Через 48 часов

Давид Павельев, 2017

Чем так опасны модные оранжевые галстуки? Что будет, если нажать таинственную красную кнопку, и что же все-таки произойдет через 48 часов? Рассказы сборника различны по жанрам и направлениям: от гротескной антиутопии до философской притчи и от политической сатиры до сюрреализма. Но их объединяет внимание к бедам маленького человека в жестоком мире «борьбы всех против всех», проблемам мира и войны, власти и свободы, бунта и смирения. Содержит нецензурную брань.

Через 48 часов

В понедельник рано утром все узнали, что Ник, младший бухгалтер по прозвищу Заика, совершит убийство.

Несмотря на ранний час и традиционно тяжёлые головы, репортёры криминальной хроники тотчас же рванули к новоявленному герою, чтобы взять у него эксклюзивное интервью и убедиться в достоверности этой информации. Заику они застали только что появившимся на рабочем месте. Его поведение было вполне обыкновенным. Он был как раз таким, каким его привыкли видеть окружающие и каким описывали его в разговорах в обеденный перерыв или в баре за кружкой пива, то есть погружённым в себя, с ничего не выражающим, пустым выражением лица.

— Неужели ты и вправду совершишь убийство? — вопрошали репортёры, перебивая друг друга и тыча микрофоны бухгалтеру в нос.

— С-совершенно в-верно, с-совершу, — невозмутимо ответствовал Заика. — Р-ровно ч-через с-сорок в-восемь ч-часов.

Все разом глянули на свои наручные часы, которые тикали теперь как-то по особенному зловеще.

— И кого же ты намерен убить?

— Л-любого, кто встретится мне на п-пути.

Не успел он договорить, как репортёры, точно стая вспуганных попугаев, разлетелась по своим редакциям, и через пару часов на всех передовицах и сайтах красовались заголовки: «Сенсация! Через 48 часов (сказать по правде, уже 46) Ник Заика убьёт всякого, кто не успеет хорошо спрятаться!»

Разумеется, народ не сразу в это поверил.

— Да ну! Ник Заика? — сипло гаркнул Верзила Дэн, работающий охранником в деловом центре. — Кишка у него тонка!

— Он и оружия не удержит, — согласился Ловкач Алекс, бармен, наполняя Верзиле четвёртую кружку. — У него всё из рук валится.

— Он же очкарик, прицелиться толком не сможет. Он и в писуар небось не попадает.

— Ха-ха-ха!

Но вскоре все убедились, что оптимизм весёлой компании притянут за уши. Вышедшие на обеденный перерыв сотрудники делового центра с изумлением обнаружили огромный рекламный плакат, внезапно появившийся на соседнем небоскрёбе. Но самое удивительное было не это, а то, что на нём был изображён Ник Заика с пулемётом в руках. Поясняющая надпись гласила: «Через 44 часа я превращу в решето всякого, кто посмеет оказаться на моём пути.» Правда, никакие пояснения не требовались полным решимости глазам будущего убийцы, с презрением нацелившимся прямо в души уставившихся на плакат будущих жертв.

Тем не менее, лишь немногие отнеслись к этому серьёзно, да и то только лишь после того, как вместе со всеми вернулись из ближайшей закусочной, подкрепившись булками с колбасой и майонезом. Особо впечатлительные съели по две булки.

— Может, пойти к нему, поговорить, — неуверенно предложил своим коллегам Эдик, специалист по логистике с трёхлетним стажем.

— Да ну его, — отмахнулся Весельчак Макс, старший менеджер. — Что ты хочешь от н-него ус-слыш-шать?

— Он с нами на одном этаже работает, так что мы ему первые под руку попадёмся, — настаивал Эдик. — Даже если весь день в офисе прятаться, вдруг шеф погонит куда-нибудь? А если бумага для принтера закончится? Нет, коллеги, я бы подстраховался.

— Вот и подстрахуйся, паникёр, — фыркнула Анжела, секретарша шефа.

