Грани человечности. Современный уральский роман

Геннадий Мурзин

…И вот Геннадий Мурзин, известный уральский писатель и журналист с 1963 года, выносит на суд читателей 33-ю книгу — современный роман «Грани человечности». В центре повествования уральский парнишка из Екатеринбурга, которого изрядно поковеркала судьба. За кем же верх? Трудно сказать.. Автор оставляет за читателем (по прочтении книги) право ответить на вопрос, ибо пищи для раздумий в новом романе великое множество. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3. На волнах полного восторга

Инженер глубоко окунается в работу

Задержки на заводе для всё еще молодого специалиста стали делом обыденным. Но не только для него. Шеф, то есть, тот самый Карелин Евгений Семенович, начальник техотдела, занимающий эту должность без малого тридцать лет, тот, который во время пирушки вел себя, в отличие от других, сдержанно и даже недовольно хмыкал, сдвигая при этом к переносице густые и длинные брови, в памяти зафиксировал тот факт. Сначала удивленно поднимал вверх брови, столкнувшись в семь или даже в восемь вечера (нет, не за рабочим столом заводоуправления) на том или ином производственном участке, потом, пообвыкнув, перестал; напустил притворство, будто ничего не замечает. Взгляд при встрече, по правде говоря, постепенно стал теплеть.

Игорь Мартьянов, если бы повнимательнее пригляделся, заметил бы изменения. Но нет! Он по-прежнему считал, что шеф зол на него из-за того, что зеленый мальчишка метит на его место, подсиживает; ничем иным не объясняет тот случай, когда выщелкнулся перед главным инженером с тогдашним изобретением, тем самым подставив его.

Откуда начальник техотдела мог знать, что дело было не так, то есть не совсем так; что никто и не помышлял кого-то подставлять; что главный инженер его спросил, а не спросить в той ситуации не мог. Игорь удовлетворил любопытство; сказал правду: лгать не видел причины. И в мыслях не держал, чтобы кого-либо подставлять, да и выщёлкивание не в его характере Почему таился? Как впоследствии сам скажет, не хотел прежде времени, уподобляясь младенцу, «пузыри пускать». Столкнувшись с загвоздочкой, принялся, как сам любит часто выражаться, мараковать, сам ещё будучи неуверенным в результате (не намеренно, а лишь по воле случая) попал на глаза большому начальству. Оно, то есть, то самое большое начальство, проявило живейший интерес к его идее. Игорь сомневался и не торопился с нею, то есть, с идеей, с кем-либо делиться (боялся, что обсмеют); через пару дней собирался посоветоваться с Карелиным, прямым шефом. Евгений Семенович, готовившийся (по распространяемым слухам) встретить печальную дату — шестидесятилетие, когда придется делать трудный для него выбор: или самому уйти на покой, или ждать, когда его вежливо уйдут. Сам Карелин понимает свои перспективы: без малого тридцать лет в этой должности, мозги совсем не те, что прежде, еле-еле, со скрипом ворочаются, застрял в этом статусе давно и, похоже, надолго, если не навсегда. Молодежь самым откровенным образом наступает на пятки. А он? Ему остается одно: сдвигать густые и длинные поседевшие брови, недовольно хмыкать, глядя на неумеренную прыть, и обижаться на непочтение к старшим по возрасту.

Фантазии, которые могут и материализоваться

А вот сегодня, в пятницу, Игорь Мартьянов решил дать себе поблажку: покинуть территорию завода в восемнадцать и ни минутой позже. Дома ожидало срочное дело? Да нет. Разве что преподнести матери сюрприз, приятно удивить ее своим ранним появлением. Мать, наверное, думает, что оттягивает от нее внимание сына соперница-зазноба. Пробовала расспросить, а сын, посмеиваясь, отрицал…

…Троллейбусное кольцо в ста метрах от центральной проходной. Игорь издали заметил: на стоянке — ни одной машины, из желающих уехать — густая толпа. Неудивительно: в «Час пик» иначе не бывает.

Вот и троллейбус нужного маршрута. Толпа ринулась на штурм. Игорь никуда не спешил, поэтому остался на месте, наблюдая за происходящей сутолокой.

