Король и император

Гарри Гаррисон, 1996

Побеждая в сражениях на суше и на море, исполняя волю богов, что являются в пророческих видениях, человек, поднявшийся из самых низов, становится единым королем северных народов. Шеф, мастер боевых и мирных ремесел, совершил поистине невозможное, заставив вчерашних заклятых врагов прекратить взаимное истребление. Но теперь ему бросает вызов возрожденная Священная Римская империя, которая заключила временный союз с могущественной Византией, чтобы расправиться с загадочным англо-норманнским монархом и расцветающими под его защитой странами. Понимая, что драккары викингов не могут противостоять мечущим греческий огонь галерам, Шеф в поисках равноценного оружия отправляется в новый поход – на Восток, к сокровищнице знаний мусульманской цивилизации.

Глава 8

— Что значит — ты не можешь сказать, где эта не догрызенная Нидхёггом женщина? Я велел не спускать с нее глаз!

Бранд, с которым никто не разговаривал таким тоном со дня, когда у него стала расти борода, сжал огромные кулаки и зарычал было в ответ. Рядом стоял Хунд, на добрых два фута ниже ростом, встревоженный двумя обстоятельствами: пропажей Свандис и назревающей ссорой между провинившимся Брандом и разгневанным Шефом.

Вокруг царила неразбериха. Северяне занимали целое здание, что-то вроде казармы на берегу Гвадалквивира. В данный момент люди бегали туда-сюда через двор, воздух полнился криками ярости и недоумения. Амуницию складывали прямо на песок внутреннего дворика, воины охраняли ее от своих же товарищей, на случай если те решат возместить собственные недостачи за счет ротозеев. Норманнские шкиперы и английские пехотные командиры пересчитывали подчиненных и пытались выяснить, кого нет на месте.

— Ты только посмотри на это стадо баранов! — негодовал Шеф. — Двенадцати человек не хватает. Скарти говорит, какой-то мерзавец продал половину весел с его ладьи — весел, Христос, то бишь Тор, нас помилуй! А эти мавры с полотенцами на голове орут, что пора выступать, что христиане привели свой флот, и армию, и один Локи знает, что еще. Вот придем к берегу и обнаружим, что корабли сгорели, не успев ни разу выстрелить, потому что охрана спала мертвым сном. А сейчас я должен все бросать и искать какую-то дурную бабу, потому что ты не смог вовремя оторваться от бутылки!

Рычание Бранда перешло в стон, он уперся руками в бока, стараясь удержаться и не задушить своего короля, командира и боевого товарища; крошка Хунд вклинился между двумя здоровяками в смехотворной попытке разнять их. И тут Шеф заметил, что ухмыляющиеся лица зрителей теперь обращены в другую сторону. Он тоже повернулся.

Через ворота дворика, все еще осененные утренней тенью, вошла Свандис. Как всегда, чадра прикрывала ее лицо. Но жрица откинула ее, завидев полсотни враждебных лиц. Взгляд ледяных глаз сочетался с волевым подбородком. Бранд с глухим стоном инстинктивно схватился за живот.

— Ну вот она и вернулась, — успокоительно заговорил Хунд.

— Да, но где она была?

— Шлялась, как кошка, — проворчал Бранд. — Ночь напролет. Наверно, какой-нибудь араб взял ее в свой гарем, а потом сообразил, что с такой стервой лучше не связываться. И не стоит его винить.

Шеф в упор посмотрел в ее сердитые глаза, потом покосился на Хунда. В его стране каждая женщина была собственностью какого-нибудь мужчины: мужа, хозяина, отца, брата. Ее сексуальные похождения затрагивали прежде всего честь этого мужчины. В данном же случае, насколько он понимал, если у Свандис и был какой-то хозяин, так это человек, который взял ее в ученицы. Хунд. Если он не чувствует себя оскорбленным или униженным, то все в порядке.

«И вообще, — размышлял Шеф, — похоже, Свандис не ищет любовных приключений, что бы там ни говорил Бранд. При всей своей красоте она держится скорее агрессивно, чем фривольно».

