Проповедник свободы

Василиса Маслова

В маленьком городке на Волге происходит серия жестоких убийств, а девушка Василиса, работающая продавцом в магазине строительных материалов, влюбляется в Художника. Вот только Художник явно не так прост, и Василисе предстоит распутать клубок тайн и расследовать, кто же стоит за кровавыми нападениями. Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 2

«You’re beautiful»

James Blunt

Я еле волочу ноги на работу. С каждым шагом моё тело словно уменьшается в размерах. Ноги укорачиваются, и я семеню ногами, как такса. Я чувствую, что становлюсь маленькой, как Гулливер в стране великанов. Уменьшается и мой мозг: и без того истощённые извилины выравниваются и становятся похожими на ребристую поверхность ламината. Низ живота скручивает, а сердце пропускает удары. Внутри хищным цветком распускается паника, я хочу развернуться и бежать домой. Я часто задаю себе вопрос: а стоит ли таких неимоверных усилий моя работа? Почему кто-то ходит на работу с радостью, а я через ежедневное изнасилование собственной психики? Что мешает мне найти другое место, где на меня не будут ежедневно спускать собак, где меня будут ценить и уважать, где зарплаты будет хватать не только на коммуналку, еду и трусы, но и на зимние сапоги? Причины есть. Мысленно я зажимаю пальцы на руке. Первое, работа рядом с домом. Второе, зарплата больше, чем в продовольственном, и за просрочку не надо платить. Третье, тут выдают рабочую майку и теплую кофту. Нет, ну а что, по крайней мере, не нужно ломать голову над тем, во что нарядиться завтра. С такими мыслями я захожу в дверь, и тут же меня встречает возмущённый визгливый голос Антонины Ивановны.

— Сколько времени? — подскакивает она ко мне.

Я испуганно смотрю на телефон:

— Без десяти девять.

— Ты почему опаздываешь? — она хмурит брови и повышает голос.

— Так у нас же рабочий день в девять начинается, — я оправдываюсь и ловлю себя на том, что испытываю вину.

— Я — директор магазина! Ты думаешь, я не знаю, во сколько начинается наш рабочий день?

— Нет, — мямлю я, — я так не думаю.

— Не удивительно! Ты вообще думать не умеешь, по-моему, — она закатывает глаза и вздыхает, — Ты должна быть на работе без двадцати минут девять. Запомни это раз и навсегда! Быстро заполняй справку-отчёт и собери инкассацию.

Она разве что не даёт мне пинка, а я чувствую себя оплёванной и униженной. Возможно, даже мёртвой. Возможно, это вообще не я, а кто-то другой в моей красной футболке. Я двигаюсь, как во сне. Иду в торговый зал. Вижу Нику.

— Привет, Лиса! — она кидается ко мне с объятьями.

Я и забыла совсем, что она сегодня вышла с отпуска. Выглядит так, словно заново родилась. Кожа под глазами свежая, с розовым тёплым оттенком, не то, что мои синяки. Белые, как сливочный крем, зубы и светлые волнистые волосы. Она работает в магазине на пару месяцев дольше меня, и её здесь все любят.

— Привет, — я отвечаю на объятья, потому что иначе нельзя. Эта золотая девочка любит всех и вся, и, похоже, искренне. Она не замужем, у неё ухажёры штабелями под ногами лежат, своя машина и квартира, и молодость. Наверное, я ей завидую. Но в любом случае, я рада, что теперь мне не придётся тащить весь отдел на себе. Ника рассказывает, как летала с родителями в Сочи и была там в большом дельфинарии. Я киваю головой и думаю о том, что мне нужно начать жизнь с чистого листа.

— Ник, посиди сегодня за кассой, а я займусь уборкой. За две недели всё покрылось пылью.