Машина, присев на все четыре колеса, натужно запыхтев, отошла. И через минуту на кольце показался другой троллейбус третьего маршрута, идущий от «Химмаша», мимо того же вокзала, по Челюскинцев, на «Уралмаш», кольцо у которого на площади имени Первой пятилетки.

Парня устраивает. Потому что его дом стоит в нескольких сотнях метров от остановки, в промежутке между кинотеатром «Урал» и столовой, где он и выходит. Хорошо, что обождал (возможно был роковой знак судьбы) и не стал прежде ломиться. И сейчас он вошел в числе последних. Окинув взглядом салон, заметив свободное место, поначалу хотел занять его, но передумал, логично рассудив, что через несколько остановок пассажиров набьется как сельдей в бочке и ему придется уступить другим — пассажирам с детьми, престарелым или, того хуже, инвалидам. Встал так, чтобы мешать другим по минимуму.

Задумался, ушел в мечты, присущие в свободные минуты, наверное, любому молодому человеку, а именно: на очередной остановке троллейбус остановится, со скрипом распахнутся створки дверей, и войдет юная особа, которая, обдав его чувственным жаром, влюбится; он ответит тем же; поженятся, нарожают кучу детей и будут жить долго и счастливо. Так долго и счастливо, как его родители, которых в ссоре он никогда не видел. И вовсе не потому, что Анна Николаевна такая уж мягкая и пушистая, а потому, что Владимир Игоревич умел гасить ссору еще в самом ее начале зарождения, например, мягко и нежно, как это умеет только он, пошутив, обняв и поцеловав. Он будет следовать примеру отца.

Увы! Мечтать — не грех. Троллейбус сделал не меньше пяти остановок. Люди выходили и входили, а предмет его мечтаний не появился. Вот уже учебные корпуса пединститута. Его троллейбус пересечет Главный проспект, пойдет в горку по улице Карла Либкнехта, а там уже и недалеко, на Покровском проспекте ему уже выходить.

Юная красота притягательна

Он, испытав разочарование, вздохнул. И тут, почувствовав притиснутое к нему горячее тело, услышал насмешливые слова:

— Не вздыхай тяжело, не отдадим далеко.

Он повернул голову, а там… Улыбающееся лицо прелестного создания. Он даже вспотел. Рядом стояла его мечта. Не стопроцентно та, а всё же близка к его идеалу. Одна головка чего стоит. Сам Рафаэль не устоял бы! Или тот же Леонардо да Винчи со своей Моной Лизой.

Может, это ему почудилось и рядом нет никакой красавицы? Но нет: троллейбус, набитый до отказа молодежью, скорее всего, студентами пединститута, дернулся, явственно заскрипели двери. Он незаметно покосился в сторону видения. Радостно подумал: «Натурально… Но… Всего лишь у него четыре остановки и… Видение растворится для меня навсегда. Что же делать, что?!»

— Привет! — это был милейший голосок соседки, так взбудоражившей его чувства.

— Э… здравствуйте… Э-э-э… — он не нашел ничего умнее, как спросить. — Мы… знакомы?.. — красотка кивнула. — Извините, не припомню.

Очаровашка, тряхнув головой, от чего ее копна светло-каштановых волос, вьющихся на концах, поднялась вверх и, опустившись, вновь покрыла плечи, вовсе не обиделась.

— Еще бы! — Судя по тому, как просто общается девушка, они где-то и когда-то встречались. — Напомню: август девяносто первого. К колонне протестующего политеха сначала примкнули университетские, а потом и мы, из педагогического.

— Да, это помню, а вот вас, извините… — он отрицательно мотнул головой и огорченно вздохнул.

Девушка мило ему улыбнулась.

— Охотно извиняю, — она при этом, как показалось парню, застенчиво опустила глаза. — Таких, как я, там было много, тысяч.

— Но и таких, как я, тоже…

Они так и продолжали общаться: девушка по-свойски, будто тысячу лет знакомы, на «ты», а парень, как и положено незнакомому воспитанному мужчине, то есть, на «вы».

— Не скажи… Ты выделялся в толпе, а иначе бы не запомнила.

— Интересно, чем же?