— А вдруг он шефа подстрелит? Риск того стоит, — заверил Ник.

— Сплюнь! — гневно воскликнула секретарша, уронив щёточку с тушью для ресниц.

Махнув на коллег рукой, Эдик отправился в соседний офис, где как ни в чём не бывало трудился виновник его беспокойства.

— Здорово, Ник, — собрав волю в кулак, приветствовал его парень, из последних сил стараясь придать голосу дружеские интонации и надеясь, что собеседник не заметит, что у него дрожат коленки.

— З-здоровее в-видали, — пробурчал младший бухгалтер.

— Слушай, тут все болтают про тебя всякую ерунду. Я же знаю, ты классный парень…

— Н-не с-старайся. Это п-правда.

— Да ты что! А зачем?

— А п-просто т-так.

Почесав затылок, молодой логист понял, что дело плохо.

— Что, и меня убьёшь?

— И т-тебя, если увижу ч-через с-сорок д-два ч-часа.

— Слушай, Ник, ты извини, если я над тобой подтрунивал. Просто это и в самом деле забавно, а ты бы просто к логопеду сходил, он бы тебе дикцию и поправил.

— А з-зачем? М-может б-быть, это у в-вас в-всех д-дикция н-неправильная? П-просто в-вас б-больше, а я не к-как в-вы. Д-да и эт-то т-тут не при ч-чём.

— А что же тогда?

— А з-зачем в-вы в-вообще ж-живёте? Работаете, чтобы набить брюхо, набиваете брюхо, чтобы работать. — В состоянии нервного возбуждения дикция Ника была такой же, как у всех окружающих. — Ваши разговоры бессмысленны, как и вся ваша жизнь. А над всяким, кто на вас не похож, вы насмехаетесь. Паршиво это.

— А ты всё о духовном думаешь?

— Я д-думаю, вы все на т-тот свет х-хотите, да с-сами себе в этом п-признаться не можете.

— Ладно, Ник. — Эдик почувствовал, как пот струится по его лбу, заливая глаза и закатываясь за натирающий его шею воротник, стянутый галстуком. Спорить на философские темы с начинающим убийцей он не хотел. — Если вдруг передумаешь на счёт меня, обращайся. Я тебе в тюрьму передачки носить буду. Покушать там, носочки тёплые шерстяные, которые бабушка моя вяжет.

И, пятясь, выскочил из каморки младшего бухгалтера.

Вернувшись в родной офис, он увидел, как коллеги, обступив монитор компьютера Весёлого Макса, во все глаза на что-то таращатся.

— Что там?

— Заика рекламу снял. Для телека.

Глянув на экран, Эдик обомлел. Младший бухгалтер, с которым он разговаривал всего пару минут назад, сидел перед камерой и смотрел на зрителей, как питон на кроликов. В одной руке он держал пулемёт, знакомый всем по плакату на небоскрёбе, а в другой гранатомёт с оптическим прицелом. И никого не удивляло то, что такой хилый парень без усилий выдерживает такой вес, а удивляло то, что он говорил, при чём без всяких запинок:

— Через сорок два часа настанет момент, которого я ждал долгие годы. Я готовился к нему почти всю сознательную жизнь, и будьте уверены, что я не промажу. Каждый выстрел и каждый удар достигнет своей цели! Я готов убивать безмозглых эгоистичных червей — то есть вас, ошибок природы, запрограммированных только жрать, размножаться и развлекаться, тупорылых бесчувственных скотов!

— Не, ну вы это видели! — всплеснул руками Эдик.

— Да успокойся ты! — хлопнул его по плечу Макс. Правда, залихватский жест получился у Весельчака каким-то смазанным. Наверно потому, что у него слегка тряслись руки.

