Любовь выше суда

Виктор Кособоков, 2023

Книга Виктора Кособокова "Любовь выше суда" – это одновременно и апология материнства, и попытка донести правду о нравственной, глубоко сокровенной стороне аборта, на который женщины сейчас решаются, часто даже не задумавшись о ее существовании, и потому решаются с легкостью, какой-то обыденнностью. В ней читатель не встретит сухой статистики абортов в России, но лишь внутренние и потому известные только страдающей душе переживания, присущие ей в разной мере по причине совершенного аборта-убийства. В этом уникальность книги. Она будет полезна к прочтению прежде всего тем или той, кто стоит в преддверии этого страшного решения. Она будет полезна всякому или всякой, кто почему-то убежден, что аборт – это просто искусственное прерывание беременности и не больше.

— Глава 1 —

— Козёл! Чтоб сдохли все твои дети…! Мразь…! — шипела Лена в трубку телефона, понимая, что на том конце провода её уже никто не слышит.

— Все мужики козлы, все до одного… — продолжала она истерить, набирая номер лучшей подруги. Раздались гудки и наконец, голос, знакомый с самого детства, мягко произнес:

— Леночка, я вся — внимание!

— Тань, мне очень нужно с тобой поговорить… ну, просто очень! Вопрос жизни и смерти!

— Ну, как всегда: жизнь или смерть у тебя. Ладно, приезжай, коль судьба решается — ответила Татьяна, ничуть не возмутившись. Лену она знала, как саму себя.

Купив на ходу бутылку вина и маленький тортик, Лена прыгнула в маршрутку и помчалась к лучшей подруге, которой можно было излить душу и спросить совета. Замелькали городские здания, деревья, люди, сменилось несколько пассажиров на соседнем сиденье, прежде чем она добралась до давно знакомого дома. Вот она уже заскочила в подъезд, уже жмёт кнопку вызова лифта, ещё мгновение, и наконец, — знакомая дверь. Неистово, словно включая сирену, Лена вдавила кнопку звонка… И он защебетал соловьиной трелью.

— Да иду же я, иду… зачем же так мучить бедную птичку.

Татьяна вышла из квартиры и убрала Ленин палец с кнопки.

— Боже ты мой, что с тобой? — спросила она подругу, стоявшую перед ней в оцепенении. Только увидев, наконец, Таню, Лена вышла из этого состояния и зарыдала навзрыд, повиснув у неё на шее.

— Что с тобой, подруга ты моя дорогая, ты сама не своя!?

— Тань, я беременна! — сказала Лена дрожащим, почти безжизненным голосом, переходящим на шепот, не потому что боялась кого-то разбудить, но потому, что боялась умереть от этих самых слов или по крайней мере, упасть в обморок.

— Ого, Ленка, да это же здорово! Ты Владу сказала? Это же веский повод для свадьбы! Вот твоя мечта и сбудется! А ты тут чуть ли не умираешь.

— Танька, Влада нет! Понимаешь — нет! Есть только я, и я беременна.

— Как нет!?

— Вот так: нет и всё!

— А куда же он делся?

— Он…, он… — и тут Лена снова зарыдала в голос, опустившись на корточки по стене так быстро, что бутылка вина в пакете взвизгнула, ударившись о бетонный пол. — Он меня бросил! Это мразь меня бросила! Представляешь!? Как только я ему сказала, что у меня от него будет ребёнок, он меня бросил, — часто всхлипывая, выдавила из себя Лена сквозь слёзы.

— Вот это да-а! Трагедия и ещё какая! Да что же ты тут сидишь — проходи скорее, успокойся и расскажи всё поподробней, — предложила Таня и они обе зашли в квартиру.

Таня быстро нарезала торт, откупорила бутылку вина, и подруги расположились в небольшой, но уютной кухне. Таня сосредоточено смотрела на Лену, а та по-прежнему продолжала плакать, часто вздрагивая и не говоря ни слова. Она сотрясалась всем телом, опустив голову на сложенных на столе руках, локоны её распущенных рыжих густых волос рассыпались с плеч по всему столу. Таня молчала, понимая, что сейчас самое лучшее утешение для подруги — дать ей выплакаться и выговориться вот так, без слов — слезами.

Так прошло почти полчаса. Успокоившись окончательно, Лена подняла голову, и посмотрела на Таню отрешённым и совершенно безразличным взглядом, от которого Тане стало совсем не по себе.