— Мужеством, солидностью, статностью и… взрослостью… Может, я ошибаюсь, но мне показалось тогда, что ты до УПИ успел послужить в армии, где и сделали из тебя настоящего мужика. — Услышав последние слова, Игорь невольно поморщился. Девушка заметила. — Не так? Что-то не то сморозила?

— Так-так… Насчет армии, — но не педагогично.

Девушка насупилась.

— Не поняла.

— Не пристало будущему педагогу употреблять такие слова, как «мужик» и «сморозила».

— Вот ещё!.. Я — не в классе, для начала, а в общественном транспорте, среди простого народа, где и не такая просторечность витает, — куда сочнее и круче.

Игорь понял, что с укором перебрал, поторопился. Они не настолько близки, чтобы друг другу выговаривать.

— Извините…

— Извиняю, — с необычайной легкостью, ничуть не обидевшись, отреагировала студентка.

Игорь решил подарить комплимент и тем самым сгладить возникшую, по его вине, неловкость.

— Удивительно… Вы так наблюдательны, меня сразу заметили и запомнили, а я… Осел! Такую прелесть!..

Девушка не дала договорить.

— Совершенная глупость! — воскликнула она. — Ничего нет удивительного! Помимо перечисленных положительных качеств, ты был среди своих очевидным лидером, застрельщиком. Скажи, я не права?

— Отчасти… Если в вашей речи поубавить пафоса, то… Да, будет правда. Все равно… С вашей стороны столько наблюдательности… Не верится… Будто знакомы целую вечность… — Парень решительно заключил. — Так не бывает.

— Да? А хочешь по памяти процитирую коряво написанный планшет, который тогда был у тебя в руках?

— Любопытно…

— А вот: «Ельцину — да, партийной сволочи — нет!» Ну, как?

— Ничего не скажешь: великолепная память! А вот я…

— Я попала в ряды протестантов не по убеждению (честно говоря, какие, скажи, могли быть в мои семнадцать убеждения?), а совершенно случайно. Я — не местная, из глубокой провинции… Про Ирбит слышал?

Игорь кивнул.

— Один из старейших наших городов. Чего стоит знаменитая тогдашняя ярмарка… А мотоциклы с коляской «М-72», получившие мировую известность?

— Так вот… За неделю до тогдашних событий сдала последний вступительный экзамен, а двадцатого приехала узнать, прошла ли по конкурсу. Увидев результат, обрадовалась. В приподнятом настроении вышла на улицу. Гляжу, тротуар запружен решительно настроенной молодежью… Все пошли и я за ними следом. Интересно же! В провинции такое не часто увидишь: ни тогда, ни сейчас. Провинция дремала и, спустя три года, по-прежнему в благополучной спячке. Сейчас на третьем курсе, живу в одном из корпусов педгородка. Знаешь, где это?

Игорь кивнул.

— Не доезжая пары остановок до площади Уралмаша… Меня зовут Игорем, а вас?

— Светлана Золотых… С этой фамилией в Ирбите полным полно.

— Могу вам позвонить? Сходим… Не просто так судьба нас свела?

— Огорчу тебя… Общага есть общага… На вахту можно позвонить, но на пятый этаж никто не побежит вызывать.

Мартьянов, взглянув в окно, увидел, что троллейбус только что отошел от остановки «Театр юного зрителя» и, значит, следующая остановка его. Достав из нагрудного кармана блокнотик и ручку, написал свой домашний номер телефона и протянул девушке.

— Позвоните, ради Бога!

— Не обещаю… Буду думать.

— Не думайте даже! Знаю имя и фамилию… Все равно ведь найду!

Игорь выпрыгну. Обернулся. Девушка, улыбаясь, посылала воздушный поцелуй, а он ей, прощаясь, помахал рукой.