И это было вполне естественно, если учесть то, о чем Шефу рассказал и на что намекнул Хунд.

Свандис была готова к выволочке, а то и к побоям — обычному наказанию за подобные поступки. Но Шеф лишь бросил через плечо: «Цела, и ладно». После чего взял Бранда под руку и повел к куче сложенных весел, которые заново пересчитывал Хагбарт.

Запасенный для самозащиты гнев вырвался наружу.

— Ты не хочешь знать, где я была?! — выкрикнула Свандис. — И что делала?

Шеф снова обернулся.

— Нет. Поговори об этом с Хундом. Хотя вот что… На каком языке ты общалась с местными? Скальдфинн был уверен, что ты не найдешь переводчика, разве что с латыни, которую не знаешь.

— На английском, — прошипела Свандис. — Ты хоть представляешь себе, сколько здесь англичанок? В кордовских гаремах?

Шеф отпустил Бранда, возвратился и пристально посмотрел на жрицу. Свандис заметила, что его лицо снова помрачнело. Он заговорил, словно отвечал собственным мыслям, хотя обращался к Хунду:

— Так уж и не представляю? В Гедебю на невольничьем рынке я видел, как викинги продавали венедских девушек арабам. Стражник тогда сказал, что цена на рабынь подскочила, так как их перестали привозить из Англии. Но живым товаром торгуют уже не меньше полувека. Где бы мы ни были, Хунд, мы встречали молодых полонянок. На норвежских хуторах, в землянках Шетландских островов, здесь, в Испании. Кажется, в мире нет места, где не встретишь раба из Норфолка или Линкольна. Или Йоркшира, — добавил он, вспомнив своего берсерка Катреда. — Однажды мы потолкуем по душам с заядлым работорговцем; готов поспорить, в наших рядах прячется несколько бывших. Мы спросим, как он угонял людей, как продавал на рынках. Изнуренных — шведам для жертвоприношений, сильных — на горные хутора. А красавиц — сюда, и не за серебро, а за золото. — Рука Шефа сама потянулась было к оружию, но оружия он, как всегда, не носил, даже меча на поясе. — Ладно, Свандис, как-нибудь расскажешь свою историю. Я не виню тебя за сделанное твоим отцом, он получил по заслугам. Сейчас, как видишь, нам пора отправляться. Иди позавтракай, собери вещи. Хунд, проверь, нет ли у нас больных.

Он решительно подошел к груде весел и приказал Скальдфинну выяснить, нельзя ли выкупить украденные у новых владельцев. Свандис растерянно глядела Шефу вслед. Бранд тоже ушел, бормоча что-то в бороду. Хунд посмотрел на свою ученицу.

— Ты поделилась с ними своими идеями? — спокойно спросил он.

— Неверные опять играют со змеем, — сказал хозяин флагманского корабля командиру сухопутного войска.

Уроженец Кордовы аккуратно сплюнул в море, чтобы выразить свое отвращение и презрение.

— Хотят потягаться с ученым человеком Ибн-Фирнасом, да будет к нему милостив Аллах. Как будто сукины дети из самых дальних варварских стран могут сравниться с истинным философом! Смотри, змей уже падает, а ведь на нем нет ни мужчины, ни даже мальчика. Он поник, как старческий пенис. Куда им до Ибн-Фирнаса! Я видел, как его аппарат летел, словно орел, несущий в клюве здоровенного парня. Чтоб этим неверным сгинуть в муках за их гордыню и безрассудство!

Флотоводец искоса глянул на полководца и подумал, что неразумно так гневаться.

— На них проклятие Аллаха, — дипломатично сказал он. — Как и на всех, отвергающих пророка. Но пусть кара не падет на головы неверных, пока мы не увидим, как действуют их камнеметательные машины.

— Машины! — прорычал сухопутный военачальник. — Да лучше встретить приверженцев Исы с саблей в руке, как мы делали всегда! И всегда побеждали.