— Я сделаю аборт! — сказала она, то ли для себя, то ли для Тани, то ли это были просто мысли, вырвавшиеся наружу от безысходности.

— Лен, ты с ума сошла!? Какой аборт! Это же убийство!

— Я сделаю аборт! — ещё твёрже и холоднее повторила Лена.

— Но… — собиралась парировать Таня и тут же была остановлена самоуверенным тоном подруги.

— И никаких «но»! Я сделаю аборт — и всё! Я не хочу рожать от этой мрази! Это не человек! Это вообще никто! Мне ещё учиться, на работу устраиваться… меня родители из дома выгонят, или вообще убьют, и что тогда? И… и… я ненавижу его и всё, что его, в ком бы оно не было, — последние слова она сказала уже в каком-то безумии, не сказала даже, а выкрикнула, как будто вырвала из души с корнем огромное дерево.

— А ты в этом уверена, что всё будет именно так? Леночка, дорогая, успокойся, возьми себя в руки, соберись. Нельзя, пойми, ни в коем случае нельзя этого делать. Вот увидишь, всё наладится и устроится: и учёба, и работа, и родители поймут, — всё будет хорошо. Это же ребёнок, понимаешь, новая, совершенно новая жизнь, которую ты кому-то подаришь! Это же просто чудо! Леночка, это же самое настоящее чудо! — пыталась разубедить отчаявшуюся подругу Таня. Она вся трепетала от волнения, и голосок её звучал особенно звонко.

— Тань, я не хочу, чтобы эта сволочь знала, что у него есть ребенок, понимаешь, не хочу! Да и что в этом, наконец, такого?! Всего лишь три месяца срока! Какая может быть новая жизнь, Тань? Ни рук, ни ног, ни головы. Я себе ещё нарожаю, от достойного мужчины, а не от этого урода, — уже совершенно спокойно, как отрезала, сказала Лена.

— А нарожаешь ли, Леночка, нарожаешь ли? В тебе однозначно гордость говорит. Забудь ты Влада; пришёл — ушёл, — забудь. Жизнь — она дальше продолжается. Да, это его ребёнок, но и твой тоже; в нём есть и частичка тебя, понимаешь, частичка, которая уже нуждается в тебе, в твоей заботе, ласке, тепле, в добром слове. Леночка, дорогая, это же часть тебя, и сделав аборт, ты потеряешь эту часть, а может быть и себя потеряешь, и потеряешь окончательно. Отбрось ты эту дрянную мыль, отбрось, не твоя она. И за учёбу ты не переживай, возьмёшь академический, спокойненько родишь, а там и наверстаешь, когда выйдешь. Я могу с деканом поговорить, она человек совершенно адекватный. Так что, подружка, никаких абортов — рожаем! Решено!

— Ничего не решено! Тань, подумай, ну кому я с ребенком буду нужна? Так и буду до конца жизни мать-одиночка. У родителей на шее висеть что ли? Ты моего отца знаешь — на порог не пустит, выгонит как собаку, он зверь у меня, а мать и слова не скажет, не поможет! А вот сделаю аборт и всё — свободна! И, Тань, услышь ты меня, я не хочу, понимаешь, не хочу рожать от этого урода, не хочу и не буду, и точка, не настаивай! Я хочу быть свободной от него до конца. Вот сделаю аборт и свобода, понимаешь, я стану свободна! Сво-бод-на! — проговорила она медленно и по слогам, будто окончательно убеждая себя в правильности своего, только что принятого, решения.

Не притронувшись ни к торту, ни к вину, Лена быстро встала и стремительно направилась к двери, по пути схватив сумочку и плащ. Таня проводила её молча. Она прекрасно знала характер своей подруги: твёрдый, решительный и упёртый. И также прекрасно понимала всю бесполезность попыток в чём-либо её переубедить. Как правило, такие попытки стоили титанических усилий и крайне редко бывали успешны. Однако, если Лена и уступала, то вовсе не из-за весомости аргументов, а лишь потому, что колебалась с самого начала, хотя и не подавала виду. Таня такие ситуации чувствовала интуитивно, поскольку знала подругу с самого детства. Сейчас же был как раз тот случай, когда колебаний у Лены не было вообще. Оставалось только молиться за неё. Таня прекрасно понимала, на что сейчас решилась Лена, к чему, наконец, это может привести и поэтому надеялась только на Бога, в Которого, к великому сожалению Тани, Лена не верила.