Не удивительно, что после работы Эдик решил зайти в бар, чтобы пропустить стаканчик-другой для снятия стресса, хоть раньше молодой менеджер стремился этим делом не злоупотреблять. Парень примостился у стойки, к которой уже будто бы приклеились Верзила Дэн, Алекс и репортёр Филипп — один из тех, кто первым пробился к Заике.

— А ведь Заика оказался мужиком, — солидно покачав головой признал Верзила. — Я-то думал, что он доходяга малохольный, а он вон как лихо со стволами обращается.

В соседнем ресторанчике за столиком у окна сидели секретарша Анжела и её подруга Жанна, оператор колл-центра.

— Познакомь меня с ним, — просила Жанна. — Я думала, что он так себе, неудачник какой-то. А он, оказывается, симпатичный. Я его как увидела по телеку — он такой мужественный, такой уверенный в себе, такой брутальный.

— Ага, брутальный. А что, если он моего пристрелит? Что я тогда делать буду? Нового искать — так сколько девок моложе меня.

— Да ты-то никогда не пропадёшь. А я вот…

— У тебя ж есть бойфренд.

— Уже нету. А может, ты сама с ним замутить хочешь? А ещё подруга называется!

Дружескую беседу прервал голос, прокатившийся по улицам Мегаполиса, будто бы гром. Холодный, бесчувственный, металлический голос вещал: «Всего через 36 часов начнётся генеральная уборка планеты Земля от копошащегося мусора — от вас! Готовьтесь! Осталось всего лишь 36 часов!»

Не успел голос умолкнуть, как грянули аплодисменты. Радостные голоса разных тембров и высот повторяли на все лады: «Тридцать шесть! Тридцать шесть часов!»

— Что это такое? — спросил Эдик.

Неожиданно в бар ввалилась пёстрая толпа, с шумом рассредоточилась по залу и расселась за столики, как галки на проводах. В руках у наиболее шумных и активных были плакаты и транспаранты: «Ник — наш герой!», «Маленький человек с большим гранатомётом!», «Хочу быть таким, как Ник!»

— Бармен, пива ошибкам природы! — под общий смех крикнул оборванный паренёк лет семнадцати с непослушной шевелюрой и многодневной щетиной.

Ловкач тотчас же принялся за дело, а Филипп устремился к пареньку с диктофоном.

— Пару вопросов для прессы. Какую организацию вы представляете?

— Мы — клуб фанатов Ника Заики! — деланным басом заявил паренёк. — Этот выдающийся человек вслух сказал то, что все мы думаем.

— Значит, вы согласны с тем, что люди — мусор?

— Мы смотрим правде жизни в глаза. Кто-то предпочитает пребывать в иллюзиях, что все жалкие безмозглые черви, кроме них самих. Вот таких и надо истреблять.

— Давить! Уничтожать! — поддержали остальные.

— И вы тоже будете убивать? — продолжал интервью Филипп.

— Мы — нет.

— Зачем, когда Заика сам всё сделает?

— Нужно просто ему не мешать.

— Мы — группа поддержки, — с достоинством произнёс небритый парень.

— Н-не п-понимаю, — бормотал Эдик, принявший уже несколько стаканов виски, так что язык у него ворочался с трудом. — Если З-заика всё это в-время т-трениров-вался т-таскать ж-железки и м-может н-не з-заикаться, — тут он громко икнул, — ч-чего же он т-тогда н-не стал усп-пешным, н-не к-купил м-машину в к-кредит и не з-завёл п-подружку? Т-тогда бы ему и уб-бивать н-не п-пришлось…

— Человеческая душа — потёмки, — заметил Ловкач с видом профессора.

— М-может, он и п-прав…

— Осталось тридцать пять часов! — ликовали фанаты. — Ура!

Но, как водится, полного единодушия в поддержке намерений Заики не наблюдалось. Благодаря телевидению о готовящимся мероприятии узнала не только молодёжь, но и более возрастная аудитория, в числе которой оказалась бабушка Эдика — весьма энергичная и сообразительная пожилая дама. Она сразу поняла, какой опасности подвергается её любимый и единственный внук, и потому почти сразу же отправилась в полицию.