Парень почему-то был уверен, что позвонит: если не завтра и не послезавтра, то наследующей неделе. Разве что у красавицы может оказаться парень, его соперник, но его и это не остановит. Не самонадеян ли? Время покажет. То, что Светлана Золотых из Ирбита покорила его до сегодняшнего дня свободное мужское сердце, — очевидный факт. Родителей оставит в неведении. Пока ни к чему волновать. Отец воспримет спокойно, а вот мать…

Кого-то или что-то ждать — тяжкое занятие

Выходные прошли в тягостном ожидании, как, впрочем, и следующие пять рабочих дней. На работе не было времени думать о личном: с утра до вечера крутился, как белка в колесе и поэтому проще забыться. А вот по вечерам… Кидался на каждый звонок домашнего телефона, но, увы, — не ему; звонили либо отцу, либо матери. Девушка не звонила и всё тут. Надежда таяла на глазах. Крепло осознание того, что давно уже освободила девичью память от не нужной для нее информации, номер его телефона потеряла или выкинула в первую же попавшуюся мусорную урну.

В нынешнюю пятницу возвращался домой тем же троллейбусом. Надеялся на новую случайную встречу. Когда машина поравнялась с пединститутом, он вгляделся в студенческую толпу, готовящуюся штурмовать салон. Уже ставшее ему милым лицо не увидел. А что, если выйти на остановке и поспрашивать? Отказался. Потому что не мальчишка, чтобы глупить: как-никак, а ему уже двадцать семь. Девушка, считал он, имеет право на глупости, потому что всего, судя по всему, лишь двадцать. Не считает ли его стариком и поэтому?.. Нельзя и этого исключать. Если даже и так, то он не намерен отступать.

Когда троллейбус подошел к его остановке, принял решение: если девушка к вечеру не даст о себе знать, то он завтра (это субботний день), поедет в студгородок и предпримет поиск, который будет непростым, потому что несколько корпусов, а в каком из них красавица — неизвестно. Остается лишь одно: полагаться на удачу. По природе своей не заражен подростковым инфантилизмом, — сидеть, сложа руки, не будет.

Около девяти вечера Анна Николаевна, встревоженная нервозностью сына, сегодня не находившего себе места в квартире, ласково поглаживая по голове, тихо спросила:

— Игорёша, что-то случилось?.. На работе, да?

Парень, глядя в окно, натянуто улыбнулся.

— Не выдумывай, мам… С чего ты взяла?

— Вижу… Не в себе… Материнское сердце чует… Его не обмануть… Как тогда…

Сын насторожился, тело напряглось и он, напустив на себя беззаботность, весело, с напускной иронией поинтересовался:

— Тогда? Это когда именно? Не в августе ли девяносто первого, а?

Мать подошла сзади, прильнула к крепкой, напоенной мускульной силой, спине сына и готова была, не понимая причины, расплакаться.

— Нет… Чуть раньше… В восемьдесят восьмом… Я даже день помню — седьмое декабря… В полночь проснулась в холодном поту. Ото сна… Будто бы ты был в бою, снаряд или мина тебя покалечила сильно… Обливаясь кровью, ты тянешь ко мне руки и истошно кричишь: «Спаси и сохрани меня, мама! Жить хочу, жить!»

Игорь повернулся. Изобразив на лице ухмылку, крепко обнял мать и, поцеловав, ободряюще, сказал:

— Глупый сон, мам. Как сама видишь, ни к селу, ни к городу… Здоровёхонек… Любому быку рога обломаю.

Анна Николаевна, выразив в глазах сомнение, покачала головой:

— Не скажи… Игорёша, я не дура… Вижу… Глаза мне на что?.. Скрываешь… Но я всё вижу.

— Не накручивай себя, мам. У меня все отлично — и тогда, и сейчас, тем более.

— Вот как? А шрамы?!

— Шрамы? Какие шрамы?

— Самые настоящие, сынок: на ногах, руках и голове. Их не скроешь. Повторяю: не дура, поэтому не морочь матери голову… А я вед спрашивала тебя, но ты отшутился: шрамы, сказал тогда мне, — это есть не что иное, как ожерелья, украшающие настоящего мужчину.

— Фи, мам, какие то шрамы?! Царапины! Не бери в голову, мам, не стоит…

Анна Николаевна, сердясь, строго, сказала так, как говорила в далеком детстве:

— Не шали!.. Отвечай, если уж к слову пришлось: где, когда и по какому случаю?

— Мам, не настаивай… Всё же обошлось…

— А что конкретно?

