Семь лет за колючей проволокой

Виктор Доценко, 2022

Впервые в полном объеме и окончательной авторской редакции – пронзительная автобиография удивительного человека и выдающегося писателя, создателя легендарного цикла романов о Савелии Говоркове по прозвищу Бешеный. Какой путь привел Виктора Доценко к литературной славе? Какие радости и страдания выпадали на его долю, прежде чем он создал народного героя наших дней? Обо всём этом – в захватывающей и предельно честной книге о времени, о родной стране, о том, как остаться достойным человеком, даже если тебе предстоит пережить СЕМЬ ЛЕТ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ… Содержит нецензурную брань

Глава 2

Моё кино

Лёд на реке ломает март!

Апрель — как «Вор в законе»!

Ильдины кучей битых карт

Разбросаны в затоне…

В какой-то момент я было совсем отчаялся и подумал, что «большого кино» мне не видать как своих ушей. Но тут я повстречался с Виктором Георгиевым, который, узнав о моих мытарствах, предложил мне поработать вторым режиссёром, то есть «начальником штаба», в его съёмочной группе на фильме «Большой аттракцион».

С какими замечательными актёрами, большими мастерами советского искусства, посчастливилось мне тогда работать на съёмочной площадке!.. Нестареющий Сергей Мартинсон, великий Михаил Пуговкин, прекрасная и удивительная Наталья Варлей, мощный Гунар Цилинский, уникальный фокусник Акопян-старший, забавный Савелий Крамаров, при воспоминании о котором мгновенно приходит в голову старый анекдот, который он любил рассказывать сам о себе.

«Сержант перед строем солдат командует: „Надеть противогазы!"Все надели. „Снять противогазы!"Все сняли. „Рядовой Крамаров, почему не снял противогаз?" — „Я снял!" — „Ну и рожа…"».

А сколько прекрасных, фигуристых девушек снималось в той картине: и балерины из труппы Натальи Касаткиной и Владимира Василёва, и большая группа танцовщиц из цирка и циркового училища!

А сколько забавных историй рождалось во время съёмок на Черноморском побережье, где мы снимали более четырёх месяцев, и в Москве. Но в этой книге не стоит их повторять, а кто заинтересуется этими историями, сможет ознакомиться с ними в книге «Взлёты и падения Отца Бешеного».

После съёмок фильма «Большой аттракцион», не имея других предложений в кино, я всерьёз увлёкся телевидением. Вышло так, что я сблизился с режиссёром Евгением Гинзбургом, который в то время работал в музыкальной редакции и снимал не только популярную передачу «Артлото», но и почти все новогодние «Голубые огоньки». Я стал у него вторым режиссёром. Именно тогда я познакомился с такими удивительными будущими звёздами кино и телевидения, как Лариса Голубкина, Фёдор Чеханков и Людмила Сенчина…

Чуть позднее, в восьмидесятом году, Евгений Гинзбург пригласил меня поработать на телефильме «Бенефис Гурченко». Вполне естественно, во время съёмок я во все глаза наблюдал за поразительно талантливой актрисой Людмилой Гурченко, познакомился с необыкновенным Марисом Лиепой, с обаятельным Александром Ширвиндтом, и именно с этого фильма началась наша трогательная дружба с фантастическим киноартистом Арменом Джигарханяном, которая продолжается до сих пор.

К огромному сожалению, время беспощадно, и среди нас уже нет великого танцора Мариса Лиепы, но память о его уникальном мастерстве, умении доставлять людям радость я сохраню навсегда, как, уверен, и весь бывший советский народ…

Великие мастера, с которыми мне посчастливилось работать, и вселили в меня надежду, что и у меня обязательно всё получится. Я поверил в себя и настойчиво продолжал вежливо «тыкаться» в любые двери, набивая и набивая на своём лбу шишки.

Почему-то пришло на память стихотворение, написанное в один из таких потраченных впустую дней:

Кто ты?

Что несёт с собой жёлтая осень?

Ветер, дождь, укороченный день…

Всё, о чём-то кого-то мы просим,

Превратив своё сердце в мишень.

Просим ласки, как старые звери,

В одиночество бьём кулаком.

Как несмело скребёмся мы в двери…

Но кому их привратник знаком?

Объяснять, что мы все не знакомы?

Это скучно. Не скучно ли вам?

Разве мне разрушать аксиомы?

Мне ль стоять по холодным углам?

Но порой… Боже, как надоело

Лоб кровавить дверным косяком!

