Любовь-морковь и третий лишний

Дарья Донцова, 2005

Голову даю на отсечение – каждому из вас хоть раз хотелось выступить на сцене и сорвать шквал аплодисментов! А мне, Евлампии Романовой, представилась эта потрясающая возможность! Дело было так: меня попросила выйти вместо нее на подмостки Жанна, актриса театра «Лео». И не думайте, что я совсем завралась! Никто бы не заметил подмены: роль горничной была без слов, а все актеры в этой странной пьесе играли в масках. И вдруг прямо во время спектакля скончалась известная театральная прима Тина Бурская. Все уверены – убийца Жанна. Именно она подала Тине сосуд с водой. Лишь я одна точно знаю, что Жанна невиновна. Ведь отравительница под маской – это я! Что же делать? Уносить ноги?! Но я решила поступить в точности наоборот – прыгнуть в самое пекло…

Глава 7

Юлий и впрямь выглядел не лучшим образом, под глазами у него темнели круги, верхние веки опухли, под нижними появились «мешки».

— Пришла? — хмуро спросил он.

Я кивнула.

— Готова работать?

— Конечно.

— Документы.

Я положила перед Батуриным паспорт и диплом консерватории.

— А где трудовая книжка и свидетельство об окончании курсов визажистов-гримеров?

— Ой, простите, завтра принесу.

— Ладно, — вдруг подобрел Батурин, — можешь начинать. Условия царские — работаешь каждый день, выходной один, плавающий, оклад семьсот рублей.

— Сколько?!!

Юлий улыбнулся:

— Сказал же, райское место! Целых семь сотен за ерунду, лучше службы не найти. Кстати, в буфете скидка и в твои ящики с косметикой никто не лезет, закупай что надо за наш счет. Согласна?

Если бы я на самом деле решила устроиться визажистом, то моментально унеслась бы прочь из «Лео» с его «царскими» условиями. Работать шесть дней в неделю за семьсот рублей в месяц! Ну и ну! Теперь понятно, отчего в театре дефицит гримеров.

— Так как? — весьма недовольно поторопил меня Юлий. — Да — да, нет — нет, поживей определяйся.

— Большое спасибо, я согласна.

Юлий хлопнул кулаком по столу.

— Пиши заявление, заполняй анкету и дуй в девятую комнату, там Галя сидит, завцехом бутафории и реквизита, поступаешь под ее начало.

Галя оказалась женщиной необъятной толщины.

— Хорошо бы ты у нас до лета проработала, — одышливо просопела она.

— Так до июня всего ничего осталось, — улыбнулась я.

Галя вздохнула, окинула меня настороженным взглядом и поинтересовалась:

— И где ты служила?

— На радио, — брякнула я, — «Бум» называется, там руководство сменилось, нас вон выгнали и новых сотрудников набрали.

— Ладно, — кивнула Галя, совершенно не удивившись тому, что на радиостанции потребовался специалист по макияжу, — на своем работать будешь?

— Вы о чем?

— Косметику принесла?

— Нет.

— Ну тогда бери вон тот чемоданчик и ступай к Щепкиной, — неожиданно весело улыбнулась Галя, — у нас по штату три гримера, реально есть одна Олеся, теперь еще ты. Наши актеры в основном сами справляются, но бывает грим сложный, как в пьесе «Собака-вождь», вообще чума! И, кроме того, есть дамы, не желающие лично прикасаться к краскам. Значит, тебе работать со Щепкиной! Сейчас шлепай к Софье, да будь осторожна.

— В каком смысле? — поинтересовалась я, взяв обшарпанный, довольно тяжелый чемоданчик.

— Если не хочешь, чтобы завтра о тебе весь театр судачил, ничего ей о себе не рассказывай, — улыбнулась Галина, — упаси бог хоть слово о семье сказать, пожалеешь потом, да поздно! Ясно?

Я кивнула и отправилась на поиски примы.

Софья, одетая в ярко-красное, расшитое золотом платье, сидела на стуле перед большим зеркалом.

— Вы кто? — недовольно сморщилась она, увидав меня на пороге. — Что за бесцеремонность? Отчего без стука врываетесь?