«Вот оно что, — подумал флотоводец. — Просто твое ремесло становится ненужным».

— Ты прав, Осман, — снова согласился он. — И если Аллаху будет угодно, мы так и поступим. Но я попрошу тебя об одном. Пусть эти магусы, эти не знающие Книги язычники остаются на нашей стороне, по крайней мере до тех пор, пока мы не сразимся с греками. Метательные машины северян могут сделать то, чего не сделают лучшие из наших сабель. Очень не хочется попасть под греческий огонь.

Он отвернулся, прежде чем раздраженный собеседник нашелся с ответом.

В полумиле от них Шеф с подаренной арабским философом подзорной трубой следил за воздушным змеем, медленно опускающимся в синие прибрежные воды Средиземного моря. Король не испытывал особой досады. Как только объединенный флот Пути и Андалузии после стремительной гонки вниз по течению Гвадалквивира вышел в море, Шеф начал опыты со змеем, при азартном содействии Квикки, Озмода и прислуги катапульт на «Победителе Фафнира». Шеф не забыл запастись жердями и тканью, из которых собирал свои летающие конструкции Ибн-Фирнас.

— Мы не знаем, что удерживает эту штуку в воздухе, — сказал Шеф своим внимательным слушателям. — Значит, надо перепробовать все варианты.

Сегодня они испытывали сплошную коробку, без боковых отверстий. Полная неудача. Означает ли это, вопреки здравому смыслу, что щели все-таки необходимы? Или в неудаче виноваты два привязных троса, которые тоже опробовались в этот день? Катапультеры, которые удерживали тросы, пытались осторожно перевести змея в восходящий полет, но без особого успеха.

Не так уж важно. Во-первых, благодаря этому людям было чем заняться. Взглянув на верхушку мачты, Шеф, как и ожидал, увидел, что впередсмотрящий, вместо того чтобы обшаривать глазами горизонт, неотрывно следит за змеем. Окрик, жест — и матрос виновато возвращается к исполнению своих обязанностей.

А во-вторых, по опыту Шефа, любое техническое новшество, как правило, рождалось в муках доделок и усовершенствований, по мере того как работающий на машине человек осваивал ее, знакомился с проблемами и учился справляться с ними. Абсолютно ничего не получалось сразу как надо. Сейчас Шефу было довольно и того, что люди заняты делом, стараются хотя бы повторить достижения Ибн-Фирнаса, осваивают навыки, которые пригодятся потом, когда придет время двигаться дальше. Ибн-Фирнас так и не понял одну вещь, упрямствуя в своем забавном нежелании делать выводы из теории, — в нежелании, которое Шеф уже считал характерным для всей арабской культуры: опыты с полетом взрослого человека ли, мальчика ли будут гораздо безопаснее над спокойным морем, а не над каменистыми берегами Гвадалквивира. Шеф уже сбился со счета легковесов из команды Ордлафа, которые изъявляли желание искупаться.

Змей коснулся воды, что вызвало общий стон разочарования. Ладья, одна из тех пяти, что поднимались вверх по Гвадалквивиру к Кордове, развернулась; викинги неторопливо подошли на веслах к змею и начали извлекать из воды его и ведущую к нему бечеву.

У двухмачтовых кораблей имелся один недостаток, не проявлявший себя в Атлантике, для плавания по которой их и сконструировали. Это были настоящие парусники, быстрые, остойчивые, приспособленные нести онагры и дротикометы, а также десятки тонн провизии и воды. В британских и скандинавских водах, где ветер почти никогда не стихал и чаще был слишком сильным, чем слишком слабым, они с успехом очищали моря от кораблей франков и викингов — первые были слишком тихоходными, а вторые слишком хрупкими, чтобы противостоять таким судам.