Вновь стучаться — наивно, несмело…

Никогда не идти — напролом!..

Я терпеть не могу любой несправедливости и всегда бросаюсь на помощь любому человеку, попавшему в беду. У меня хватает наглости и упорства добиваться того, что необходимо другу или близкому человеку. Прямо скажем, непростая моя жизнь научила меня как минимум постоять за себя, за свою честь и достоинство. Людям, на них посягнувшим, я не даю спуску.

Зная себе цену, буду до конца биться за то, что мне положено по праву. Вообще я по жизни максималист: всё или ничего! И по-другому я никак не хотел, вполне вероятно, что это чувство во мне живёт до сих пор. Может быть, мне нужно было потихонечку, полегонечку, по шажку, по шажочку…

Мы продолжали общаться с Виктором Георгиевым и после завершения работы над фильмом «Большой аттракцион». От кого-то он услышал удивительную историю о партизанке Савельевой, которая во время Отечественной войны повторила судьбу Жанны д'Арк. Фашисты сожгли её на костре!.. За то, что она выкрала контейнер с отравляющим газом и сумела передать его по цепочке советскому командованию, став в ряд тех бойцов невидимого фронта, которые вынудили Гитлера отказаться от применения в войне отравляющих веществ.

Этой историей Виктор Георгиев настолько поразил меня, что я с головой окунулся в сборы материала.

Удалось выяснить, что Савельева была в партизанском соединении легендарного генерала Фёдорова, который в 1975 году стал министром социального обеспечения Украины.

Однажды я узнал, что генерал Фёдоров будет в Москве на параде в честь Дня Победы. Умолчу о том, каких трудов мне стоило прорваться в тот день на Красную площадь, до сих пор самому с трудом верится, что удалось это провернуть, да ещё и пробраться на Центральную трибунуу Мавзолея.

Протискиваясь сквозь радостных ветеранов, я всё-таки разыскал генерала Фёдорова, настоял на знакомстве и коротко рассказал о нашем сценарном проекте. Вероятно, мои горящие глаза и неистребимая вера убедили легендарного генерала, и он назначил мне встречу для серьёзной беседы на следующий день, десятого мая, у себя в номере гостиницы «Россия».

День принёс такую удачу, что я нёсся с Красной площади, словно на крыльях: я был уверен, что этот легендарный человек при желании может очень помочь в воплощении нашего с Виктором Георгиевым замысла.

В то время я, в силу бытовых обстоятельств, сблизился — нужно было починить дорогостоящий магнитофон, — с мастером по ремонту западной аппаратуры Олегом Чулковым. Он казался настолько участливым и дружелюбным, что я доверился ему как близкому приятелю.

Услышав, что я встречаюсь с генералом Фёдоровым, он так настойчиво просил взять его с собой, что я не сумел ему отказать.

Десятого мая мы пришли в гостиницу «Россия» в назначенное время — три часа дня. Легендарный генерал, о котором я столь много слышал в детстве и читал его книги, встретил нас в семейных трусах.

Несколько удивлённый, я извинился и предложил обождать за дверью, но Фёдоров широко улыбнулся:

— Тебя, Виктор, смущает вид боевого генерала в трусах?

— Нет-нет, просто я думал, может, вам… неудобно… как-то, — выпадая в осадок, пролепетал я первое, что посетило мою бедную головушку.

— Слышишь, мать? — весело крикнул Фёдоров в сторону спальни, из которой тут же появилась его дородная и статная супруга. — Молодой человек, оказывается, за меня стесняется!

— Ну и оделся бы, — с доброй улыбкой поддержала меня длинноволосая матрона. — Не все же люди партизанили с тобой, — пошутила она и повернулась к нам: — Извините, пожалуйста, что оставляю вас, но мне нужно кое с кем встретиться в городе. Обещала…

Она чмокнула супруга в щеку, попрощалась с нами и царственной походкой выплыла из номера.

В тот момент мне подумалось, что именно такая жена и должна быть у боевого генерала.

Несколько часов мы провели с этим удивительным человеком, который столько рассказал нам о своём военном прошлом, что у меня голова пошла кругом от интереснейших историй.

Выйдя из гостиницы где-то в восьмом часу вечера, мы почувствовали, что очень проголодались. Отправились перекусить в кафе «Печора» на Калининском проспекте.

