Арфио. Все или ничего…

Владимир Савич

Несмотря ни на что заполучить старинный манускрипт Магдалины, передающий своему обладателю деньги и власть над всем миром. Именно такая задача стоит перед обычным студентом Григорием Яблонским. Бегство от КГБ, постоянная угроза жизни и разбитые сердца любимых девушек – цена за находку. Но стоит ли игра свеч?..

Картина десятая

Яблонский прошелся руками по волосам. Поправил галстук и объявил:

— Ну, что ж раз вы называете меня смельчаком, то нужно этому соответствовать. Быть, так сказать, смелым до конца. Пошли. Надеюсь, ваши родители меня не скушают?

— Да, что вы, — засмеялась девушка, — наоборот, накормят. У меня мировые родители! Молодые люди вошли в подъезд:

— Как поживаете, Татьяна Ивановна? — лакейским голоском поинтересовался швейцар.

— Прекрасно, Михалыч.

— Ну, и, слава Богу.

— Это со мной. — Кивнула на Яблонского Тата.

— С нашим удовольствием…

Швейцар нажал на кнопку лифта. Молодежь на быстроходном лифте взметнулась на десятый этаж.

Дверь им открыла простоватого вида женщина. Яблонский подумал, что это домохозяйка.

— Мама, познакомься, это наш сотрудник Григорий Яблонский. А это моя мама. Нина

Тимофеевна.

— Очень приятно, — улыбнулся Яблонский.

— Добрый день. Добрый день. — По-волжски округляя «О» заговорила Нина Тимофеевна — милая, словоохотная, хлопотливая женщина. — Да вы проходите. Проходите. Я как раз самовар поставила. Прошу.

Яблонский вошел в огромную гостиную и впрямь увидел на столе пузатый, сверкающий золотыми боками самовар.

— А я думал, вы шутите! Про самовар. В шутку называете так чайник.

— Что вы милый, у нас всегда только самовар. Я с детства привыкла чай из самовара пить. Это нынче из чайников пьют, а разве ж это чай. Да, вы приходите к столу, попробуйте мой чаек и булочек наших попробуйте. Я их сама делаю. Да, я вообще все сама делаю. И пеку и убираю. Другие, знаете — ли, домохозяек держат, а я сама. Я из трудовой семьи. Как же я буду заставлять других на себя трудиться? Правильно я говорю, Григорий?

— Правильно!

— А вот Таточка говорит, что я должна нанять домработницу…

— Я так говорю, — вставила реплику Тата, — потому что у тебя больное сердце, и тебе нельзя перенапрягаться.

— Пере — пере прягать.. Тьфу ты, слово какое выдумала. Я знаете, Григорий, пока за Ивана Николаевича замуж не вышла и на стройке работала, и на фабрике, да и замужем сложа руки не сидела. Теперь вот по состоянию здоровья дом веду, а у нас ведь большой дом. Да, вы садитесь к столу. Чая выпейте с пирожком. Вы, какой любите с капустой, с грибами, у меня всякие есть. Закусывайте, а как придет Иван Николаевич мы и покушаем. У меня гречневая каша с котлетами и борщ красный. Любите борщ?

— Разумеется, люблю.

Не успел гость съесть и двух пирожков, как дверь гостиной распахнулась, и в квартиру валкой походкой вошел медведь. Разумеется, не медведь в чистом виде, а плотно сбитый и какой-то весь волосатый — Иван Николаевич Альков.

«Откуда у таких простаков такая изящная дочь?» — взглянув на Ивана Николаевича, а потом на его жену, подумал Григорий.

— Здравствуй, Иван Николаевич, — обратилась к мужу по имени отчеству хозяйка дома. — А у нас гость.

— Я вижу. Вижу. Иван Николаевич. — Хозяин протянул свою крепкую ладонь

Яблонскому.

Яблонский пожал руку хозяина и представился:

— Григорий

— Наша, рука, крепкая рабочая! — Похвалил пожатие Яблонского хозяин. — Да, вы присаживайтесь. Ну, что у нас, мать, сегодня на обед? Мечи все на стол. Я голодный, как медведь после зимней спячки.

