каких-то недочеловеков, без развитого мозга, она все равно придет неизбежно к тому, что клон, которого отправят на убой для органов, будет полноценным человеком. Итого получается, что, если человечество выберет клонирование, это закончится тем, что будут плантации людей для расчленения. Ну знаешь, как свинофермы. Только эти вот «свиньи», вероятно, будут лучше, чем люди, для которых их растили. Да и вообще представь картину: чтобы жить долго и счастливо, тебе надо убить себя. Какой-то сбой в логической цепочке жизни. Ну и теперь третий вариант — механическое тело. Наш вариант. Главный плюс заключается в том, что никого убивать не надо, выращивать, расчленять, погружать в криогенный сон. Не нужно создавать отдельного программного мира, можно жить в реальном. Безусловно, механизация самого мозга — это далекое будущее, которое вызывает много вопросов. Сейчас необходимо заняться тем, что легче, тело. Сначала конечности — это самое простое, потом глаза, уши, нос. Затем этап сложнее — полностью бионические органы. Если человечество научится делать органы и стыковать их с нервной системой, то продолжительность жизни будет 500 лет. Дальше останется механизировать мозг, вместе с этим придет бесконечность.

— Алан, люди так не смогут жить.

— Почему?

— Это ты видишь, что люди хотят жить. А я вижу, что они хотят умереть.

— Да ладно, Анна. Все хотят жить.

— Допустим. Хорошо, пусть ты прав. Но вопрос: как жить? Ты сам знаешь, что неизбежно с механизацией тела приходит ослабление ощущений обоняния, осязания, вкусовых рецепторов, понижается качество слуха, качество зрения, и минимизация сексуального удовольствия. Ты думаешь в мире найдется много людей, для которых жизнь — это нечто большое, чем ощущения?

— Ну не может же быть все так безнадежно. Мы же всетаки люди, а не животные.

— Чем люди будут заниматься, если у них будут механические тела без ощущений и жить они будут по 500 лет?

— Чем-нибудь полезным. Может, убивать друг друга за ресурсы наконец перестанут. Прекратят насиловать и грабить.

— А мне кажется, они сойдут с ума. Сознание не выдержит изменений.

— Ладно, любимая. Хватит о плохом думать, давай я тебя лучше обниму. Пока у нас с тобой осязание в норме, не стоит упускать возможности.

Алан разбудил во мне желание говорить, высказывать свои мысли, обсуждать, делиться моим миром с ним. Этим странным зеркальным миром в моей голове. Он видел его, он тоже жил в нем, как и я. Теперь зеркало отражало не только то, с чем соприкасалась я, но и то, с чем соприкасался он. Ему тоже нравилось строить проекции и перематывать время, делать прогнозы, искать ответы. Тогда я поняла, что мое зеркало может вместить очень много информации.

Пока я увлеченно разрабатывала детали, он нашел, по его мнению, самый главный пробел:

— Анна, а ты-то где?

— Я?

— Ну да. Со мной все понятно в твоем мире. Образ ясный.

А ты-то где?

— Я там тоже есть.

— А где? Сидишь в углу и наблюдаешь? Почему в твоем мире до тебя нет никому дела?

— А почему они должны обращать на меня внимание? Я никому не мешаю и ничем не выделяюсь. Кому нужна Анна, кроме тебя, Алан?

— Так не пойдет. Вот поэтому ты ни с кем не разговариваешь, кроме меня, в реальной жизни. Все думают, что ты немая, и не пытаются даже с тобой общаться.

— Алан, ты же помнишь, я рассказывала тебе про Трейси.

Я не смогу выдержать еще нескольких Трейси в своей жизни.

— Не все люди — Трейси.

— Это ты так думаешь, потому что ты — Алан. И ты не Трейси.

— Пока я рядом, никакие Трейси к тебе не подберутся. Нужно попробовать, Анна. Начни общаться с людьми в своем мире. Кто знает, может ты захочешь с ними поговорить и в реальном мире после этого? Ты попробуешь в зеркале, посмотришь, как они реагируют, протестируешь. Если все в порядке, может, с кем-нибудь заговоришь в реальной жизни.

— Они не захотят со мной говорить.

— А почему ты так думаешь?

— Да кому я нужна, Алан?

— Ты бесценная. Самая хорошая в мире девочка. Только дурак этого не поймет.

— Да ладно тебе, Алан! Кто тебе поверит и твоим словам? — сказала я, улыбнулась и принялась обнимать его за плечи, уткнувшись носом в его рубашку.

— Да ты просто струсила. Признавайся давай! Боишься?

— А вот и неправда. Я смелая.

— Да кто тебе поверит?

— Ты! Ты мне поверишь.

— Не поверю, пока не докажешь. Попробуй общаться, AnNa.