В праздничный вечер свободных столиков не было, но я, используя, всё своё обаяние и потратив около часа на уговоры администратора, всё-таки добился, что нас подсадили на свободные места в сугубо девичью компанию; девушки не возражали. Тут я заметил рядом совершенно свободный столик, но официантка заверила, что он заказан предварительно, и через несколько минут его действительно заняли четверо парней. Мне показалось, что одного из них я уже где-то видел, но… почему-то не акцентировал на этом своё внимание…

Девчонки были компанейскими, а когда я представился, то даже обрадовались такому соседству. Очень удивились, услышав, как мы заказываем первое, второе и третье и не заказываем ничего спиртного. Пришлось объяснить причину нашего поведения. И сразу посыпались вопросы о нашей встрече с легендарной личностью.

Вполне вероятно, молодые Читатели не поймут, что четверть века назад в день Праздника Победы люди, отмечая эту важную дату в кафе или ресторане, очень часто пели патриотические песни. Причём не по принуждению или под воздействием алкоголя (как вы уже знаете, мы с Олегом вообще не заказывали спиртного, у девушек же на четверых была лишь одна бутылка сухого шампанского, из которой они нам символически плеснули для тоста по глотку], а в силу действительно патриотического настроения. Такова правда нашей истории: историй моей и Страны Советов.

Пели мы и про Красную армию, и «Каховку», и даже «Вставай, проклятьем заклеймённый…». Другие компании пели свои песни, а иногда присоединялись и к нам. Всех удивительным образом объединял какой-то особый душевный подъём праздника…

Вдруг за соседним столиком, где сидели те самые четверо парней, которым на вид было вряд ли больше чем тридцать лет, громко раздался отборнейший мат, причём откровенно направленный в сторону нашего стола…

Мне бы в тот момент задать себе несколько простых вопросов:

«Во-первых, почему именно в сторону нашего столика направлена эта грубость?

Если им не нравится наше пение или репертуар, то и за другими столиками пели не лучше нас, да и репертуар не очень сильно отличался от нашего…

Во-вторых, почему эта компания в праздничный вечер ничего не заказала из закусок и лишь накачивалась вином?

И, наконец, в-третьих, почему мне показалось знакомым лицо одного из них?..»

Уже пребывая в камере Бутырского централа, как-то во сне я увидел лицо этого человека и вспомнил, откуда я его знаю. Этот парень присутствовал во время обыска в Ленинграде, да к тому же я заметил его у выхода из гостиницы «Россия». Вероятно, пока я убалты-вал администратора пропустить нас, они и заказали столик. Почему я не вспомнил об этом вовремя?

Если бы я задал себе эти вопросы или вспомнил, где видел его, естественно, сразу бы сообразил, что к чему, инив коем случае не поддался на их провокацию.

Но… этих вопросов, к своему великому сожалению, я не задал. Более того, мне и в голову не могло прийти, что произойдёт далее, я даже не снял своих дымчатых итальянских очков, кстати, весьма дорогих.

Чувствуя некоторую вину перед девушками, я встал, подошёл к этим парням и, находясь в совершеннейшем благодушии и прекрасном настроении, обратился к ним:

— Ребята, Праздник Победы, девушки вокруг, все веселятся, а вы матом…

Не успел я договорить, как тот, что сидел ближе ко мне, встал, как мне показалось, с намерением извиниться — его улыбка и ввела меня в заблуждение — и неожиданно хрястнул меня бутылкой по лицу. Очки разлетелись на кусочки, и моё лицо залило кровью.

Каким-то чудом, видно благодаря очкам, глаза остались целыми. Что делать? Естественно, защищаться! Не подставлять же себя под следующий удар? Мой противник, явно недовольный, что я устоял на ногах, вновь замахнулся бутылкой, но я уже успел оклематься и так саданул его в подбородок коротким хуком, что его отбросило на их же столик.

Я был уверен, что с тыла мне ничего не угрожает, ведь там же находился мой приятель Олег. Сколь же я был наивен! Олег даже не встал, чтобы прийти мне на помощь, чем моментально воспользовались дружки моего противника. Один таки разбил о мою голову бутылку (ещё повезло, что она не оказалась пустой: мог бы и на тот свет отправиться], а двое других принялись обрабатывать меня в четыре кулака.

Мне удалось сбить одного из них с ног, каким-то чудом вырваться из этой «молотилки» и побежать к лестнице, ведущей на первый этаж. Меня дико тошнило, и сильно кружилась голова.

Тут я увидел милиционера и бросился к нему.

