Конформист. Записки провинциального журналиста о времени, профессии и о себе

Борис Михайлов

Автор около десяти лет проработал в газетах Сибири и Поволжья, 26 лет на Куйбышевском областном телевидении. На пенсии недолго – в христианском книжном издательстве. «Записки» охватывают период с начала сороковых годов ХХ века и первые полтора с лишним десятка лет в ХХӀ. Не очень далекое прошлое в воспоминаниях свидетеля времени должно показаться интересным историкам и журналистам, а личные страницы – любителям мемуарного жанра.

***

Характер у маминой сестры, Серафимы Васильевны — Симы, был вздорный, я уже писал, и, еще до войны, они повздорили, и Сима выгнала моих родителей. Мама, правда, рассказывала, что они сами решили уйти от Симы, и снять квартиру. В городе приемлемого жилья не нашли и сняли две комнаты в старинном двухэтажном доме в дачном пригороде Баку — Амираджанах, куда добирались на электричке. Комнаты были огромными, я гонял по ним на велосипеде.

Очень хорошо помню, как встречали там новый год в ночь с 1940 на 1941 год. Мне позволили не ложиться до полуночи, хотя ни телевизора, ни музыкальных центров в те времена не существовало. Имелся лишь круглый черный бумажный репродуктор. Он известил, когда пришел Новый год в Баку, а через час, под бой кремлевских курантов отметили новый год по-московски. Сколько себя помню, бакинцы всегда встречают новый год дважды. Стояла ёлка, украшенная множеством зеркальных шаров и разных игрушек. За несколько минут до полуночи, на ёлке зажгли свечи. Длинный и так стол, раздвинули, чтобы поместились все гости. Накрывали стол разной вкуснятиной папа и гости. Бутылки с вином, шампанское, оранжевые мандарины, розовые куски осетрины, салаты, маринады, пельмени. Мама, на последних днях беременности, больше лежала или сидела, медленно двигалась по комнате, но за праздничным столом сидела вместе со всеми, поднимала рюмку за новый год. Лица радостные, веселые, полны энтузиазма и уверенности в будущем, поднимали тосты за счастье в новом году. Не ждали страшных испытаний, которые принесет всем новый год.

26 января мама родила брата Олега. В памяти запечатлелось, как мы с папой встречали её на машине «Эмке» из родильного дома, как позже мама эмоционально рассказывала о своих соседках по палате. Я запомнил лишь, что в ночь, когда она родила, роддом в Сураханах побил все рекорды Баку, на свет появились девять детишек. Нянечки и акушерки всю ночь, носились из палаты в палату, шумно шлёпали тапочкам по натертым полам.

Ограничившись справкой из роддома, мама с папой долго не могли выбрать время съездить в Загс, получить Свидетельство о рождении сына. Началась война, они испугались, что оштрафуют, раз не получили вовремя метрику. В роддомовской справке римскую единицу исправили на галочку, получилось пять, и срочно пошли получать метрику, как тогда называли Свидетельство о рождении. Таким образом, брат мой стал на четыре месяца моложе, рожденным не в январе, а в мае. В наше время, месяц в справках пишут прописью. День рождения Олега всю жизнь мы отмечали дважды.

Родители ожидали, я буду ростом в отца — два метра. Но к 19 годам мой рост остановился на 178 см, а к старости даже чуть уменьшился. Почему вспомнил про рост? В детстве, чтобы не возникал спор между кондуктором и родителями, в каждом трамвайном вагоне рядом с вагоновожатым, да и в троллейбусе позже, красовалась нарисованная линейка, по росту ребенка определяли брать ли ему билет. В войну в общественном транспорте Баку бесплатным проездом пользовались дети до семи лет. Я, в пять с половиной лет, перерос отметку, и мама иногда вынуждена была в споре с кондуктором, доказывать, что мне не только семи лет, а шести полных еще нет. Билет стоил три копейки, и споры практически всегда кончались улыбками, и пожеланиями вырасти мне Гулливером.

Годы войны

Папа, инженер — гидротехник работая в Каспморпроекте, с началом войны курировал в Баку строительство новых портовых сооружений для отправки нефтеналивных судов в Астрахань, и ему дали бронь от призыва на фронт.

Когда Олегу по документам исполнилось четыре месяца, маму мобилизовали на работу в Наркомат водных ресурсов, заниматься проектированием новых ирригационных каналов. Москва требовала от Азербайджана расширить посевные площади хлопчатника и других сельскохозяйственных культур. Потребности в них резко возросли, с оккупацией немцами огромных территорий северо — запада России. Нам с братом взяли няню. Мама с папой звали её Андреевной, хотя у неё было имя. Андреевна ухаживала за братом, кормила нас и водила гулять. Меня за руку, Олежку большей частью возила в огромной, как мне казалось, коляске из ивовых прутьев с колесами, в пол моего роста.