Иду за ведёрком и тряпкой в санузел, добавляю в ведро мыло, начинаю протирать полки и банки с краской. Убираю пыль с крышек, и от мокрой тряпки на маслянистой поверхности остаются белёсые разводы и пятна. Тщательно выполаскиваю тряпочку, но повторное протирание совершенно не помогает. Иду и меняю воду на чистую, повторяю манипуляцию с тряпкой, однако разводы не исчезают. Да это же метафора на всю мою жизнь! Можно ежедневно осуществлять одни и те же действия, но принципиально нового ничего не будет происходить.

— Что ты трёшь эту банку до умопомрачения? — рявкает Антонина Ивановна откуда-то из-за спины, — я уже полчаса за тобой наблюдаю!

От неожиданности я вздрагиваю, и банка с алой эмалью выскальзывает из мокрых ладоней. Она летит вниз, и как при замедленной съёмке своим взглядом я покадрово фиксирую, как она переворачивается в воздухе и с жёстким грохотом падает набок. Я словно вижу, как по жестяным стенкам банки идёт ударная волна, металл выгибается внутрь, и избыточным давлением жидкость выталкивает крышку наружу. Красные брызги летят во все стороны, но больше всего достается моим белым кроссовкам и синим джинсам. Весь пол вокруг меня словно залит кровью, а я стою в огромной луже и смотрю в растерянности на это жуткое зрелище. На несколько секунд воцаряется тишина, а затем воздух вокруг меня взрывается от звуковых колебаний, издаваемых начальницей за моей спиной.

— Ах ты, растяпа! Теперь купишь эту банку!

Я думаю о том, что коту придётся урезать довольствие. Однако следом за первым взрывом тут же следует другой, ещё мощнее.

— Ты испачкала меня краской! — визжит она.

Я оборачиваюсь и ищу взглядом пятна на её одежде и обуви.

— Вот! — она тыкает пальцем на кончик туфли, и действительно, мне удается рассмотреть там каплю размером с маковое зерно. В сравнении с моими наполовину залитыми краской штанами, туфля директора кажется практически идеальной, но, видимо, не для неё самой. В ярости она летит к туалету, по дороге не слишком любезно пихнув меня плечом. Возможно, при других обстоятельствах я и удержалась бы на ногах, но сейчас в попытке не наступить в краску, я теряю равновесие и лечу прямо на пол, в озеро пентафталевой крови с дурманящим ароматом уайт-спирита и алкидной смолы. И тут меня настигает понимание, что моя одежда безвозвратно испорчена, и мне теперь придётся отдать треть зарплаты на новые шмотки. На глаза наворачиваются слёзы, а горло распухает от отёка так, что я не могу дышать. Я оказываюсь в чёрном холодном космосе, в котором перед глазами вспыхивают новые звёзды и гаснут старые, а туманности отдаляются друг от друга и от меня с невероятной скоростью, где квазары поглощают волны и материю, а в вакууме таится неизведанная тёмная энергия. Я чувствую себя так, словно потерялась в этой жизни.

— Василиса!

Я прислушиваюсь. Приятный мужской голос произносит моё полное имя. Ах да, оно написано на бейджике. Голос смутно кажется мне знакомым, и я поднимаю затуманенный слезами взгляд вверх. И первое, что я вижу, — это протянутая ко мне рука. Она словно окружена сиянием, и мне страшно прикоснуться к этой святыне. Я бросаю взгляд на свои руки, но они все испачканы краской. Его руки красивы. Пропорциональные, с чистой ухоженной кожей и ровно подстриженными ногтями. Такие длинные и аккуратные пальцы могут принадлежать музыканту или хирургу. Как я могу прикоснуться к этим прекрасным рукам своими липкими красными обрубками? Однако мне не приходится пачкать его. Своими перстами он легко берёт меня за шиворот толстовки, выдёргивает из лужи и ставит на ноги. Я стою перед ним так близко, что чувствую его дыхание. Оно совершенно спокойное и чистое, и пахнет топлёным молоком. Я поднимаю голову, смотрю на лицо мужчины, и оно расплывается в моих слезах, словно отражение в неспокойной воде. Тёмные глаза, удлиненный прямой нос, фигурные бледные губы, чисто выбритое лицо, по которому дико хочется провести ладонью. На вид он почти моего возраста, может, чуть старше. Он смотрит на меня абсолютно серьёзно и произносит:

— Василиса, ты похожа на картину в стиле дриппинга.