— Мне разбили голову… Они на втором этаже… Арестуйте их! — выкрикнул я и потерял сознание…

Пришёл в себя уже в отделении милиции. Огляделся, за столом сидели парень, который разбил мне очки, и один из его приятелей, но не тот, что ударил меня бутылкой по голове. Они что-то дружно строчили шариковыми ручками.

— Очнулись? — участливо спросил дежурный майор. — Можете писать?

— Нет, мне плохо… — с трудом шевеля языком, ответил я и спросил: — А где мой приятель, Чулков Олег, где свидетели?

— Наверное, ещё не добрались… — Майор почему-то смутился и торопливо добавил: — Лейтенант, который вас привёз, просил свидетелей прийти самостоятельно.

— Самостоятельно! — воскликнул я и тут же ойкнул от боли.

— Сейчас вас заберёт «скорая», я вызвал…

В больнице меня продержали трое суток. Кроме болей в голове я жаловался на боль в боку, от которой не только кашлять, даже дышать было больно. Когда мне сделали рентген, оказалось, что у меня трещина в третьем ребре с правой стороны: видно, в драке кто-то саданул мне, а я в пылу борьбы и не заметил. Врач заверил, что делать ничего не нужно, со временем само пройдёт, но болеть будет долго, по крайней мере не меньше месяца.

В больнице уже на второй день меня навестил дознаватель, задавший мне кучу вопросов, которые вместе с моими ответами подробно и тщательно зафиксировал в протоколах, после чего попросил расписаться на каждом листке. Дознаватель заверил, что мои обидчики будут наказаны по статье о злостном хулиганстве.

Прошла пара недель, и вдруг ко мне в служебную комнату, выделенную ЖЭКом, заявляются трое сотрудников милиции и предъявляют обвинение по статье «хулиганство», статья 206 УК РСФСР, часть первая (до года лишения свободы], после чего готовятся надеть наручники.

— Может, разрешите переодеться? — спросил я. — Не могу же я ехать в домашней одежде и в тапочках?

— Ладно, только быстро! — кивнул капитан, критически осмотрев мою одежду.

— Что можно взять с собой?

— Зубную щётку и пасту, сигареты!

— Я не курю! — сказал я, но тут же подумал, что сигареты могут пригодиться, и взял те, что держал для гостей. — А деньги?

— А сколько у тебя есть?

— Рублей сто — сто пятьдесят…

— Возьми, — милостиво разрешил он.

Быстро переодевшись, я прихватил кошелёк, сигареты, оставленные кем-то из гостей, и в этот момент капитан обратил внимание на моё итальянское золотое обручальное кольцо с алмазными насечками:

— Оставил бы ты его лучше здесь!

— Я его никогда не снимаю!

— Смотри, тебе виднее, — пожал он плечами, и в его голосе послышалась чуть заметная усмешка…

Много позднее, когда закончилось следствие и мне удалось повидаться с адвокатом, я понял, чемуусмехал-ся тот капитан. Несмотря на то, что все личные вещи, оказавшиеся при мне, в том числе и кольцо, забрал под расписку мой дознаватель, мне стоило огромного труда и нервов добиться через адвоката, чтобы кольцо было вложено в моё личное дело. Не было, говорит, при нём ничего, и всё тут. Тогда-то я и назвал имя того капитана в качестве свидетеля, и кольцо каким-то чудом сразу оказалось на месте, но ни денег, ни кошелька, ни запонок — видно, всё прихватил себе на память мой дознаватель, к которому меня привезли из дому…

И вот меня в наручниках, как закоренелого преступника, ведут по длинному коридору коммунальной квартиры на шестнадцать комнат (как по Высоцкому: «…на десять комнат всего одна уборная!») под удивлённые, но сочувствующие взгляды соседей.

Я ничего не понимал и был в совершеннейшем трансе. Как могло случиться, что меня, пострадавшего, арестовывают? Значит, мои обидчики на свободе? Чисто интуитивно я понимал, что за время моего нахождения в больнице что-то произошло, что-то коренным образом изменилось, а что — яне знал.

На все попытки прояснить ситуацию у моих сопровождающих следовал один и тот же ответ:

— Все вопросы к дознавателю!..

Дознаватель, фамилии которого я, естественно, не помню, оказался совсем не тот, что опрашивал меня в больнице.

— А где первый дознаватель? — задал я, казалось, резонный и совсем не обидный вопрос, который мгновенно привёл моего визави в раздражение.

— А что, я вам не нравлюсь? — недружелюбно спросил он.