На первый взгляд может показаться странным, что Таня и Лена были лучшими подругами, будучи по жизни такими разными. Таня всегда спокойная и рассудительная, взвешивающая каждый свой поступок и слово. Про таких говорят «тихоня», в хорошем смысле этого слова. Она с самого раннего детства мечтала стать врачом, чтобы помогать всем, у кого «болит животик или ушки». Таня была само милосердие: она знала всех щенков и кошек своего двора; знала, у кого из них какие болезни, кто сколько кушает и где может спрятаться, если его обидят. «Удивительной доброты ребенок», — часто говорили про неё бабушки, собиравшиеся посудачить на лавочке около дома. Не раз она спасала голубей от лап чёрного кота Тимохи. Голуби всегда были прикормлены остатками хлеба или ещё какого-нибудь лакомства с обеденного стола, и распознавший об этом кот Тимоха, грозный обитатель соседнего двора, повадился охотиться на этих кротких птиц в надежде полакомиться их нежным мясом.

Таня и повзрослев не растеряла этих своих замечательных качеств — сострадательности и милосердия. Сердце её было настолько бескрайним, что в нём помещались все, кто так или иначе с ней сталкивался. Даже случайный прохожий, страдающий от головной боли, получал от неё таблетку аспирина, также случайно оказавшуюся в её сумочке. Врачом Таня хотела стать не по названию, но по призванию. Закончив школу с золотой медалью, она поступила в медицинскую академию родного города.

С самого раннего детства Таня с бабушкой и мамой каждое воскресенье ходила в Церковь, что располагалась неподалеку от них, в соседнем квартале. Это был храм великомученика Пантелеимона, святого, так любимого Таней за то, что он лечил людей. На каждой службе она становилась рядом с его иконой и мечтала, что так же, как и он, будет всех лечить, когда станет взрослой, всех, кто хотя бы чем-нибудь болеет, даже комариков, если у них вдруг заболят крылышки.

Совершенно другой была ученица Лена Смирнова. Всегда куда-то спешащая, непоседа, предводительница мальчишек. Школьные учителя постоянно держали её на заметке. Особенно настороженной была учительница по биологии, после того случая, когда за окном кабинета директора школы был вывешен череп учебного скелета, ранее стоявший в классе биологии. Череп восторженно сверкал разноцветными зубами, аккуратно разукрашенными Леной! Все, конечно, сразу догадались, чьих рук это дело. После недолгого допроса в том самом директорском кабинете Ленка и сама призналась во всём. Затея удалась — директор был немало напуган. Ольга Николаевна — женщина в летах, вот уже сорок лет занимавшая должность директора, — слыла весьма впечатлительной и ранимой особой. После этого случая она, заходя в кабинет биологии, сама того не желая, косилась в сторону скелета, тихо стоящего в дальнем углу. И тут же её память представляла ужасную картину с черепом, зубы которого, хотя и были бережно отчищены от краски, но все равно казались ей по-прежнему разукрашенными в цвета радуги. С тех пор она уже не могла на неё смотреть с таким восторгом, как раньше. Для Ленки же дело закончилось тогда нешуточной поркой папиным ремнём и запретом прогулок. На целый месяц её жизнь была строго ограничена школьно-квартирными рамками.

На удивление всех учителей, непоседа Лена отличалась цепкой памятью, она схватывала всё на лету и это помогало ей закончить очередную четверть даже без четвёрок, исключительно на «отлично». Окончив школу, Лена последовала примеру своей лучшей подруги, с которой просидела за одной партой бок о бок все школьные годы, и также поступила в медакадемию. Лена тоже не была лишена милосердия, но её сердце, в отличие от Тани, не так изобиловало им, к тому же она была совершенно равнодушна к Богу и ко всему Божественному. Они с Таней часто спорили по этому поводу, и всякий раз сходились на том, что предмет веры не может быть ни доказан, ни опровергнут. Можно верить в существование Бога и доверять Ему, можно верить в существование Бога, не доверяя Ему и, наконец, можно просто ни во что не верить. Для всех оставалось загадкой, как, будучи по разные стороны мировоззренческих баррикад, девушки могли находить общий язык и оставаться столь близкими подругами? Это было действительно неразрешимым вопросом для тех, кто знал этих девочек, хотя бы накоротке, но сами они просто не замечали этой «неразрешимости».