Но раньше никто не пытался провести их на веслах дальше выхода из гавани, и делалось это с помощью гигантских весел, рассчитанных на четырех человек; при этом скорость была черепашьей. А во Внутреннем море нередко стоял мертвый штиль. Поставив оба паруса, чтобы ловить малейшее дуновение ветра с моря, «Победитель Фафнира» и другие корабли класса «герой» — «Победитель Грендаля», «Зигмунд», «Вади», «Теодрик», «Хаген» и «Гильдебранд» — едва плелись. В отличие от них суда викингов выдерживали походную скорость эскадры при самой ленивой гребле, и их команды были счастливы израсходовать избыток энергии, гоняясь за упавшим в море змеем. А галерный флот после нескольких взрывов негодования кордовского начальника, по-видимому, смирился с таким положением дел. Теперь установился следующий порядок: утром галеры уходили на веслах вперед, днем предавались долгой сиесте, а на склоне дня неслись к берегу, чтобы найти питьевую воду и разбить лагерь на ночь. Неверные за время сиесты наверстывали упущенное, и в конце концов все встречались вечером. Связь между главными силами флота и отставшими парусниками поддерживалась благодаря находившимся в промежутке между ними судам. Из вежливости — а скорее, потому, что не доверял магусам, — сам флотоводец на зеленой галере держался поблизости, вместе с четырьмя десятками больших кораблей, чего было вполне достаточно, чтобы при необходимости окружить и взять на абордаж флот Шефа. И не имелось другого способа защититься от арабов, как только держать их на расстоянии, чтобы было время пустить в ход онагры. Поразмыслив, Шеф смирился с таким положением. Раз уж арабы не напали на него на улицах Кордовы, вряд ли они сделают это в походе на грозного общего врага.

Хагбарт готовился к полуденной церемонии, во время которой измерял высоту солнца над горизонтом с помощью своих инструментов, чтобы сверить результат с составленными им таблицами. Практического значения это почти не имело. По результату можно было судить — если Шеф правильно ухватил суть идеи, — как далеко на север или на юг они заплыли, но фактически Хагбарт мог лишь сказать, какому месту на атлантическом побережье это соответствует по широте. Вот если бы у них была хорошая карта… Шеф отлично понимал, от скольких неприятностей подобная информация могла бы избавить его с товарищами во время перехода через гористый норвежский Киль, от берегов Атлантики до Ярнбераланда.

Шеф развернул подаренную арабами карту, которая, надо признать, была лучше всех, что он видел за свою жизнь. Этой ночью его люди набрали воды в порту Дения, в хорошо защищенной гавани с пологими берегами, на которые легко было вытащить корабли с малой осадкой. Командир местного гарнизона сообщил, что христиане, и в частности грозный Красный флот греков, за последнюю пару недель высаживались на берег уже меньше чем в ста милях к северу. Значит, они в любой момент могут появиться на горизонте.

При этой мысли Шеф поднял голову и позвал впередсмотрящего:

— Видно что-нибудь?

— Ничего, государь. На флагмане натянули навес и перестали грести, сейчас мы его обгоняем. В море несколько рыбацких лодок. На всех эти забавные треугольные паруса. Горизонт чист, как у шлюхи…

Окрик Хагбарта прервал это «изысканное» сравнение. По какой-то причине Хагбарт решил, что следует оберегать единственную на борту женщину от непристойностей. Все викинги, заметил Шеф, хотя и не любили Свандис, не могли полностью избавиться от благоговейного трепета, который вызывала у них кровь Рагнарссонов.

Хагбарт плюхнулся, скрестив ноги, прямо на палубу около Шефа с картой, а рядышком удобно устроились на раскладных холщовых табуретках Хунд и Торвин. Шеф осмотрелся, решая, кого еще позвать на импровизированный военный совет. Бранда на борту не было, он заявил, что вернется на свой корабль «Нарвал», построенный им взамен долго оплакиваемого «Моржа». Он объяснял, что неуютно себя чувствует на величественном «Победителе Фафнира», предпочитая ему свое маневренное судно. Шеф подозревал, что Бранд просто не мог выносить присутствия Свандис — не то из-за ее отца, не то из-за нее самой. Скальдфинн стоял неподалеку у борта. Почему он не подходит? Шеф догадался, что Скальдфинн не хочет оставлять в одиночестве Сулеймана, но не уверен, что остальные будут рады присутствию еврея, ведь теперь тот прекрасно научился понимать их разговоры.