— Вы не девушка, чтобы нравиться или не нравиться, мне просто интересно знать, почему поменялся дознаватель, — стараясь держать себя в руках, пояснил я. — Или я не имею на это права?

— Имеете… — как-то странно ухмыльнулся он. — Тогда вы допрашивались в качестве потерпевшего, а сейчас — в качестве обвиняемого по статье «хулиганство», статья 206 УК РСФСР, часть первая, что означает, что вы можете быть наказаны от штрафа до одного года лишения свободы.

— А почему такой резкий поворот в расследовании? Или пропало медицинское заключение об осмотре моей разбитой головы и сотрясении мозга?

— У нас ничего не пропадает, — отрезал он. — По свидетельству очевидцев, вы были инициатором инцидента и свои ранения получили тогда, когда вас пытались утихомирить!

— Что?!! — воскликнул я, не ожидая ничего подобного; от такой несправедливости я даже вскочил со стула.

— Сидеть! — рявкнул дознаватель. — Или вы хотите и здесь добиться того, чтобы вас усмиряли?

— Извините, но это же полная чушь! — проговорил я, усаживаясь на стул. — О каких очевидцах вы говорите?

— Их более чем предостаточно!

— Может быть, и Олег Чулков среди них?

— Показания Олега Чулкова тоже имеются в деле, но даже они вас не оправдывают. — Он порылся в пухлой папке, нашёл нужную страницу. — Вот, пожалуйста: «Виктор встал из-за стола и подошёл к парням, сидящим за соседним столиком. Зачем он пошёл к ним и о чём с ними разговаривал, мне неизвестно: из-за музыки и песен не было слышно… Кто ударил первым, я не видел — отвлёкся, а когда повернулся, то увидел, что Виктор Доценко бьёт парня и того отбрасывает на их же столик… Да, я видел, что лицо Виктора в крови, но откуда появилась кровь, я не знаю…» Вам всё ясно, обвиняемый?

— Вот сука! — вырвалось у меня.

— Что?!!

— Я не о вас, а о своём так называемом приятеле! Он же врёт всё! Он всё видел!

— Врёт — утверждаете вы, а у меня подписанные им показания.

— А девчонки, которые сидели за нашим столиком?

— Их показаний в деле нет: в отделение они не явились, фамилий вы назвать не можете, а по одним именам найти человека в Москве… — Он развёл руками. — Да и что они могут сказать, если даже официантка, как говорится, незаинтересованное лицо, даёт показания, идентичные тем, что дали трое приятелей того, с кем вы затеяли ссору, да ещё замечает, что вы выглядели нетрезвым.

— Господи! Бред какой-то! Товарищ дознаватель… — взмолился я в отчаянии.

— Для вас я пока гражданин дознаватель! — сухо поправил он.

— Хорошо, гражданин дознаватель. Поверьте, я вам правду говорю: во-первых, я не пил, это легко можно проверить по нашему заказу; во-вторых, если официантка говорит искренне, а не под чьим-то давлением, то она могла увидеть меня после удара бутылкой по голове, когда я действительно мог не только окосеть, но и отправиться на тот свет, я даже сознание потерял, милиционер должен подтвердить. Мы сидели, пели песни…

— А говорите, что не были пьяны, — вставил дознаватель.

— Мы пели от чувств, охвативших нас по случаю праздника, от хорошего настроения, оттого, что я встречался с такой легендарной личностью, как генерал Фёдоров, а не потому, что были пьяны, — с обидой заметил я.

— Так говорите вы, а у меня свидетельства очевидцев! Допустим, вы действительно не заказывали спиртного, но пришли уже навеселе!

— Да мы вышли от генерала Фёдорова в половине восьмого вечера и около восьми уже были в «Печоре», или вы хотите сказать, что мы шли по улицам Москвы и накачивались алкоголем?

— Это говорите вы, — тупо повторил дознаватель. — Хотите совет?

— Какой?

— Пойдите навстречу следствию, и Суд это наверняка учтёт!

— То есть вы предлагаете скрыть правду и самого себя оговорить?

— Я ничего вам не предлагаю, лишь даю разумный совет!

— Спасибо за такой совет, — сдерживаясь, чтобы не сорваться, язвительно заметил я. — Но я в жизни никогда не врал и врать не собираюсь!

— Вот как? Столько развелось таких правдолюбцев, что скоро мест в тюрьмах не хватит! — Он вдруг весело расхохотался.

— Ничего, за вами не заржавеет: вы новые понастроите!