— Я? Не слышала о таком… стиле, — чувствую себя мега тупой и слегка возмущена тем, что он так бесцеремонно перешел на «ты», но быстро смиряюсь. Моя гордость давно лежит где-то на уровне плинтусов.

— Это капельная живопись, — слегка нетерпеливо объясняет он. — Капельная, понимаешь?

И он неторопливо гладит взглядом мои ноги, которые наполовину залиты краской, словно у меня на колени хлестала кровь из носа. У меня захватывает дух от его оценивающего, почти экспертного вида, и в груди начинает шевелиться что-то забытое и тяжёлое.

— Не выбрасывай джинсы, это произведение искусства, — он наклоняется немного вперёд, к моему уху, и я вновь ощущаю аромат топлёного молока.

— Хорошо, — шепчу я ему в ответ, глядя в странные тёмные глаза. Только сейчас я замечаю, какие они завораживающие, притягивающие и бездонные, как пропасть.

Он исчезает так же быстро, как появился, а я стою в полном недоумении.

— Чего стоишь, курица бестолковая? — я снова вздрагиваю от визга Антонины Ивановны и пронзаю её взглядом, полным ненависти, буквально на одну секунду. Она выдернула меня из рая и вернула в ад. Женщина, как рыба, беззвучно открывает рот, затем захлопывает его и уже почти спокойно произносит:

— Руки у тебя из жопы, Василиса. Бери тряпку на складе, уайт-спирит у меня в кабинете и убирай тут всё. Как пол вымоешь, иди домой. Тут всё равно два часа работать осталось, а ты своим видом всех покупателей мне распугаешь.

— Хорошо, — я безумна рада, что меня отпустили домой пораньше.

Однако перед этим мне нужно отмыть от краски квадратный метр пола. У меня возникает идея. Мои кроссовки почти полностью испачканы. Пальцами я зачерпываю краску на полу и вожу ими по уцелевшим белым участкам обуви. Немного усердия, и… Супер, теперь у меня новые красные кроссовки. Я снимаю и отношу свою рабочую сменку на склад, ставлю там её в уголок недалеко от радиатора. Там же я отрываю кусок ветоши, которой моет пол техничка. Уличные ботинки пока надевать не хочу, а то вдруг и их испачкаю, поэтому решаю идти в зал в одних носках. Там меня уже ждёт ведро воды и бутылка растворителя.

— Это я принесла, — ко мне подходит Ника, — как же тебя так угораздило, а, Лиса?

— Спасибо, — просто отвечаю я, игнорируя её вопрос. Мне уже совершенно плевать на эту краску, на ругань начальницы, мысли текут спокойно, как равнинная река среди золотых колосьев. Они прибывают к моему спасителю с красивыми руками и чёрными бархатными глазами.

— Я всё видела, — подмигивает мне Ника.

— Ты о чём? — я выплываю в реальность, как синий кит на поверхность океана.

— Я о том симпатичном мужчине, который помог тебе встать. Он реально такой хороший, подошёл к кассе, очень вежливый, расплатился без сдачи, пожелал удачного дня, назвал меня милой девушкой. Сразу видно, интеллигентный человек.

Ника продолжает тараторить, потряхивая от удовольствия светлой головой, а я стою и думаю о том, что Ника — она может составить чудесную пару кому угодно, а я просто заляпанное краской чмо, которое максимум заслуживает жалости. Я прерываю её трескотню:

— Что он купил?

— Краску в баллончике, — Ника смотрит на меня с сомнением в моих умственных способностях. Она рассказывает о чудесном покупателе, а меня интересует, что он купил.