— Сейчас, несу Иван Николаевич. Несу, дорогой.

Хозяйка проворно выбежала на кухню. Вначале Нина Тимофеевна вынесла огромный поднос, заставленный различными закусками. За ними огромную фаянсовую миску с дразнящим ноздри красным борщом. За борщом последовала огромное блюдо с развалистой крупинка к крупинке гречневой кашей. Потом появилась гора, с золотистой корочкой, домашних котлет. За ними явился графинчик домашнего, как объявила хозяйка, изготовления, водочкой. За водочкой на стол взбежали: вишневый, грушевый,

клубничный компот, а уж за ними взобрался густой черничный кисель. Ко всему этому компото-кисельному раздолью были поданы. 1.Сдобные булочки. 2.Пирожки. 3. Пирожные. 4.Кремовый торт.

— Ну, Григорий, за знакомство. Употребляете? — Указав на графин, поинтересовался

Иван Николаевич.

— Да.

— И правильно! — Обрадовано воскликнул хозяин дома. — Рабочий человек может и должен выпить!

— Папа, но Григорий Ильич не рабочий человек, а научный сотрудник. — Возразила

Тата. — Он работает в моем НИИ.

— Какая разница, где он работает. Главное — работает. Значит человек рабочий. Правильно я говорю, Григорий?

— Правильно!

— Тогда поехали!

Иван Николаевич опрокинул маленькую рюмку в свой огромный рот и принялся за

еду.

Такого зверского аппетита гость никогда прежде не встречал. Иван Николаевич,

комментируя блюда, что походило на урчания голодного зверя, с молниеносной скоростью поглощал в себя и закуски, и борщ, и кашу. Пока Яблонский ковырял еще первую котлету, Иван Николаевич проглотил их уже добрый десяток. Пока гость все еще посматривал на свою невыпитую рюмку, хозяин дома выдул уже весь графин.

— Ну, кажется, что и ничего! — Похлопывая себя по животу, объявил Иван

Николаевич. — Спасибо, мать. Подойди, а то мне трудно встать, я тебе поцелую.

Хозяйка подошла к Ивану Николаевичу, и тот смачно чмокнул ее в красную от беготни щеку.

— Ну, что, Григорий, пока тут женщины буду убираться, пойдем-ка ко мне, брат, в кабинет. Выкурим по сигаре. Наш сотрудник привез мне с Кубы отличные сигары. Ты куришь — то?

Григорий, хотя и не курил, ответил:

— Так, балуюсь.

— Вот тебе на! И я тоже балуюсь — засмеялся хозяин, тяжело поднимаясь со стула. —

Ну, значит пойдем, побалуемся вместе!

Они прошли в рабочий кабинет Ивана Николаевича. Своей простотой он скорее напоминал артель, чем кабинет: на полу валялись лыко и ивовые прутья, стояли плетеные корзины, в тазах лежали куски глины. У одной стены Яблонский увидел гончарный круг, и столярный верстак, а у другой небольшой токарный станок.

— Не удивляйся, Гриша, люблю в свободное время поработать руками. Руки-то зачем человеку нужны? Не онанизмом же заниматься, правильно? — грубовато пошутил

замминистра. — Вот я и работаю, то сплету, то состругаю, то смастерю чего из металла. Ты, так как насчет руками поработать? Можешь чего?

— Могу, почему не мочь. Мы с матерью вдвоем жили, отец от нас ушел, когда я маленький был. Поэтому приходилось все делать самому, и починять, и поправлять. Многое могу…

— Молодец, брат, хвалю! — Воскликнул обрадованный таким ответом хозяин. —

Садись. Отдыхай!

Иван Николаевич указал на деревянный резной стул.

— Сейчас мы с тобой закурим. Посмотрим, что это за сигары такие. Альков раскурил сигару. Сделал затяжку и закашлялся.

— Вот зараза, крепкие! Крепче нашего самосада.