Он меня убедил. То, что он рядом, придавало мне уверенности. Следуя его рекомендации, шаг за шагом, используя зеркало, я открывалась. Начала говорить с коллегами отрывистыми фразами, выдавливая их из себя с усилиями. Выглядело это странно. Помню наш с ним разговор, который изменил для меня многое.

— Анна, послушай, ты уже прошла большой путь. Но впереди путь еще длинней. Я знаю, ты не доверяешь людям, боишься, что тобой будут пользоваться, что будут оскорблять, унижать, подавлять, мешать, приставать. С твоей феноменальной памятью, ты помнишь каждый удар, каждый подвох. И статистика говорит тебе, что намного безопаснее и надежней избегать контакта с окружающими тебя людьми. И пусть ты не жалуешься, но я вижу сам всю твою боль и растерянность, когда, прилагая неимоверные усилия над собой, ты находишь в глазах человека, с которым заговорила, Трейси. Порой мне хочется найти эту женщину втайне от тебя и как следует отругать ее так, чтобы мало не показалось. Но от этого ее призрак не перестанет тебя преследовать.

— Алан, вовсе это никакой не призрак. Разве ты сам не видишь?

— Не перебивай, дослушай, я не это пытаюсь сказать. Пусть даже ты и права. Будет больно, будет плохо, будет жестоко. Но ты не можешь молчать. Нельзя молчать. Тебе нельзя молчать. Тебе нельзя.

— Почему?

— Помнишь, ты мне сказала, что хочешь понять Его. Сначала было Слово, Анна. Говори, иначе ничего не поймешь. Говори, иначе ничего не имеет смысла. Думала твое желание — пустяк. Вовсе нет. Амбициозней не придумаешь, моя маленькая Анна.

— Алан, люди используют слова, как туалетную бумагу, которой вытирают свою грязь. Слова ничего не значат. Жужжание принтера и то несет больше информации.

— Слово слову рознь. Ты сама увидишь. А теперь главная задача на сегодня. Выбери свою любимую актрису. — Ну ты перевел тему… — Выбирай давай.

— Хорошо. Кэтрин Хепберн.

— Отличный выбор! С завтрашнего дня ты у нас Кэтрин Хепберн.

— Что это ты имеешь в виду?

— Ну завьем тебе кудряшек на работу, и будешь Кэтрин Хепберн. Она же у тебя есть в зеркале?

— Есть.

— Ну вот завтра ты ее достанешь из зеркала и на себя наденешь вместе с кудряшками, которые мы накрутим. У тебя много персонажей в голове без пользы сидят. Давай-ка воспользуемся наработками. Доставай Кэтрин. И представь, что она идет на работу вместо тебя. Вот скажи, разве стала бы она серьезно к чему-либо относиться? Трейси бояться? Нет, конечно. Она же актриса. Для нее мир Анны — это кино, в котором она играет главную роль.

— Но ты же хотел, чтобы я говорила, а не персонаж из моего зеркала.

— Так и есть. Кэтрин возьмет на себя все, что Анне не нравится, и замолчит, когда Анне захочется сказать что-то от себя. А если что-то пойдет не так, то за дело снова возьмется Кэтрин, пока Анна набирается сил. Что думаешь? Докажешь мне, что смелая?

— А как кудряшки делать будем?

— Мы тебе полноценные Фибоначчи завтра закрутим.

Психическая трансформация за один день. Невозможное возможно, когда рядом Алан. В первый же день Анна — Кэтрин повергла всех в шок своим неожиданным появлением. За один день Кэтрин удалось поговорить о помаде с одной коллегой, обсудить рецепт торта с другой и выработать грациозную походку. Я же высказала свою идею на собрании, как повысить чувствительность кожного покрова.

Как-то вечером перед сном я решилась допросить Алана, хоть он этого очень не любил:

— Алан, я давно хотела тебя спросить, но стеснялась. Скажи, а почему ты решил со мной познакомиться?

— Потому что ты моя. Ты моя девочка. Просто ты этого не знала, а я знал. Вот и все.

— Странно все это.

— Это ты-то говоришь? Кто-нибудь другой бы так сказал, но не моя Анна.

— А ты точно существуешь, Алан?

— А ты существуешь, Анна?

— Я существую, потому что ты меня увидел.

— А я существую, потому что ты меня увидела. Значит, мы оба существуем.

— Хм…

— Ну что ты хочешь доказательств? Я тебе уже доказывал, забыла?

— Нет-нет, не надо. Я очень тогда испугалась.

— Ладно тебе преувеличивать. Давай лучше обниму тебя.

Вот ты, наверно, думаешь, Адам, сидит перед тобой механизированная Анна, то ли человек, то ли робот, и рассказывает про свою любовь 900-летней давности. Что может быть более странным? Что она вообще про это знать может? Ее удел — алгоритмы считать своим машинным мозгом. Какая там психология? Какие человеческие отношения? Жизнеобеспечение — вот ее функция. А отношения для людей.