— Извините, я только что принята на работу гримершей, еще всех порядков не знаю, — потупилась я.

Щепкина закатила глаза.

— О боже, снова новенькая.

— Да, простите.

— Надоело до смерти!

— Понимаю.

— Ну сколько можно сотрудников менять!

— Верно.

— Опять вам все объяснять надо!

— Право, я не виновата.

Софья сказала:

— Ладно, потом убью Батурина. Давайте знакомиться — Щепкина, родственница того самого Щепкина, Михаила Семеновича, отца российского театра! Слышала, надеюсь, это прославленное имя?

Я закивала.

— Конечно, конечно.

— Ника Оболенская будет вам говорить, что является потомком известных князей, не верьте ей. Фамилия Ники в девичестве Крошкина, Оболенской она по первому мужу стала, нет в ней благородной крови, а вот во мне гены великого трагика, талант в нашей семье переходит по наследству. Чего стоишь столбом? Начинай причесывать и гримировать, не хлопай глазами. Знаешь, какой спектакль сегодня?

— Нет, — проблеяла я.

— «Анна Фифаль», поняла?

— Э… э… ну… в общем!

Щепкина схватилась тощими ручонками за виски.

— О боги! «Анна Фифаль» — пьеса, рассказывающая о жизни Анны Фифаль. Усекла?

— Да.

— Я играю ее младшую сестру, женщину тридцати лет, я никогда не скрывала своего возраста, честно признаюсь, мне двадцать восемь, поэтому особого грима не понадобится.

Я подавила смешок, кажется, вчера сия мадам называла иную цифру, вроде речь шла о тридцати двух годах.

— Ну, приступай, — заерзала на стуле Софья.

И тут только до меня дошло: сейчас придется гримировать актрису! Но я не умею делать ничего подобного!

— Впрочем, сначала причеши парик, — велела Софья, — а я пока покурю. Ты не против поболтать?

— А где парик? — спросила я.

— Так на болване, — ткнула рукой в сторону подоконника Щепкина и добавила: — Где-то я тебя встречала… Лицо знакомое!

Я подошла к окну, сняла парик с подставки, схватила расческу и, кое-как приглаживая пряди, ответила:

— Я сидела в гримерке вчера, у Жанны, а вы туда зашли.

Глаза Софьи вспыхнули огнем.

— Значит, знаешь, что у нас случилось?

— Актриса на сцене умерла, — промямлила я, — говорят, сердечный приступ!

Софья заломила руки.

— Сейчас все объясню! Только скажи: ты знакома с Жанной?

— Мы в одном подъезде живем, — соврала я.

— Ага, — подпрыгнула Щепкина, — сейчас про твою соседушку такое тебе сообщу! Она ведь не замужем!

— Точно не знаю.

— Я не спрашиваю, а уточняю: супруга у Жанки нет! Да хватит волосы драть, лучше посиди покури и меня послушай!

Из накрашенного ротика Софьи Сергеевны потоком полились сплетни, я села на квадратную табуретку и превратилась в огромное ухо. Надо же, как мне феерически повезло, Софья относится к породе самозабвенных сплетниц, которым жизненно необходим молча внимающий им индивидуум. От слушателя даже не требуется реакции, любое словечко, оброненное им, обозлит Щепкину до полусмерти, тут главное — кивать и изредка произносить нечто типа:

— Да ну? Не может быть! Вот так ситуация!

Появившись в театре, Жанна, по словам Щепкиной, сразу попыталась отвоевать себе место под солнцем. Но не тут-то было, в «Лео» существуют две враждующие группировки, одна, под руководством Софьи Сергеевны, терпеть не может главного режиссера Валерия Арнольского, другая, где предводительствует Ника Оболенская, ненавидит директора, Юлия Батурина. Только не подумайте, что за кулисами идет война с применением оружия. Нет, все очень красиво, члены коллектива мило улыбаются друг другу, чмокают в щечку, говорят комплименты, но втихаря гадят коллегам в меру фантазии. Шуточки случаются разные.