— А сигары и впрямь ничего, а то я слышал, что Кастро их уже загубил. — Выдыхая дым, сказал Яблонский. — Как впрочем, и ром…

— И где ж ты это слышал? — С веселым прищуром глянул на Яблонского Иван Николаевич. — По вражьим голосам, небось! Да ты не тушуйся, Гриш, не тушуйся, я и сам их слушаю. Специально для этого японский приемник купил. Вон видишь, на полке стоит.

Яблонский взглянул на полку. Там и в самом деле стояла «мечта меломана» —

новенький японский музыкальный центр.

— Когда нибудь вместе послушаем. У тебя как с Татой? Жениться, когда думаешь? Гость с недоумением взглянул на Ивана Николаевича и, захлопав ресницами,

ответил:

— Да мы только сегодня с Татьяной познакомились. Иван Николаевич…

— Ну и что! Ты парень хороший, я это сразу подметил. Татьяне именно такой как ты, и нужен.

— Да, вы шутите, Иван Николаевич!? То ли спросил, то ли констатировал Яблонский.

— Я вас не понимаю?

— Альков, брат, такими серьезными вещами не шутит. Раз сказал, женись — значит это капитально!

Иван Николаевич затянулся и замолчал. Выдохнув замысловатый клуб дыма, продолжил:

— Татьяна девушка хорошая. Я ее очень люблю! Да, ты не смотри на меня с таким изумлением.

«Надо же, — думал Яблонский, — там меня в первый же день сватали, и горы золотые обещали, и здесь хомутают. Как будто я сын высокопоставленного папаши или сам ответственный работник. А я же никто — ноль. Так чего же они так на меня западают, точно пчелы на нектар?»

Иван Николаевич меж тем продолжал:

— Она ведь нам не дочь. Точнее не родная дочь. Родители Танюшкины, наши с женой приятели, погибли во время переворота в африканской стране. Ну, мы и взяли, так как детей у нас своих не было, ее к себе. Вырастил я ее, выучил и она мне как дочь, только я

не могу тебе это словами объяснить почему, она мне даже больше чем дочь!

«Ах, вот отчего она на них не похожа. — Подумал Яблонский, и тут в его голове родилась дикая мысль. — А может — он с ней спал, а теперь хочет пристроить ее замуж? Ведь сам сказал она мне больше, чем дочь. А что так раньше делали генералы — выдавали надоевших любовниц за адъютантов и помогали деньгами. А он ведь у нас производственный генерал»…

— Так, что женись, Гриша.

— Да, что вы Иван Николаевич. — Недоуменно глядя на собеседника, сказал

Яблонский. — Я вас не понимаю. Вы шутите.

— Да, что ты все заладил с этими шутками. Альков, брат, человек серьезный. Гость тоже принял серьезный вид и торжественным голосом заговорил.

— Ну, а если серьезно, то я вам скажу так. Допустим, я за. Допустим, но мы с вами, не знаем, хочет ли этого Татьяна, это раз…

Иван Николаевич не дал закончить Яблонскому.

— Танюшка тебя в первый день знакомства привела домой, такого никогда не было. Значит, я делаю вывод, что ты ей понравился. Вот так, брат, понравился, а ты мне ту понимаешь, считалочки устраиваешь. Раз, два, три, четыре, пять я иду искать!

— Может быть вы и правы, Иван Николаевич, может быть я и симпатичен Татьяне, но все одно у меня ощущение неестественности происходящего. Как-то всё очень лихо у нас получается. Вы не находите?

Альков сильно хлопнул себя ноге и ответил:

— А я бывший танкист, Гриша, привык действовать быстро и решительно! Я когда в армии служил, так мы нашей танковой бригадой, в Венгрии быстро порядок навели! А нынче, понимаешь ты, возятся, возятся. Я тебе объясню почему. Потому что у нашего

правительства утеряна решимость и лихость. Ну, так ты ж посмотри на них. Дряхлые старики.

— И все-таки, Иван Николаевич, простите но, по-моему, весь наш разговор смахивает на какой-то сюр, абсурд, если хотите.

— Сюр, абсурд, нахватались, понимаешь, слов. Да никакого тут абсурда нет, а есть обычное сватовство. Я тебя сватаю за свою дочь. Понимаешь, сватаю, а не предлагаю, задрав штаны в ЗАГС бежать.