Утром она уже была в кабинете своего старого знакомого — инспектора Банкина. Это был опытный оперативник старой закалки, седовласый и седоусый, отказывающийся выходить на пенсию по причине того, что, по его авторитетному мнению, в его лице полиция Мегаполиса потеряла бы самого способного сотрудника, да и молодое поколение некому будет учить уму-разуму. В это утро инспектор заканчивал ночное дежурство и потому героически боролся со сном.

— Случилась беда, инспектор! Через двадцать четыре часа произойдёт убийство!

Умудрённый опытом полицейский вскинул брови.

— Кого убьют?

— Не знаю. Возможно, моего внука.

— Гражданка, в этой жизни всё возможно. Но мне нужны железные факты.

— Инспектор, вы что, телевизор не смотрели? Этот, как его… он же сам сказал…

— Но он же не сказал, что убьёт вашего внука. Вот если бы он ему угрожал, я задержал бы его на пятнадцать суток и заставил бы подметать пол в кабинете… да, грязновато у меня, это точно.

— Но он угрожал общественному порядку.

— Порядок, конечно, превыше всего, гражданочка. Но посудите сами — мало ли в Мегаполисе придурков? Сегодня он хочет всех поубивать, завтра — перехочет. А для того, чтобы арестовать его, я должен отправить на место группу захвата — бойцов в масках и с автоматами. А представьте, если к каждому такому идиоту отправлять отряд? Кто тогда будет блюсти порядок и защищать ваш спокойный сон…

Это сладкое слово оказалось последней каплей, и убелённая сединами голова опустилась на стол, после чего по кабинету разнёсся оглушительный храп.

— Ничего не поделаешь, закон суров, но справедлив, — смиренно произнесла бабушка Эдика и отправилась туда, где ей точно помогут.

Стоило ей спуститься в метро, как диктор, объявляющий станции, острым, безапелляционным голосом произнёс, будто бы читал приговор: «Жалкие людишки, осталось всего двадцать часов до наступления кульминации!»

— Чур меня, чур меня, — приговаривала бабушка, пока не доехала до нужной ей станции. Именно здесь находился главный офис Общества борьбы за общее благо и общественную мораль.

Председатель общества Глафира Амвросьевна Благоволенская приняла её сразу, так как они были знакомы по кружку любительниц вышивания крестиком. Правда, в кабинете находился ещё и друг молодости Глафиры Амвросьевны Демьян Прокофьевич Домостроев, владелец сети магазинов, или, как он сам себя называл, купец. Но Демьян Прокофьевич был туг на ухо и доверительной беседе двух дам практически не мешал.

— Представьте себе, уважаемая Глафира Амвросьевна, так вот и сказал: жалкие, мол, людишки, мол, мусор вы, и место вам на помойке.

— Ах, дорогая Ксения Поликарповна, какое чудовищное неуважение к старшим! — покачала головой Благоволенская.

— А ещё он говорил, что возьмёт большую стрелялку, как её там… и всякого отправит на тот свет, кто ему попадётся.

— Ах, всякого честного человека! Да как же ему не стыдно?

— Да, именно. Вот что я вам скажу, мы должны положить конец этому беспределу.

— Всё это происки жидомасонов, — гаркнул Демьян Прокофьевич, до того с отрешённым видом гладивший бороду.

— Понимаете, Ксения Поликарповна, — Глафира Амвросьевна приготовилась к долгой, преисполненной высоко моральной мудрости речи тоном классной дамы института благородных девиц, которому она училась всю свою молодость по повести «Бедная Лиза». — Суть данного прискорбного инцидента в том, что убивец намерен губить тела, а не души невинных жертв. В то время как миссия нашего общества состоит как раз в наставлении молодых заблудших душ на путь истинный и воспитанию в них благонравия и благородства.

— И что? — не выдержала её собеседница.