Хотя, может, ты так не думаешь. А просто слушаешь. В любом случае я продолжу свою философию.

У меня есть поговорка: «Не рассказывай отшельнику, как тяжело быть одиноким». А почему не рассказывать? Да, наверно, потому что отшельник знает, как тяжело быть одиноким.

Говорят, поэты много знают о любви. Не согласна. О любви много знает тот, кто долго был одинок. О дружбе расскажет тот, кого сотню раз предали. О жизни расскажет тот, кто прочувствовал смерть. Об удовольствии расскажет тот, кто много страдал. О счастье расскажет тот, кто был по-настоящему несчастен. А благодарность почувствует тот, кто был лишен всего. Вот она человеческая психология. Неизбежный антагонизм нашего мышления. Цена познания — пережить антагонизм. Чтобы единица была единицей, нужен ноль. Психика человеческая записана в бинарном коде. И сознание наше работает в бинарном коде.

Но, даже заплатив эту высокую цену, пережив антагонизм на личном опыте, откусив от яблока познания добра и зла, быстро теряешь приобретенное понимание. А почему теряешь? Потому что забываешь. Память. Память царица всего, а у людей она короткая. Зная это, я берегу память.

Есть одна замечательная песня, которую я тебе попозже поставлю, и вот в ней есть фраза, в которой сразу весь смысл человеческой жизни: «The greatest thing you’ll ever learn is just to love and be loved in return».

Жизнь — это странно. Мир наполнен цветами и ощущениями, красотой. Но человек этого не видит, не чувствует. И только если человека кто-то любит и это взаимно, то неожиданно для себя его глаза открываются. И он видит, чувствует, понимает красоту мира. Как будто Бог поставил замок, создав человека, который взломать нельзя. Счастье возможно только в любви. Он уже дал все ответы. Они внутри нас.

Обокрало тебя, Адам, твое Общество. Ты не знаешь любви. Нет любви в твоем Обществе. Вот поэтому, Адам, из нас двоих это я скорее человек, чем ты. И если я забуду, что такое любовь когда-нибудь, то перестану быть человеком. А до тех пор не важно, какое у меня тело и сколько мне лет, я — человек.

Мы прожили очень счастливую жизнь с Аланом. Нам было хорошо вместе, мы любили друг друга. Мы многого добились вместе, почти всего, что хотели.

Больше не было безногих, безруких, парализованных, слепых, немых и глухих. Физическая инвалидность стала прошлым. Newbody стала мировой панацеей. Это была первая компания, которая сломала ранее существующее границы.

После ошеломляющего успеха бионических частей тела Newbody руководство компании приняло решение прекратить коммерческую деятельность. Newbody стала подструктурой ООН. Развитые государства делали ежеквартальный заказ с предоплатой. Получая произведенные Newbody импланты, они принимали на себя обязательство брать деньги со своих граждан только за операционное вмешательство при постановке импланта. Чтобы искоренить инвалидность в неразвитых странах, у которых не было денег, чтобы позаботиться о своих гражданах, развитые государства платили на 30 % больше себестоимости производства. Это была приемлемая схема, потому что аналоговые Newbody коммерческие организации неизбежно выставляли ценник выше. Так что даже при 30 % прибавке для развитых стран конкурировать с Newbody было невозможно.

Разработав упрощенную версию имплантов, с минимальной стоимостью производства, и используя 30-процентную надбавку, Newbody удалось добиться того, что 50 % всех произведенных имплантов отправлялись в бедные страны.

Однако, к сожалению, мы с Аланом не успели добраться до внутренних органов. Старость настигла нас быстрее. Механизация обмена веществ требовала намного больше времени, чем у нас было.

— Алан, скажи, как ты понимаешь любовь?

Он задумался, выгнул пальцы три раза в обратном направлении и ответил:

— Любовь, Анна, это никогда не расставаться.

Наш вклад с Аланом в развитие технологий был высоко оценен. Наша целеустремленность и преданность делу стала причиной, почему нас включили в программу.

Суть программы, которая существовала в тот момент времени, заключалась в следующем: особо ценные для общества индивидуумы, выбранные на международном уровне, получали шанс продолжить жизнь за рамками своего тела. Гарантий никто дать не мог, но это был шанс. Программу только запустили, и насколько она будет успешной, никто не знал, но решение попробовать было твердым. Я говорю о пересадке головного мозга в донорское тело.

Я уже упоминала, что мы не успели добраться до механизации органов и обмена веществ, поэтому полностью механическое тело оставалось недостижимой целью тогда.

Донором мог стать человек, который умер без значительных физических повреждений. В тело пересаживался весь мозг полностью, жизнедеятельность которого искусственно поддерживалась. Ну а дальше… как повезет. Почти половина умирали во время операции. Еще 40 % после операции. Итого выживало около 10 %. Кажется чудовищным, не правда ли?