— Отец, гляди сама, не домогается, потому что понимает…

— Да? Что именно он понимает такого, что недоступно пониманию матери?

Сын замялся и ответил не сразу, долго ища мало-мальски приемлемую отговорку.

— Я в армии служил, где бывают военные тайны и, даже, уволившись в запас, бывший военнослужащий остается обязанным не болтать о секретах.

— Вот ещё! — Мать, махнув рукой, недовольно и с долей сарказма, покидая комнату сына, добавила. — Нашел шпионку!

Анна Николаевна, оставшись ни с чем, как говорят цыганки, при своих интересах, вышла, а сын порадовался: без потерь погасил интерес матери и на какое-то время та отступится.

Понятно, что в тогдашней ситуации не было никакой «военной тайны» — это была та самая ложь во благо, та самая утешительная ложь, от которой вреда никому никакого не приносит, прежде всего, его дорогой матери. Увиливая от прямого ответа, Игорь оберегал не себя, а слишком, как он считал, впечатлительную мать. Её здоровье — для него превыше всего.

Придет пора (не самая, наверное, удобная, но придет) и сын расскажет матери всё-всё, но будет уже поздно… Для всех поздно.

Всемерное сбережение покоя ближнего — деяние весьма похвальное, но всегда ли так уж полезное? Автор не знает на него ответа.

…И отец о том же

Утро субботы выдалось на славу. Несмотря на ранний час, несмотря на вчерашний прогноз синоптиков, утверждавших о ненастье, на безоблачном небе ослепляюще и горячо сияло июльское солнце.

Игорь, проснувшись от игры бликов на лице, вскочил, вышел на балкон, взял десятикилограммовые гантели и принялся за привычную физзарядку, потом прошел в туалетную комнату, а оттуда — в довольно тесную кухоньку, где его уже поджидали родители.

Сын нарочито (так, по крайней мере, показалось Анне Николаевне) бодро, присаживаясь на свое привычное место, воскликнул:

— Всем салют!

Мать, придвигая поближе к сыну глубокую тарелку горячущих щей, ворчливо спросила:

— А где поцелуй?

— Извини, мам!

Сын встал, нагнулся и поцеловал в щёчку, опустился на табуретку и быстро-быстро, будто кто-то его понужает, принялся за опустошение тарелки.

Отец, покончив с первым, перейдя к тефтелям, спросил:

— Какие, сын, планы?

— А что?

— Да так…

— Есть предложения? — Оторвавшись от тарелки, спросил и иронично добавил. — Выкладывай, обсудим на семейном совете и примем взвешенное решение.

— Нет… А всё же?

— После завтрака — думаю отправиться на пруд, поплавать, омыть тело и душу, позагорать. Вон, какое утро. Грех не воспользоваться.

— Стоящее дело, — отец одобрительно кивнул

— Кстати, пап: не хочешь ли и ты присоединиться?

— Я?.. Что ж… Не дурная идея… Давненько не был на пруду. — Отец повернулся в сторону матери. — А ты, Анюта, не составишь ли нам компанию?

Анна Николаевна отрицательно мотнула головой и решительно ответила:

— Стирка.

— Мам, отложи на другой день, — предложил сын, — не горит же.

— Нет-нет, мужички. Сначала дело, а уж потом придет пора и для забав. Сами знаете нашу поговорку.

Кто-кто, а эти «мужички» отлично знают, что уговорить Анну Николаевну невозможно в том случае, если она уже приняла решение. Она не из числа тех женщин, у которых на неделе семь пятниц.

Столь категоричный отказ, как показалось Игорю, отца ничуть не огорчил. Похоже, даже порадовал. Непривычно. Потому что его родители порознь не отдыхают. А вот без наставлений не обошлось.

— Вы там поосторожнее, — при прощании сказала она, поглаживая сына и поправляя на нем футболку.

Игорь коротко хохотнул.

— Из коротких штанишек, мам, мы давно выросли.

— Все равно, — возразила она и продолжила тем же наставительным тоном. — В первой половине дня солнце агрессивное, подолгу не лежите, головы и плечи прикрывайте влажным полотенцем — вмиг сгорите.