— Вижу, вы ничего не хотите понимать. — Он пожал плечами и пододвинул мне протокол допроса: — Прочитайте и внизу напишите: «Записано с моих слов, всё верно, мною прочитано и замечаний нет», после чего распишитесь.

— Господи, я вспомнил! — неожиданно воскликнул я.

— Что вспомнили?

— Вспомнил номер телефона одной из девушек за нашим столиком! — Вероятно, в минуты опасности мозг начинает работать с такой эффективностью, какой не бывает в обычном состоянии. Я быстро продиктовал номер. — Её Настей зовут.

— Хорошо, я проверю. — Он был явно недоволен и не скрывал этого.

— Прошу вписать это в протокол.

— Разумеется, — процедил дознаватель сквозь зубы и поморщился, тем не менее выполнил мою просьбу и опять пододвинул ко мне протокол.

Медленно вчитываясь в каждое слово, прочитал его, сделал пару поправок, которые дознаватель, пребывая на грани нервного срыва, внёс в протокол, и только собрался его подписать, как вдруг вспомнил один американский фильм, который смотрел в Доме кино.

— Скажите, а почему вы мне не напомнили, что я имею право на вызов адвоката? И если его у меня нет, вы обязаны предоставить мне государственного защитника.

— Ты что, забыл, в какой стране живёшь? — Он взглянул на меня как на сумасшедшего. — Ты живёшь в Советском Союзе, а не на гнилом Западе. Вот закончится следствие, тогда и получишь своего адвоката! Расписывайся!

— Любой документ, связанный со следствием, я буду подписывать только в присутствии адвоката! — непреклонно заявил я и демонстративно отодвинул от себя протокол допроса.

— Не подпишешь?

— Нет! — твёрдо ответил я.

— Ну, смотри, — угрожающе произнёс он и взял протокол. — Так и напишем: «От подписи обвиняемый отказался…»

После чего вызвал конвой.

— Обыскать по полной программе! — приказал он.

Тогда-то у меня и забрали паспорт, ключи от комнаты, кошелёк с деньгами, примерно сто пятьдесят рублей, и обручальное кольцо. Дознаватель составил опись изъятого и выписал постановление об аресте. А на меня вновь надели наручники. Вскоре я уже ехал между двумя милиционерами на заднем сиденье уазика.

В голове вертелся всего один вопрос: куда меня везут? Но когда милицейский уазик въехал в какие-то странные ворота, которые тут же за нами закрылись, и мы оказались в своеобразном тамбуре перед другими воротами, я догадался, что мы приехали в тюрьму. От этой догадки у меня перехватило дыхание. Появилось такое чувство безысходности, что хотелось завыть от отчаяния. И всё-таки в самом дальнем уголке сознания теплилась надежда, что случилась чудовищная ошибка, в конце концов разберутся и я снова окажусь на свободе. Иначе не может быть! Не может в самой справедливой стране, как сказано партией и правительством, невиновный, более того, пострадавший человек быть лишён свободы! Не может быть потому, что не может быть никогда!

Какой же я всё-таки был тогда наивный!..

Сейчас, став намного старше и довольно неплохо разбираясь в работе правоохранительных органов, могу сказать, что коль скоро меня в то застойное время отвезли в тюрьму, то органы правопорядка просто обязаны были вывернуться наизнанку, но невиновным я из неё уже не вышел бы ни при каких обстоятельствах! Был бы человек, статья всегда найдётся! В то время существовало извращённое понятие «чести мундира».

Хотя почему «в то время»? Мне кажется, что и сейчас вряд ли многое изменилось в лучшую сторону…

От этого на душе очень муторно и противно, что и сейчас нет полного доверия к российским органам правосудия!

А в то время эта вера настолько прочно вбивалась в наши головы, что и мысли не было о том, что невиновного могут оболгать и лишить свободы.

После нескольких месяцев пребывания в Бутырской тюрьме я написал следующие строки:

Мои мысли

…Уже сказано столько слов, столько выпущено стрел в адрес нашего правосудия, что не имеет смысла напоминать о том, сколь не соответствует оно своему изначальному предназначению…

Октябрь, 1975 год.

А это я написал, отсидев более четырёх лет своего второго срока:

Мои мысли

…за много лет моего невольного знакомства с советским правосудием я не слышал ни одного доброго слова, ни одного слова в свою защиту.

А это ни в коем случае не может называться справедливостью!!!

Август, 1987 год.