— Вот я как раз о том и глаголю, что есть у нас дела поважнее. Например, девицы нынешние совершенно от рук отбились. Одни кавалеры да наряды у них на уме, а наряды-то — срам сплошной! Не то, что в наше время. От взгляда на пальчик девичий кавалеры краснели в смущении, а уж на плечико — так и вовсе в обморок падали. А теперича что? На коленки изволят во все зенки таращиться, а то и на такое, об чём и говорить приличному человеку совестно.

— Развратили молодёжь, супостаты проклятые! — подал голос купец. — Шпионы всё заокеанские, навязали нам свои смыслы и ценности! На духовность нашу покушаются.

— Правильно, Демьян Прокофьевич. Дело верное глаголете. Юные отроки совсем старших не уважают — вот в чём погибель наша.

— К концу всё идёть, — махнул рукой бородач. — А ваш нелюдь застрелит кого-нибудь, так что это супротив всего народа? Капля в море. Нацию спасать надо-ть, духовность нашу. Мы об том с Глафирою и толкуем сейчас, так сказать, вырабатываем стратегию отпору масонской орде. Так что иди с миром, и не забудь главную нашу задачу.

Вышла бабушка из штаба Общества почти что в отчаянии. Глянула по привычке на небо и обомлела — над Мегаполисом завис гигантский летающий объект, по форме напоминающий дирижабль, на котором красовалось торжествующее и беспощадное лицо Заики. В довесок к уже знакомым всем пулемёту и гранатомёту в зубах он зажал кинжал — такой острый и блестящий, что лицо злодея отражалось в нём как в зеркале. Текст, составленный гигантскими буквами, гласил: «Я жду! Несчастные шестнадцать часов!»

Внезапно бабушку озарила идея — не зря ведь она слыла особой весьма и весьма находчивой. По счастью, психиатрическая больница была здесь неподалёку, и туда-то она и бросилась со всех ног. Доктор Тыркельгаузен — немногословный, деликатный мужчина лет пятидесяти с орлиным носом и седой бородкой клинышком, усадил посетительницу на кушетку и стал внимательно слушать.

— Доктор, нельзя ли изолировать его, душегубца такого? Он же невменяемый. Да и к тому же ещё и буйный. По нему же смирительная рубашка плачет!

— Боюсь, медицина в данном случае бессильна, — флегматично ответил психиатр. — Ни в одном справочнике, ни в одной классификации болезней вы не найдёте, что намерение убить есть психическое отклонение. Более того, что есть само по себе отклонение? Что есть психическая норма? Это вопросы очень философские. И наука пришла к выводу, что поиск ответов на эти вопросы и ведёт к умопомешательству.

— Но он ведь угрожает нам всем и не чувствует никаких угрызений совести!

— Скорее всего, дело не в нём, а в вас. Ваш страх мешает вам жить, создаёт беспокойство и нервозность. Это может очень плохо для вас закончиться. Вы должны побороть свой страх. Я пропишу вам парочку укольчиков, и всё пройдёт.

Через час бабушка вернулась домой. На каждом перекрёстке из динамиков уличного радио доносился устрашающий голос: «Шоу начнётся через четырнадцать часов!» Но бабушку Эдика это нисколько не волновало.

Тем временем фанаты из группы поддержки установили на площади перед деловым центром огромные электронные часы и запустили обратный отчёт. Последний вечер перед кровавой бойней праздновался как преддверие Нового года. Наиболее преданные фанаты желали оказаться поближе к эпицентру событий когда всё начнётся, и потому заранее резервировали за собой места. Небритый паренёк следил за тем, чтобы особо ушлые не спекулировали билетами — приоритет отдавался самым идейным последователям Заики.