— Понятно, — я беру тряпку, растворитель и ведро, и иду наводить чистоту. Пока я собираю ветошью густую эмаль с пола, радуюсь, что у Ольги сегодня выходной. А то стояла бы сейчас над душой, злорадствовала. Спустя полчаса пол блестит, а носки придётся выкинуть. От тяжелого запаха уайт-спирита у меня начинает кружиться голова, и я мечтаю скорее выбраться на воздух.

Когда я всё же выхожу на улицу, кладовщик кричит мне в спину:

— Васька, будь осторожнее, по улицам маньяки ходят!

— Я сама, как маньяк! — кричу ему в ответ и смеюсь над своим устрашающим видом.

Дома меня встречает голодный кот. Однако вместо того, чтобы вцепится зубами в мою ногу в отместку за день одиночества, он изгибает спину, распушает хвост и рычит. Понятно, он же не смотрит мне в лицо, а ноги сегодня пришли какие-то не такие. С порога я стягиваю испорченные джинсы и несу их к мусорке, однако в последний момент передумываю и вешаю на бельевую веревку в ванной. Пусть краска обсохнет, а потом решу, что с ними сделать. Накладываю коту кильку. Сегодня он более сговорчивый, без лишних телодвижений кидается к миске и с урчанием поглощает ужин. Я перебираю свой нищебродский гардероб и нахожу чёрные брюки, в которых ходила ещё в педагогическом. Примеряю и выдыхаю с облегчением — впору. Не придётся тратить деньги. Настроение улучшается, и я решаю приготовить что-нибудь вкусное. В морозилке обнаруживаю кусок какого-то столетнего мяса, размораживаю его в миске с тёплой водой. Я летящая. Порой я не помню, когда успела сходить в магазин и купить тот или иной продукт. Рутинные дела часто идут на автомате, без включения мозга. Чищу картофель и лук, режу овощи. Параллельно ставлю вариться гречку. Через час у меня готова тушёная картошка и гречневая каша на завтра, и я медленно ем, специально растягивая удовольствие.

В голове внезапно всплывает новое слово — «дриппинг», капельная живопись. Ввожу его в поисковую строчку и до самого сна рассматриваю картины в этой технике. Глядя на абстрактные изображения, я словно смотрю фильм, в котором художник окунает толстую кисть-раклю в ведро с краской и с яростью брызгает ею на холст, а затем берет кисточку поменьше и начинает выбрызгивать детали другими цветами. Мне кажется, так можно нарисовать боль, ненависть, страсть. Я думаю о мужчине, который сегодня сравнил меня с картиной. Если бы не эта разбитая банка, он бы и внимания на меня не обратил. Вспоминаю его взгляд на своих ногах, и по спине проходит волна удовольствия, волоски на руках приподнимаются и я, закрыв глаза, приподнимаю уголки губ. Наверняка, он художник. Он разбирается в живописи и покупает баллончик краски. Он называет меня по имени своим бархатистым голосом. И глаза у него бархатистые. Бархатистость — вот какое слово ему подходит. Надеваю наушники и включаю музыку. Спустя несколько песен я слушаю Джеймса Бланта с его «You’re beautiful». Вроде бы незамысловатая мелодия захватывает меня и наполняет ощущением восторга каждую клеточку тела. Сердце щемит от того, что мгновения счастья так мимолетны в нашей жизни. Но иногда они надолго остаются в памяти. «And I don’t know what to do cause I’ll never be with you» с грустью поёт мужчина, и я думаю о том, что мне тоже никогда не быть вместе с этим высоким и странным незнакомцем-художником. На волне этих печальных мыслей меня уносит в параллельную реальность. И в ней я уже не продавец, а директор. И я разбиваю банки с эмалью одну за другой, а затем беру кисти, зачерпываю ими краску и брызгаю налево и направо, разрисовывая строительный магазин в одну сплошную безумную картину. А потом появляется он, со своими чистыми светлыми руками, окруженными сияющим нимбом. Они тянутся ко мне, к моим волосам, гладят их, и я ощущаю невероятное блаженство.

— Василиса! — зовёт он меня по имени, и я открываю глаза. Верещит будильник. 7:00.