На самом деле все было еще хуже.

Не все, кого записали в программу, соглашались, но, с другой стороны, выбор был не так широк между смертью и «скорее всего, смертью». Мы с Аланом решили выбрать «скорее всего, смерть» и согласились на операцию.

Самый страшный момент — это наркоз, чувствовать, как он медленно начинает действовать и сознание уплывает. Нам было тогда 90 лет, терять было нечего. Мы держались с ним за руки, понимая, что этими руками уже никогда больше друг друга не подержим.

— Алан, когда мы проснемся, я тебя узнаю?

— Анна, ты меня всегда узнаешь, в каком бы я ни был теле.

Да хоть во всех сразу или по очереди. Ты меня узнаешь.

— Алан, что такое любовь?

— Анна, любовь — это никогда не расставаться. Люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя. — Анна, слушай:

« — Как больно, милая, как странно,

Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, — Как больно, милая, как странно Раздваиваться под пилой.

Не зарастет на сердце рана,

Прольется чистыми слезами,

Не зарастет на сердце рана — Прольется пламенной смолой. — Пока жива, с тобой я буду —

Душа и кровь нераздвоимы, Пока жива, с тобой я буду — Любовь и смерть всегда вдвоем.

Ты понесешь с собой, любимый,

Ты понесешь с собой повсюду, Ты понесешь с собой повсюду Родную землю, милый дом.

С любимыми не расставайтесь,

С любимыми не расставайтесь,

С любимыми не расставайтесь,

Всей кровью прорастайте в них

И каждый раз навек прощайтесь,

И каждый раз навек прощайтесь,

И каждый раз навек прощайтесь, Когда уходите на миг!»

(А. Кочетков)

Спустя неизвестное количество времени после операции я очнулась. Только чтобы понять, что я очнулась, понадобилось также неизвестное количество времени. Ни один из органов восприятия не работал. Пустота, темнота, тишина, вакуум. Ничто. Памяти не было. Мыслей не было. Слов не было.

И даже цифр не было. Ничего не было.

Но это «ничто» было ложью. Потому что в этом «ничто» было напряжение. Как будто что-то или кто-то наблюдает. Наэлектризованная, напряженная тишина наблюдателя. И раздались первые слова: «Что было дальше? Помнишь?»

И пролился свет. Белый свет. А потом была вода. Бесконечная вода, сливающиеся молекулы. Вода мокрая, потому что она обволакивает, соединяет. Поэтому вода мокрая. Раздался шум. Грохот. Полился огонь, стекая в воду по скале. Огонь горячий, потому что он разрушает. Поэтому огонь горячий.

Внутри воды что-то двигается. Двигается — значит живет.

Это клетка. Клетка не пустая, в ней что-то есть. Она вибрирует. Такая странная. Клетка мокрая, а теперь горячая. Клетке нельзя исчезать. Так страшно. Она борется. Клетка горячая, потому что она разрушается? Нет. Клетка делится. Это жизнь.

Теперь две клетки. Четыре. Восемь. Шестнадцать. Тридцать две. Шестьдесят четыре. Сто двадцать восемь. Двести пятьдесят шесть. Пятьсот двенадцать. Дальше не сосчитать. Но дальше не страшно. А очень интересно.

Клетки соединялись, появлялись организмы. Они питались, размножались, умирали. Рождались, питались, размножались, умирали. Рождались, питались, размножались, умирали и становились сложнее. Все сложнее и сложнее. Они расселялись, осваивая новые пространства. Вода, воздух, земля. Жизнь теперь была везде. Нельзя было найти места, где не было бы жизни.

Знаешь, Адам, говорят эволюция — это адаптация и естественный отбор. А мне кажется, что эволюция — это усложнение. Так одним словом можно было описать картину, которую я видела, и вряд ли ты меня переспоришь.

На скале кто-то сидел и смотрел на море. Это существо отличалось от остальных. Не питалось, не размножалось, не двигалось, не умирало, просто смотрело. Лица видно не было, силуэт со спины и кудрявые темные волосы, белая одежда.

Как-то раз рядом с силуэтом села птица и заговорила:

— Привет. — (молчание) — Привет. — (молчание) — Привет.

— (молчание)

Птица улетела.

В следующий раз к силуэту подползла змея и тоже заговорила:

— Привет. — (молчание) — Привет.

— (молчание)

— Привет, ты так и будешь молчать?

— (молчание)

Змея уползла. Через некоторое время к этому существу подошел тигр:

— Привет, хватит молчать.

Я не выдержала и ответила вместо силуэта:

— С кем ты говоришь, тигр?

— С тобой.

— Нет, ты говоришь не со мной, а с этим существом.

Конец ознакомительного фрагмента.