Сулейман был личностью странной, держался гордо и замкнуто. На протяжении многих недель Шеф и подумать не мог о нем иначе как о машине для перевода, однако во время уроков языка постепенно стал кое о чем догадываться. Король подозревал, что, несмотря на всю показную преданность Абду эр-Рахману и арабским хозяевам, Сулейман… не заслуживает доверия? Может поддаться нажиму? Помимо всего прочего, выяснилось, что в мире ислама иудеи и христиане платили налоги, а мусульмане — нет. Это не могло не стать причиной обид и недовольства. Шеф помахал рукой Скальдфинну, показывая, что Сулейман тоже может к ним присоединиться.

— Итак, — сказал Хагбарт, — объясни нам еще раз, государь, каков твой замысел. Мы запускаем в воздух змеев, крадем у христиан греческий огонь и кидаем его с неба?

Шеф улыбнулся:

— Только не говори Муатье. Он скажет, что его наставник первый до этого додумался. Итак, мы находимся где-то здесь. — Он ткнул в карту жестким пальцем с обломанными ногтями. — Христиане не могут быть далеко, и все кругом твердят, что они ищут нас точно так же, как мы ищем их. Следует ожидать столкновения лоб в лоб. Значит, именно его мы и постараемся избежать. Они знают то, чего не знаем мы, а мы знаем то, чего не знают они.

— Начни с самого легкого, — посоветовал Хагбарт, самый молодой и горячий из жрецов Пути. — Скажи, что знаем мы.

Шеф снова улыбнулся:

— Первое, что мы знаем, — никто из них: ни христиане, ни арабы — не умеют сражаться на море.

Молчание и обмен взглядами. Наконец Сулейман, предварительно убедившись, что никто из сподвижников короля не желает попасться на удочку, решил сам задать напрашивающийся вопрос:

— Прости, государь, но ведь андалузский флот выиграл много битв на море, как и греческий. Ты хочешь сказать, они сражаются не совсем правильно?

— Нет. Я хочу сказать, что это не были морские сражения. Видно по тому, как ведет себя старик наварх, как бишь его? — Шеф ткнул пальцем за плечо, в сторону укрытых навесами галер, застывших в послеобеденной сиесте в двух милях. — Его основная идея — дать сражение на суше, в котором на одном из флангов будут действовать корабли. С тех пор как мы обнаружили армию противника, идущую берегом — где это было, в Аликанте? — флот старается не терять ее из виду. Конечно, наши парусники их задерживают, но мы могли бы двигаться быстрее, если бы шли под парусами всю ночь, нам это нетрудно. Но наварх каждый вечер становится на якорь рядом со своей сухопутной армией. Они собираются драться вместе, армия на армию и флот на флот. Они никогда не уходят далеко от пресной воды — да и не могут, имея на борту столько гребцов, при такой-то жаре, — и не оставляют надолго сухопутные войска, пешие и конные.

— И какое преимущество это дает нам? — осторожно осведомился Торвин.

То, что говорил его бывший подопечный, нередко звучало как бред одержимого, но никто не осмелился бы назвать так победителя в битвах при Гастингсе и Бретраборге.

— Я бы хотел сделать так: воспользовавшись легким ветром, который каждое утро дует с суши, отойти подальше от берега, а днем напасть на противника с фланга и тыла со стороны открытого моря. Тогда мы сможем применить катапульты при дневном свете, а флот противника будет зажат между нами и берегом.

— Но у вас только семь кораблей с… как ты их называешь? С мулами? — деликатно напомнил Сулейман. — Достаточно ли будет семи для такой великой битвы?

— У наварха сотни галер, — ответил Шеф. — Столько же, как нам сказали, было у начальников тех двух флотов, которые греки уже уничтожили. Эти галеры оказались беспомощны против греческого огня. Мы надеемся, что флот христиан не устоит против наших камнеметов.