То в чашку, из которой по ходу действия должна пить героиня, вместо воды нальют чистый лимонный сок, то поменяют обувь или испачкают костюм. Один раз Лену Ромину заперли в гримерке, и она опоздала на выход. Мелочь, конечно, но радует душу.

Впрочем, делались и более крупные пакости. Очередная постановка Валерия Арнольского была в пух и прах разнесена в газетах критиком Федором Тарасовым. Ника Оболенская подозревала, что борзописцу заплатила Щепкина, но как доказать сей факт? В общем, не зря иногда театральные коллективы называют клубком целующихся змей.

Жанна по наивности не разобралась в ситуации, она проработала в труппе всего месяц, когда Арнольский начал распределять роли в новой постановке. Семнадцатилетнюю главную героиню предстояло сыграть Щепкиной, ее двадцатилетнюю подружку — Нике Оболенской, которой, мягко говоря, за сорок, а Жанночке досталась тетушка шестидесяти лет, выходящая на сцену в самом конце спектакля. Кулаковой по роли следовало помахать платком и трагически воскликнуть:

— Уехали.

Все, занавес! Жанна дождалась конца заседания и побежала к Арнольскому.

— Право смешно мне изображать старуху, — с жаром заявила глупышка, — пусть уж ее Оболенская сыграет, ей как раз по возрасту!

Этот идиотский поступок можно объяснить лишь крайней наивностью Кулаковой и ее страстным желанием исполнить одну из главных ролей в спектакле. Жанна и не подозревала о том, что Ника Оболенская одно время жила с Арнольским и, разойдясь с ним, сохранила с режиссером великолепные отношения. Именно по этой причине Нике до сих пор доставались самые выгодные роли.

— У вас, деточка, нет должного опыта, — нахмурился Арнольский, — нужно сначала проявить себя на небольших выходах.

— Но я по возрасту больше подхожу, — не успокаивалась Жанна, — ладно, могу попытаться сыграть то, что вы предложили Софье Сергеевне.

Арнольский вздернул брови, а потом выставил нахалку из кабинета. Естественно, режиссер сообщил о разговоре Нике, а та разболтала подробности Соне. Хоть Щепкина с Оболенской и ненавидят друг друга, в некоторые моменты дамы объединяются, и тогда тому, против которого они собрались дружить, следует быстро заказывать венок на собственные похороны.

В результате Жанне объявил бойкот почти весь коллектив, ей делали пакости с особым удовольствием и «щепкинские», и «оболенские». Единственной актрисой, с которой у Жанны неожиданно сложились очень хорошие отношения, была Тина Бурская. Она по непонятной причине взяла Жанночку под крыло, всячески демонстрировала свою любовь к ней, и именно из-за этой дружбы Кулакову держали в театре. Дело в том, что супруг Бурской, очень богатый человек, являлся щедрым спонсором «Лео», и ни Арнольский, ни Батурин не хотели ссориться с меценатом. Тина мигом показала зубы директору и режиссеру, когда те надумали избавиться от Жанны.

Распределяя роли в очередном спектакле, Арнольский демонстративно не заметил Кулакову, ей не досталось даже крохотного прохода. На следующий день Тина вошла в кабинет к главрежу и, закатив глазки, простонала:

— О-о-о, Валерий, у Семена Петровича сейчас трудно с деньгами, он никак не может помочь нам с оплатой декораций.

— Да? — расстроился Арнольский. — Вот беда-то!

— А я собралась на недельку в Эмираты скатать, — продолжала Бурская, — можно?

— Тебе — что угодно, дорогая.

— Отлично, отпусти заодно и Жанну.

— Кулакову? Но зачем?

— Мы же подруги, — засмеялась Тина, — ты разве не знал? Жанночка вчера так расстроилась, что ей роли не досталось! Весь вечер у нас в гостиной плакала, вот Семен и предложил: «Езжайте, девочки, развлекитесь, а пьесы еще будут».

Валерий усвоил урок, Жанна получила свой выход, а Семен Петрович оплатил декорации. Пришлось и Софье с Никой поджать хвосты, Бурская существовала в театре на особом положении, с ней следовало находиться в хороших отношениях.