Посмеиваясь, «мужички» поспешили поскорее выскользнуть из-под плотной, хотя и приятной, опеки Анны Николаевны.

Решили, что поедут электричкой. Да, могли воспользоваться и седьмым номером трамвая, но тот, петляя по городу, дотащится минут за сорок. Понятно, им не к спеху, но зачем, если электричка домчит за пяток минут. На остановочном пункте «Электродепо» вышли и вместе с густой толпой отдыхающих перешли на противоположную сторону, по узкой сухой тропинке направились к чахлому лесочку из, преимущественно, осинника или березок.

Через сотню метров показался довольно низкий берег пруда. Владимир Игоревич, озираясь, присматривал местечко, как он выразился, удобное лежбище для двух тюленей. Отец, бросив на песок махровую простыню, стал снимать футболку и брюки. Взглянув на воду, потом на солнце, начавшее крепко пригревать, воскликнул:

— Хорошо!..

…Владимир Игоревич зашлепал по песчаному мелководью. Прошел, пожалуй, метров сто. Вода стала ему по пояс. Обернулся, помахал рукой.

— Следуй моему примеру, сынок!

Нырнул, а потом мощно по-молодецки, несмотря на возраст, поплыл к противоположному берегу, где за зарослями чертополоха виднелись дряхлые постройки.

Призыв не остался без отклика.

А через полчаса отец и сын лежали под обжигающими лучами июльского солнца на общей простыне, испытывая, как выражается молодежь, крутой кайф.

Вот, вспомнив про строжайший и обязательный для исполнения наказ жены, Владимир Игоревич встал, взял полотенце, пошел к воде, смочил, отжал, вернулся и заботливо прикрыл голову сына. При этом, усаживаясь рядом, пошутил.

— Хочешь, чтобы за недосмотр мне досталось?

Сын, смежив ресницы (забыл захватить защитные очки) и оставаясь лежать, лишь улыбнулся. Отец остался сидеть, внимательно разглядывая мускулистое тело сына. После возвращения из армии, хотя и прошло уже пять лет с гаком, вместе впервые на пляже. Как-то всё не получалось. Он разгладил кожу на месте очевидных травм ноги, от которых остались лишь рубцы, вздохнул.

— Не болит?

— Давно, пап, отболело. Не волнуйся…

— Мать места не находит… Переживает. Нет, чтобы её успокоить.

— У меня со здоровьем всё в полном порядке. Только подумай, пап, стал бы я выступать за сборную института по волейболу, если?.. Не враг себе.

Отец кивком подтвердил.

— Конечно, сын, так оно, но… О том же твержу Анюте, а она… Просыпаюсь ночью — вся в слезах… Переживает, а ты скрытничаешь… Как русский партизан в гестаповском застенке… Ты один у нас… Понимать надо…

— Понимаю, поэтому не хочу вспоминать… Только хуже будет. Надеюсь, ты на моей стороне, а?

— Вот… Пытаюсь понять, а…

Владимир Игоревич понимает, что не по-мужски хныкать о болячках, тем более, что они давно вылечены и не сигналят о себе. Он про себя, осмотрев последствия травм на ноге, подумал: «Нет, явно не огнестрельные ранения… Но что?.. Где получены явно серьезные травмы? От кого можно узнать правду?»

Отец, помолчав, решил поделиться догадкой и посмотреть на реакцию сына.

— в Тбилиси происходили события, в которых грузины затеяли бузу. Угрожали, я это помню, прокремлевскому ЦК компартии расправой. Не там ли пострадал, а?

Сын не сразу ответил на прямой отцовский вопрос.

Что касается, как выразился Владимир Игоревич, «бузы», то, действительно, по весне 1989 года (не первые и, увы, далеко не последние) антисоветские волнения. Тогда местные партийные вожди, перетрусив, кинулись за помощью к генералу Родионову²: спаси, мол, дорогой. Тот спас. Если верить тогдашним утверждениям депутата и доктора юридических наук Собчака³, действия генерала были самовольными, потому что, во-первых, использование вооруженных сил в полицейской операции без предварительного согласования с Москвой недопустимо, во-вторых, армией при подавлении мятежа была проявлена неоправданная жестокость, в результате чего некоторые протестанты были тяжело изувечены, в том числе, женщины и дети.