— Чтобы расстрелять несколько сотен кораблей, потребуется много времени, — скептически заметил Торвин.

— Вот именно. Я хочу уничтожить только суда с греческим огнем. Говорят, это красные галеры. Их всего штук двадцать. В этой битве значение будут иметь только двадцать галер с огнем и семь наших парусников с мулами. И тот, кто начнет первым, победит. Все остальные суда, как только этот вопрос решится, будут просто свиньями на убой. Ягнятами на заклание, я хотел сказать, — торопливо поправился Шеф, вспомнив странные диетические ограничения, существующие как у мусульман, так и у евреев.

— Понимаю, — сказал Скальдфинн. — Но еще один вопрос: что же знают они, чего не знаем мы?

— Вот я и не знаю, — вставил Шеф, пока никто не успел дать очевидный ответ.

Все северяне рассмеялись, а Сулейман бесстрастно поглядывал на них и оглаживал бороду. «Они как дети, — подумал он. — Правильно сказал Абд эр-Рахман. Они могут смеяться над чем угодно. У них все время шуточки, подначки. Перепрятывают чужую еду, связывают шнурки обуви. Сам король весь день запускает воздушных змеев и ничуть не смущается оттого, что они то и дело падают в море. У этих людей нет чувства собственного достоинства. Или наоборот, они считают, что их достоинство невозможно умалить такими пустяками? Муатья до хрипоты доказывал, что северяне глупы и необразованны. Однако они учатся с устрашающей скоростью, а Муатья не способен постигать то, что не освящено авторитетом наставника или, еще лучше, авторитетом книги. Интересно, — гадал Сулейман, — о чем же на самом деле думает одноглазый?»

— Как я надеюсь, они не знают, что мы уже здесь, — в завершение сказал Шеф. — В этих южных морях еще никто не сталкивался с установленными на кораблях катапультами. Греки, видимо, рассчитывают встретить еще один излишне самоуверенный мусульманский флот, многочисленный и отчаянно храбрый. В этом случае у нас есть шанс на победу. Но если они знают, что мы здесь, то, скорее всего, попытаются атаковать нас ночью. Это полностью противоречит тому, чего хотим мы. Чтобы расстрелять их на расстоянии, нам нужен свет и линейное построение. Они же захотят подобраться скрытно и напасть на скученный флот с близкой дистанции, когда не важно, днем происходит дело или ночью. В любом случае они своего добьются.

— Ответ на это напрашивается сам собой.

— Точно, — согласился Хагбарт. — Мы встанем у берега под прикрытием прочих кораблей флота. Если враги их подожгут, у нас будет достаточно времени, чтобы зарядить онагры, и достаточно света, чтобы стрелять прицельно.

— Может быть, есть еще что-то, чего мы не знаем, — повторил Торвин.

— Я знаю что. А вдруг они построили такой же «Неустрашимый», как мы в свое время?

Хагбарт грустно покачал головой. Громоздкий, обшитый стальными пластинами, едва передвигающийся «Неустрашимый», который семь лет назад в буквальном смысле переломал хребты кораблям Рагнарссонов, первоначально, до полной перестройки и переименования, принадлежал Хагбарту, и тот клялся, что его «Орвандиль» — самый быстрый корабль на всем Севере. Но «Неустрашимому» в той битве тоже сломали хребет камнем из катапульты, и с тех пор он ни разу не выходил в море. Позднее его разобрали на дрова.

— Они не смогут этого сделать, — категорически заявил он. — Я навидался средиземноморских галер, наблюдал, как их строят. Говорят, конструкция не изменилась за последнюю тысячу лет что у римлян, что у греков. Они нашивают доски вгладь, а не внакрой, как мы. Просто набирают борт доска за доской, без всяких шпангоутов. Слабый киль и очень слабые борта. Нос укреплен, чтобы держать таран, но это почти ничего не дает. Пробить борт очень легко. Нет, я не говорю, что их корабелы дураки. Просто они строят для мелкого моря, без учета приливов и волн. И я утверждаю, что переделать такую галеру в новый «Неустрашимый» нельзя. Корпус недостаточно прочен.