Правда, не обошлось и без эксцессов. Ровно за двенадцать часов до старта мероприятия фанаты заметили, как к площади стягиваются колонны агрессивно настроенных личностей. В их руках были факелы и даже железные прутья на манер пик. Довольно быстро стало понятно, что противников деятельности Заики набралось всё-таки на целую армию. Возглавляли восстание пара оппозиционных депутатов, видимо, не желающих упустить возможность набрать очки перед избирателями, кучка маргинальных журналистов и один писатель-фантаст. Передние ряды были вооружены крышками мусорных баков, которые можно было использовать в качестве щитов. Так что намерения у них были самыми что ни есть серьёзными.

К очагу напряжённости стянулась и полиция под руководством инспектора Банкина. Отряды бойцов в масках и с автоматами выстроились в ряд, оцепив вход в деловой центр.

— Не вмешиваться, пока не начнётся потасовка, — приказал седовласый служитель правопорядка.

Бойцы, видимо, не горели желанием принимать какую-либо из сторон, и заняли выжидающую позицию. В крайнем же случае всегда можно примкнуть к победителю.

Начало потасовки почему-то откладывалось. Видимо, каждая сторона хотела выяснить мотивацию противника и попытаться его переубедить. С этой целью соорудили нечто вроде трибун, на которых подняли наиболее способных ораторов. Точку зрения фанатов выражал небритый парень, восставших же представлял писатель:

— До какой же степени деградации опустились вы, дети нашей высоко развитой цивилизации, в век самых высоких технологий и величайших научных прорывов! Во времена, когда человеческий разум, как луч прожектора, высвечивает самые потаённые уголки мирозданья, оставляя всё меньше белых пятен, постигая глубины и разрешая казавшиеся неразрешимыми загадки, вы ведёте себя как тёмные средневековые болваны! Вы, обладатели компьютеров, подключённые к глобальной сети, дарящей вам возможность знать всё обо всём, с жестокостью питекантропов готовы попустительствовать самому настоящему варварству! В век вегетарианства вы равнодушны к убийству, подчиняясь инстинктам охотника радуетесь виду пролившейся крови. Одумайтесь, друзья! Не допустим кровопролития!

— Хватит морочить нам голову своей лживой разумностью! — кричал во всё горло оборванец, которого все уже прозвали Лохматым. — Да, мы питекантропы! Да, обезьяны. Но зато мы честны перед собой и природой, сотворившей нас хищниками. Наклепав хитромудрых штуковин вы решили, что природа теперь отменена, ан нет, чёрта с два! От вашей науки нам стало только хуже: нам, двуногим животным, с детства вдалбливают всякие ханжи: вы, дескать, цивилизованные. То не делай, это вредно, а вон то стыдно. А мы за естественность! Вот пусть Ник и стреляет в таких, как вы. Нам только лучше будет.

Поняв, что главный аргумент, каким бы цивилизованным ни было общество, по прежнему пока ещё кулак, обе стороны сомкнули ряды и пошли на опасное сближение. Полицейские напряглись, почувствовав, что момент истины не за горами, но тут, за одиннадцать часов до анонсированного события, в ход вмешалась третья сила.

Подняв голову, Лохматый обнаружил, что на площадь надвигается ещё одна колонна, в разы менее численная, чем «цивилизаторы», но в случае борьбы на стороне противника, гарантирующая необходимый для разгрома фанатов и ареста Заики перевес. Прикусив губу, Лохматый решил было, что дело лопнуло, но всё пошло не так.

Колонну возглавляла одутловатая блондинка средних лет, чьи растрёпанные кудри воскрешали в памяти образ Горгоны, а весь её облик — Свободы, какой французы изображали её на картинах времён взятия Бастилии. Преданные соратники возвели её на самодельную трибуну, и блондинка, взметнув кулак над головой, начала речь высоким, звонким голосом, достойным оперной певицы:

— Мы, защитники прав и свобод, протестуем против грубейшего нарушения гарантированных конституцией, конвенцией ООН по правам человека, международным кодексом общечеловеческих ценностей и всемирными правилами хорошего тона свободы выбора, свободы слова и свободы совести! Гражданин Ник имеет полное право иметь собственное мнение на природу человека, и более того, имеет полное право высказывать это мнение, которое вы, граждане, не имеете никакого права его лишать. Он в праве говорить что хочет, когда хочет, где хочет и кому хочет. Не нравится — не слушайте! Вы не вправе навязывать ему свою точку зрения и заставить его действовать так, как хочется вам. Пока Ник не совершил никакого преступления, а вот когда совершит, тогда и будете разбираться. Только он сам несёт ответственность за свой выбор и за свои поступки, и никто из вас не может отвечать за его выбор и принуждать его к чему-либо. Если вы не признаёте этого, если вы считаете себя в праве решать за него, что для него хорошо, а что плохо, как ему жить и чем дышать — то питекантропы вы! Вы — диктаторы! Тоталитаристы! Фашисты! Вам должно быть стыдно, а не ему. Так стыдитесь же!

Лидеры диктаторов хотели бы возразить, как со всех концов площади грянуло: «Стыдитесь, тотализаторы!» Многие из тех, кто пришёл сюда в рядах противников Заики, переметнулись в стан правозащитников и присоединились к общему хору. Вскоре голоса антизаикинцев и вовсе потонули в гуле всеобщего негодования, свисте и улюлюканье: «Позор фашистам! Позор!» Депутаты и писатели, обнаружив, что до выхода Ника с автоматами в обеих руках, остаётся всего лишь четыре часа, решили убраться по добру по здорову. За ними последовали и большинство их единомышленников — у них не было ни единой возможности воспрепятствовать действиям убийцы, так как они были в явном меньшинстве.

Полиция включилась в ход митинга лишь тогда, когда за два часа до начала на площади показались будущие жертвы. Построившись в две шеренги, бойцы обеспечили для них коридор, чтобы Эдик, Макс, Анжела и охранник Верзила смогли пробраться сквозь толпу к своим рабочим местам. А вскоре на площади появился и сам Ник Заика.

Поднявшись на крыльцо небоскрёба, он оглядел обезумевшую от его вида толпу полным безразличия взглядом и решительно шагнул к лифтам.

— Ник, женись на мне! — кричала Жанна из колл-центра. — Я дождусь тебя, милый, если тебя арестуют!

Её голос тонул в потоке аналогичных по содержанию заявлений.

— Какая харизма! — восхищённо произнесла блондинка-правозащитница. — Редкий экземпляр.

— То ли ещё будет! — поддакнул Лохматый.

А тем временем Эдик, Макс и Анжела сгрудились вокруг стола весельчака. Побледневший охранник сидел возле двери, комкая в потных ладошках носовой платок.

— Не боись, — жидким голосом заверил Верзила. — Зря кипиш подняли, не будет он стрелять.

— Анекдот хотите? — из последних сил выдавил Весельчак. — Только вчера мужики в раздевалке бассейна рассказали. Возвращается, значит, муж из командировки…

— Пошёл к чёрту, — процедила секретарша.

Инспектор Банкин взглянул на часы. До события оставалось две минуты.

— Может, пора? — хрипло спросил старшина группы захвата.

— Остынь, молодой, — огрызнулся умудрённый сединами ветеран. — Куда вперёд батьки в пекло?

Эдик услышал, как лифт останавливается на их этаже, и двери медленно, с напряжённым скрежетом разъезжаются, выпуская пассажира наружу. Он услышал гулкие, чеканящие шаги и щелчок заряжаемого пулемёта. Но Эдика это нисколько не беспокоило. Вчера вечером бабушка дала ему таблетку от доктора Тыркельгаузена.

— Ну теперь пора? — взволнованно спросил старшина.

Инспектор лениво наблюдал, как на огромном экране появляется цифра ноль.

Площадь замерла, и в гробовой тишине раздалась очередь из четырёх выстрелов.

— Вот теперь пора, — произнёс инспектор, освободив из кобуры табельное.