Пауза насторожила отца. Ему показалось, что он попал в точку. Но…

— Бог миловал, пап, — Игорь притворно рассмеялся.

— Да? Но ты сам говорил, что твой батальон находился в пригороде Тбилиси.

— Находился, но ни в чем таком мой батальон не участвовал — это совершенно точно. Я бы знал. Во-первых, не по профилю, пап: мы — химзащита, а в тех события, скорее всего, были задействованы саперные части. Я откуда-то помню, что ранения бунтующим были нанесены саперными лопатками.

— Так, именно так! Депутаты именно по этой причине особенно возмущались. Была даже создана парламентская комиссия, по горячим следам расследовавшая факты и потребовавшая привлечь Родионова к ответственности за самоуправство и превышение должностных полномочий.

Сын, сидевший и смотревший на водную гладь, по которой пробегал легкий ветерок, отрицательно мотнув головой, и уже с большей твердостью в голосе сказал:

— Нет-нет, мои сослуживцы, как говорится, не при делах.

— Они — да, а ты?!

— Тем более, пап.

Отец продолжал сомневаться.

— Сопоставляя факты…

Сын прервал, потому что не хотел продолжать не интересующую его тему.

— Ну, пап, какие еще факты?!

— Обыкновенные, сын. Ответь мне, батальон в то время стоял в пригороде Тбилиси?

— Всё верно.

— Скажи, почему ты ничего не знаешь о той кровавой бойне?

— Я не из любопытных… Отцы-командиры приучили не совать нос туда, куда мне не положено.

Отец упрямо добивался правды, поэтому торжествующе воскликнул:

— А я знаю!.. Точнее, почти уверен.

Сын теперь уже искренне рассмеялся.

— В таком случае, просвети.

— Смех твой неуместен. Грузины-бузотеры чуть не убили… Отшибли память, поэтому и ничего не можешь рассказать. Разве не так?

— Нет, пап, совсем не так.

— А как? — Владимир Игоревич, не дождавшись ответа, спросил. — Почему ты вернулся из армии не в конце декабря восемьдесят восьмого года, как это положено, а лишь в мае следующего, то есть вскоре после подавления бунта? Сошлешься на совпадение?

— Сошлюсь и даже охотно, пап. В жизни случается и не такое.

Чтобы (хотя бы на время) прекратить отцовские расспросы, сын встал, потянулся.

— Не пора ли, тюленям окунуть разгоряченные телеса? Как считаешь?

Отец и сын вошли в воду. Через четверть часа они вновь были на берегу и вновь принимали солнечные ванны. Они, всецело поглощенные в мысли, были у каждого индивидуальны, но одинаково тревожили обоих. На лице отца читалась хмурость и недовольство, а у сына, наоборот, блуждала улыбка.

«Тюлени» несколько меняют тему

Справа, из-за мыска, где размещалась база яхт-клуба «Металлург», показались две яхты под белоснежными парусами. Плыли медленно по причине еле заметного ветра. На яхте, что шла ближе к берегу, стояли трое: мускулистый молодой блондин, управлявшийся с парусом, и девчушки, чей счастливый смех, перемежающийся короткими озорными визгами, перекатывался по водной глади.

Отец вздохнул.

— Эх, молодость, — с некоторой печалью произнес он.

— Хороши, не так ли, пап?

Отец фыркнул.

— Анюта не хуже… Была… В их пору… Парни хороводились вокруг… Никакого отбоя… Трудно приходилось, поэтому поминутно держал хвост пистолетом… Своё не упустил, Анюта стала моей… До сих пор люблю… Мне кажется, даже пуще прежнего…. Нет, не кажется… В этом уверен.

— Особенно, пап, прекрасна та, что справа, та, что в бело-голубом крошечном купальничке. Богиня!..

Отец вновь хмыкнул.

— Природа не поскупилась, богато одарила всеми прелестями, — сказал и не преминул при этом добавить, — как и по части твоей матери.

Сын, уже сидя, провожал взглядом уплывающую красоту.