Последовала долгая задумчивая пауза, прерываемая лишь раздающимися неподалеку выкриками и всплесками. В полуденном мареве «Победитель Фафнира» совсем потерял ход, паруса обвисли; только и проку, что спасительная тень. Команда не упустила случая раздеться и поплескаться в прохладой воде. Шеф заметил, что Свандис с борта смотрит на обнаженных мужчин, держась за подол своего длинного платья из белой шерсти. Казалось, она тоже готова раздеться и нырнуть в море. Это вызвало бы по меньшей мере всеобщий восторг, что бы ни говорил Бранд про гнев морских ведьм и марбендиллов из бездны. Авторитет великана в этом вопросе оказался подорван, когда стало известно, что Бранд и сам на четверть марбендилл.

— Ну что ж, план у нас теперь есть, — сказал Шеф. — Хагбарт и Сулейман, поговорите сегодня вечером с командующим флотом насчет ночного охранения. Завтра я попрошу его выслать вперед легкие суда, пусть попробуют найти и связать боем врага, чтобы мы могли обойти его с фланга. Наше секретное оружие, кроме онагров, — то, что мы не боимся выйти в открытое море и остаться без пресной воды для гребцов. На это мы и должны рассчитывать. И есть еще одно приятное обстоятельство.

— Какое? — спросил Хагбарт.

— Нашего троллеобразного приятеля здесь нет. Я имею в виду императора.

— Откуда ты знаешь?

Шеф снова улыбнулся:

— Я бы почувствовал, окажись этот мерзавец где-то поблизости. Или увидел бы дурной сон.

Много меньше дневного перехода парусника отделяло этот военный совет от другого, в котором участвовали начальники объединенных экспедиционных сил греков и римлян. Лишь эти двое сидели в сумрачной, наполненной запахом нагретого кедра кормовой каюте большой греческой галеры. Ни один из них не считал целесообразным советоваться с подчиненными. Подобно тому как раньше поступили их повелители, император Бруно и базилевс Василий, военачальники решили, что удобнее всего общаться на латыни. Оба довольно сносно разговаривали на этом языке, хоть и не любили его. Грек Георгиос научился итальянскому диалекту у неаполитанских моряков, которых презирал, считая еретиками и бабами. Германец Агилульф перенял французский диалект от живущих за Рейном соседей, ненавистных исторических врагов, претендующих на культурное превосходство. Однако оба пошли на жертвы ради возможности сотрудничать. Каждый невольно проникся уважением к талантам другого за многие месяцы, изобилующие совместными победами и завоеваниями.

— Они на юге, в дне пути, и медленно приближаются? — переспросил Агилульф. — Откуда ты знаешь?

Георгиос махнул рукой в сторону маленького смотрового отверстия, проделанного в узкой корме. Вокруг двух десятков его красных, в сотню футов длиной галер расположилась флотилия суденышек самых разных видов. Это были добровольные помощники, христианские рыбаки с севера испанского побережья, с островов и пограничной зоны между Испанией и Францией.

— Мавры так привыкли к рыбачьим лодкам, что не обращают на них внимания. Вдобавок они не могут отличить христианина от мусульманина или иудея. Каждый вечер наши лодки уходят в море и возвращаются со свежими сведениями. Я уже давно в точности знаю, где находится каждый корабль противника.

— А вдруг противник то же самое проделывает с нами?

Георгиос отрицательно покачал головой.

— Я не так беспечен, как арабский наварх. Ни одна лодка не может подойти сюда ближе пятидесяти стадиев без того, чтобы ее остановили и осмотрели. И если в ней мусульмане… — Он рубанул ладонью по краю стола.

— Почему разведчики успевают вернуться, пока неприятельский флот идет на нас? Наши лодки настолько быстры?