Щепкина остановилась, схватила пачку сигарет и спросила:

— Понятно?

— Да-да, — закивала я.

— Так это еще не все! — азартно воскликнула сплетница. — Конечно, муж Бурской — набитый золотом мешок, все у него есть: загородный дом, машина, счет в банке. Ну за каким чертом Вальке при полном отсутствии таланта требовалась сцена? Сидела бы на своей Рублево-Успенской дороге спокойно! Нет, тянуло ее в театр! И еще: у Вальки был любовник.

— Да ну?

— Точно. Павел Закревский.

— Тоже артист?

— Ха-ха! Нет! Стилист. Якобы. А на самом деле альфонс, Павлик по богатым бабам отирается.

Я снова замерла на табуретке. Никакой шокирующей информации Щепкина мне не сообщила. Во все времена при богатых не очень молодых дамах существовали мальчики. Не надо думать, что жиголо — явление только нашего времени. Я очень хорошо помню, как мы с мамочкой, прогуливаясь по фойе Большого театра, налетели на певицу Раскину, шестидесятилетнюю особу в ярко-красном, слишком обтягивающем ее пышные формы костюме.

Дива бросилась целовать маму, я деликатно стояла в стороне, а чуть поодаль от Раскиной топтался юноша лет двадцати. Я решила, что это сын примы, и вежливо улыбнулась ему, но парень вдруг резко повернулся ко мне спиной. Сочтя юного Раскина крайне плохо воспитанным человеком, я стала смотреть на маму, которой наконец-то удалось вырваться из крепких объятий певички.

— Знакомьтесь, — воскликнула мама, — это Фросенька.

— Боже, — густым меццо-сопрано воскликнула Раскина, — как выросла ваша дочь!

Своего сына, однако, она нам не представила. Заняв кресло в ложе, я не утерпела и сказала маме:

— У этой Раскиной совершенно неотесанный сын, отвернулся от меня букой, надулся. Ни слова не сказал, даже если я ему столь не понравилась, следовало все же хоть изобразить хорошую мину.

Щеки мамули порозовели.

— Мальчик не сын певицы.

— А кто?

— Секретарь.

— Зачем он ей?

Мама закашлялась, а потом сказала:

— Раскина много гастролирует, не может же она сама договариваться о всяких мелочах.

Я сочла это объяснение исчерпывающим, но на следующий день, явившись в консерваторию, рассказала о неучтивом парне своей одногруппнице Любе Калашниковой. Та, тихо хихикая, ответила:

— Секретарь! Как бы не так! Ты, Фроська, просто первый день творения! Спит он с Раскиной, она его кормит, поит, одевает — в общем, содержит в обмен на сама понимаешь что. С Раскиной вечно альфонс таскается, когда надоест, она его меняет, нового заводит, недостатка в претендентах нет.

Поэтому история, услышанная сейчас от Щепкиной, меня совершенно не удивила. Тина Бурская держала около себя Павлика, очевидно, занятый по горло Семен Петрович не уделял жене должного внимания, вот та и завела кавалера. Павел, по словам Щепкиной, прибыл в Москву неизвестно откуда с желанием открыть в столице салон красоты. Скоро провинциальный мальчик понял, что денег у него на подобное заведение нет, а работать на чужого дядю он не хотел. Каким-то образом симпатичный паренек ухитрился попасть на вечеринку, где собрались звезды театра и шоу-бизнеса, там его и подобрала Тина. Она купила кавалеру квартиру, машину и стала усиленно рекомендовать юношу знакомым. Похоже, Бурская не на шутку влюбилась в Павла, потому что таскала его везде с собой, абсолютно не стесняясь, обнималась с ним, всячески демонстрируя присутствующим: сей котик мой! Непонятно, почему до Семена Петровича не доползли слухи о том, что он уже давно украшен ветвистыми рогами. Тина и Павлик не скрывались, вместе уезжали после спектакля, вызывая у Ники и Софьи приступы злобы. Не надо думать, что Щепкина и Оболенская вели аскетический образ жизни, но откровенная похотливость Бурской их бесила, в конце концов, следует соблюдать приличия.