— Иван Николаевичи все-таки я продолжу свою, как вы выразились, считалочку. — Быстро заговорил Яблонский. — Первое, мы, вроде бы, выяснили, теперь второе.

Второе же заключается в том, что, я молодой специалист, зарплата соответственно сами понимаете, не позволит обеспечить вашей дочери достойную жизнь. Третье еще хуже — живу я в общежитии. Кроме меня в комнате проживают еще два таких же, как я, молодых специалиста. Куда прикажите мне привести свою будущую жену и вашу любимую дочь?

Яблонский закончил перечисление, перевел дыхание и уже более спокойно, продолжил. — Так что я вначале займусь улучшением своего материального положения, а уж потом женюсь.

Иван Николаевич громко засмеялся:

— Да, пока ты, брат, будешь улучшать свое материальное положение, то все твои потенциальные невесты превратятся в старух. А кашу, как у нас в народе говорят, нужно есть, пока она горяча. То есть жениться нужно молодым! Так — то, Гришаня! А насчет этих твоих беспокойств, так ты на них наплюй и разотри. Мы и квартиру сделаем, и должность денежную для тебя подберем.

Иван Николаевич сжал пальцы во внушительные кулаки и произнес.

— Все, голубь ты мой, в моих трудовых, мозолистых руках. Я этими руками для дочери все сделаю. Только уж и ты ее не обижай.

Иван Николаевич вдруг сделал злое, зверское лицо и изменившимся до неузнаваемости голосом произнес:

— Потому как, если обидишь, Танюшку, то я на одну твою ногу наступлю, а другую вырву. Понял?

И не дождавшись ответа, дружески хлопнул Яблонского по плечу. Весело засмеялся и сказал:

— Пойдем-ка, Гриша, еще по Чайковскому!

Они вышли из кабинета, и Иван Николаевич заговорил о себе.

…Я, Григорий, всего своими руками и своей кумекалкой, — он постучал себя по голове, — до всего дошел. И до положения, и до уважения в обществе. А как я трудился, чтобы всего этого добиться! Иван Николаевич обвел рукой свои воистину царские покои.

— Ого-го-го! Я ведь, когда в техникуме учился, еще на стройке сторожем подрабатывал и уже тогда грамоты от начальства имел…

Ты спроси в министерстве, да, да, пойди и спроси, кто такой Иван Николаевич Альков, и любая тамошняя собака ответит тебе, что Альков это голова. И оно, брат, так и есть…

— Ну, вот пошел языком молоть. Больше беленькой не получишь. — Ударила мужа полотенцем Нина Тимофеевна. — Не слушайте его, Григорий…

И, правда, выпивший Иван Николаевич сильно привирал. Будучи студентом техникума, он и впрямь работал сторожем. Рабочий график дежурств был расписан странным, но очень удобным для И. Алькова, образом. В одну ночь дежурил Ваня Альков, а во — вторую никакого! В свое дежурство, сегодняшний замминистра, складывал ровным штабелями доски, кирпичи, плитку, цемент и арматуру, а следующей ночью грузил все

это в начальственные грузовики. Начальство не оставило без внимания сообразительного и исполнительного сторожа.

Так началась карьера Ивана Николаевича Алькова.

— А я и не собираюсь больше беленькую пить, — Иван Николаевич обнял жену за плечи, — мы с Гришей лучше по Чайковскому…

Татьяна, изумленно взглянув на отца, сказал:

— Как ты уже называешь нашего гостя Гришей. Быстро ты…

— А он у нас не только Гриша, он у нас теперь и твой жених. Я тебя за Григория посватал!

— Папа! — Воскликнула Тата. — Ты сошел с ума!

— Ну, ты и впрямь, отец, перегнул палку. — Ударила все тем же полотенцем супруга

Нина Тимофеевна. — Совсем сдурел, ей-Богу!

Иван Николаевич рассмеялся, обнял своих дам:

— Да не волнуйтесь вы так, мамочки мои! Никого я не сватал. Я просто сказал, что Тата и Гриша подходят друг — другу, а там уж ваше дело. Как сладите, так оно и будет. Правда, мать?