— Да, поскольку лучше оснащены. Видишь, какие у них паруса? — Георгиос снова махнул в сторону покачивающихся неподалеку лодок.

На одной из них, уходившей по тихой воде с каким-то поручением, уже подняли и расправили парус: треугольный кусок ткани на наклонной рее — гафеле.

— Здесь это называют «латинский парус», на их языке «латино».

Тут оба мужчины одновременно хмыкнули, выражая презрение к чудаковатым иностранцам.

— Они говорят «латино», подразумевая, — Георгиос запнулся, подбирая слово, — что-то вроде «аптус», «ловкий». И это действительно удачный парус, рассчитанный на легкие боковые ветры и позволяющий развить большую скорость.

— Почему же тогда у вас другие паруса?

— Если бы ты посмотрел вблизи, — объяснил наварх, — то сразу бы все понял. Когда нужно развернуться другим бортом к ветру, — (в латыни, которой владел Георгиос, не нашлось слова «галс»), — недостаточно повернуть гафель — палку, к которой крепится парус. Этот гафель нужно перекинуть через мачту. На лодке это не проблема, а вот когда мачта высокая и гафель тяжелый… Или судно должно быть маленьким, или команда — большой.

Агилульф фыркнул; объяснения ему наскучили.

— Итак, мы знаем, где они, а они не знают, где мы. Что это нам дает?

Грек откинулся на своей скамье.

— Наше оружие — огонь. Их оружие, о котором ты мне постоянно напоминаешь, — камни. Ты сам рассказывал, что на твоих глазах один такой корабль потопил целый флот и никто не успел даже сказать: «Господи, помилуй!»

Агилульф кивнул. Он участвовал в битве при Бретраборге, видел, как флагман Шефа «Неустрашимый» разнес в щепки флот Рагнарссонов. Это произвело неизгладимое впечатление на германца.

— Я тебе верю. Значит, враги постараются сражаться на расстоянии, а мы предпочтем подойти поближе. Наверняка они ждут ночного нападения. Но у меня есть идея получше. Видишь ли, все мои рыбаки твердят одно и то же. Эти северные корабли, говорят они, — парусники. Никто не видел, чтобы они пытались идти на веслах; по-видимому, они слишком тяжелые и широкие. Но в этих водах ветер всегда стихает в полдень, поскольку вода и суша нагреты одинаково. Вот тут-то я и нанесу удар.

— Они могут швырять камни не сходя с места, — возразил Агилульф.

— Но не через носовые и кормовые штевни. В любом случае я намерен сначала отогнать или сжечь вспомогательные суда, арабские галеры. А потом разберусь с северянами. Ведь я могу двигаться, а они нет. В самом худшем случае мы просто уйдем на веслах. Если же противник окажется слабее, мы его разгромим.

— Значит, ты зайдешь с фланга, при необходимости обезвредишь северян и потом с моря ударишь в тыл арабской армии. А я буду теснить пехоту и конницу по фронту.

Георгиос молча кивнул. Оба понимали, что в их генеральном плане возможны любые изменения. Но теперь каждый знал, что думает другой и как поступит в том или ином случае. Они еще не проиграли ни одной битвы и даже стычки, пройдя через все северо-западное Средиземноморье, от берега до берега.

Агилульф встал:

— Годится. Мои воины, предназначенные для твоих галер, уже оповещены. Они будут ждать на берегу за час до рассвета, со всеми припасами. Вышли лодки, чтобы забрать их.

Георгиос тоже поднялся. Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Хотел бы я, чтобы здесь был император, — неожиданно сказал Агилульф. — Я имею в виду моего императора.

Георгиос пренебрежительно хмыкнул и закатил глаза:

— Он твой император, а не мой. Мой император и даже тот дурень, что был перед ним, не стал бы на этом этапе войны гоняться за какой-то реликвией.

— В последнее время она помогала Бруно, — сказал Агилульф со всем почтением к монаршьей непогрешимости, какое только мог изобразить.