— Помню, как ты, пап, на руках носил свою Анюту. Есть свадебная фотография, где…

Отец прервал.

— Да-да, сын! — горделиво воскликнул он и заулыбался. — От самого отдела ЗАГСа на руках нес свою драгоценную пушинку, а это, без малого, три километра, — Владимир Игоревич вговь вздохнул и погрустнел. — Я бы и сейчас, но, увы… Пушинка чуть-чуть потяжелела, а я малость ослабел.

— Ты по-прежнему, пап, хоть куда.

Отец отмахнулся и проворчал:

— Никуда не годен… Остались лишь воспоминания… — Отец замолчал и через минут пять, желая повернуть разговор в несколько другую сторону, настороженно спросил сына. — А на твоем горизонте все еще никого? — Игорь утвердительно кивнул. — Что так? Анюта сильно тревожится, хочет видеть внуков… И я… Пора бы… Скоро двадцать восемь простучит.

— Я, пап, об этом тоже думаю.

Владимир Игоревич в сердцах проворчал:

— Не думать надо, а действовать. Что с тобой не так? Почти шесть лет, как вернулся из армии и… Тебя, как будто, подменили. Помнишь, выпускной? Гроздьями висли девчонки. И самые красивые. И на проводах в армию, вспомни, сколько одноклассниц (и каких!) рыдали, проливали слезы, обещая дождаться. Где же они? Испарились?

— С девчонками всё в порядке, многие обзавелись детьми.

— Еще бы! Столько лет прошло, сколько воды в реках утекло…

— Я, в самом деле, вернулся из армии другим: повзрослевшим и с другими жизненными принципами, в том числе, по-другому смотрю на девчонок…

Отец не на шутку рассердился и недовольно фыркнул.

— Глупости! Никакие принципы не отменяют главного — продолжения человеческого рода.

— Пап, но что я могу поделать, если не встретил до сих пор свою, единственную и неповторимую. Попадется на глаза девушка, подобная моей матери, и тотчас же потащу в ЗАГС. Не мешкая ни минуты, женюсь. Клянусь! И подарю вам замечательных внуков — можете не сомневаться.

— Когда рак на горе свистнет…. Если все дни будешь торчать на заводе и напрочь игнорировать женский пол. Ветром, что ли, надует, а?

— По большому секрету, пап: две недели назад в троллейбусе познакомился с девчонкой… Студентка пединститута…

— Вот отсюда, сын, поподробнее.

Игорь громко рассмеялся, чем привлек внимание соседей по пляжу.

— Увы, подробностей пока что не имею.

Отец сначала обрадовался, но тут же поскучнел.

— Но на вид… Хорошенькая?

— Несомненно! Я, похоже, втюрился. Я не верил в любовь с первого взгляда, однако же до сих пор ничего подобного не испытывал… Места себе не нахожу.

— Черт побери! — облегченно воскликнул отец и даже прищелкнул пальцами, что позволял себе лишь в крайней степени возбуждения. — Успокою Анюту: вот обрадуется!

Сын поспешил охладить пыл отца.

— Преждевременно.

— Почему же?!

— Две недели, а звонка от нее все нет.

— Знает наш номер телефона?

— Дал.

— Понятно: цену себе знает — это превосходно. Моя Анюта также первой бы ни за что не позвонила. Тебе надо проявить настойчивость. Поэнергичнее, сын, поэнергичнее и девушка будет твоей. И как не быть! Где отыщется еще такой молодцеватый и к тому же умный парень, как мой сын?! На дороге они не валяются. Крепись! Девчонка позвонит. Вот увидишь, позвонит. Кто-кто, а уж я-то женщин отлично знаю. — Он погрозил пальцем. — А и ты не будь лохом. Из подростковых штанишек давным-давно выпал.

Примечания

2

На тот момент командующий войсками Закавказского военного округ, во второй половине 1989 года Игорь Николаевич Родионов был переведен в Москву, где возглавил на какое-то время Академию Генерального штаба. Кстати, он стал прототипом одного из персонажей любовного романа «Извивы судьбы».

3

Известный на весь мир политический оппозиционер, ставший впоследствии первым мэром Санкт-Петербурга.