С началом войны, Баку наводнили беженцы и переселенцы из оккупированных областей страны. Всех бакинцев «уплотняли», подселяли семьи и одиноких беженцев. Тетя Сима вовремя сообразила, что в её трехкомнатную квартиру, где осталась одна с бабушкой Ксенией Васильевной, подселят чужих людей. Срочно помирилась с моими родителями, уговорила сестру и даже нашу няню Андреевну вернуться к ней. Так наша семья снова оказалась в благоустроенной квартире, в городе. Подселение избежать все равно не удалось. В квартиру поселили молодую пару из Ростова на Дону. Анну и Николая, квалифицированных станочников одного из заводов Ростова, эвакуированных в Баку, с частью заводского оборудования перед оккупацией города немцами. На второй день приезда оба уже работали на заводе имени лейтенанта Шмидта. Часто и ночевали на заводе, когда выполняли срочный заказ. Молодые подселенцы оказались очень милыми людьми и практически не создавали неудобств, быстро подружились с Симой и Ксенией Васильевной, Андреевной. Мама с папой их почти не видели, рано уходили и поздно возвращались. Через несколько месяцев наши войска освободили Ростов и постояльцев, несмотря на противодействие руководства бакинского завода, где нужны были рабочие руки, вернули в Ростов восстанавливать завод. Анна успела прислать Симе одно письмо, а потом немцы снова заняли Ростов, и какова судьба семейной пары не знаем. Скорее всего, погибли.

Новый постоялец, высокий чиновник из геологической службы «Азнефти» был дальним родственником Серебровского — известного организатора нефтедобычи в Азербайджане в 20-е годы, кичился этим, и вёл себя бесцеремонно. Подолгу занимал ванную, не убирал за собой мусор, забывал тушить свет и закрывать на ключи входную дверь. Он прожил до конца войны и вернулся в Грозный разрабатывать новые месторождения нефти. Запомнилось, что в своей комнате на окне, в картонной коробке в кальке, он постоянно держал большой кусок американского маргарина, а я тайком постоянно отрезал по кусочку и съедал, за что попадало от бабушки. Маргарин был вкусный, как сливочное масло, которое я больше помнил по детскому саду, хотя по карточкам мы его немного получали. Весь паек соленого сливочного масла помещался в стеклянную пол-литровую банку. Мама оборачивала её мокрой тряпкой и держала в миске с водой, которую регулярно меняли. Холодильников ведь не было.

Шел 1942-й год, мама работала в Наркомате (по — современному, в Министерстве), как и папа, имела литерные карточки на продукты, обедала в совнаркомовской столовой, жить должны были бы мы прилично. Но почему-то запомнилось, как мама с бабушкой радовались хлебным крошкам, которые изредка приносила нам Андреевна. Её сын работал шофером на хлебовозке, и в конце каждого дня щеточкой аккуратно сгребал накопившиеся в кузове крошки. Они были черными, подгоревшими, но в доме Андреевны из них умудрялись готовить какое-то варево. Моя бабушка перемешивала крошки с дефицитным подсолнечным маслом и жареным луком, добавляла зелень, и мы ели это с мацони. Получался вкусный и сытный завтрак.

Из военных лет запомнились окна, заклеенные газетными полосами крест на крест, на случай если разобьются, чтобы осколки стекол не разлетались по комнате. На ночь на окна опускали синие плотные бумажные шторы, чтобы свет из окон не привлекал внимание летчиков немецких бомбардировщиков. Но не все бакинцы строго придерживались предписания Штаба обороны города, забывали с наступлением темноты опускать шторы. Для борьбы с нарушителями через несколько месяцев после начала войны, в темное время суток стали полностью отключать электричество. Официально объяснили недостатком электроэнергии, круглосуточно работающим заводам. В каждой семье завели коптилки. У нас их было три, в нашей комнате горела всю ночь, у тети Симы, и ее мамы, и на кухне. Кухонной коптилкой, горящей всю ночь, пользовались также при посещении ванной комнаты и туалета. Коптилка представляла собой бутылочку от пектусина, лекарства от кашля, наполненную керосином, в которую вставлялся через специальную трубочку с ободком, фитилек из хлопчатой ткани, свернутой жгутиком. Коптилка на 150—250 мл керосина беспрерывно горела несколько суток. Керосин в доме был всегда. С началом войны часто отключали газ и тогда пищу готовили на керосинках и керогазе, их в доме имелось несколько.

Помню воздушные тревоги, и как дежурные среди ночи стучали в двери, требовали идти в бомбоубежище. Оно было где-то далеко, и мама нас с братом никогда туда не водила. Слава Богу, ни одна бомба на Баку не упала. Залетел на разведку один самолет Юнкерс — 88, и его сбили. Обломки выставили в парке Красной Армии (теперь парк офицеров) напротив Голубой мечети. Меня — детсадовца последней старшей группы, в 1942 или 1943 году водили в парк смотреть обломки самолета. Запомнил на всю жизнь. Огромные черно — белые кресты и свастику.

На второй год войны, папу призвали в армию и через несколько месяцев учебы, присвоив звание лейтенанта, командировали в Иран в город Хорремшехр. Там, с другими советскими инженерами, а позже, и, с прибывшими американскими специалистами, они приступили к подготовке иранского порта, на восточном берегу реки Шатт-эль-Араб, к приему американских судов. Власти США выбрали этот порт, в семидесяти километрах от впадения иранской реки в Персидский залив, для разгрузки гуманитарной и военной помощи СССР по программе Ленд — Лиза. Однажды папа приезжал в командировку в Баку. С ним, во дворе нашего дома несколько дней стояли три огромных новеньких «Студебеккера». Вот привалило радости пацанам нашего и близлежащих кварталов! Шофера — солдаты, соскучившиеся по «гражданке», охотно общались с мальчишками, позволяли лазить по машинам, сидеть в кабинах. Водители ночевали у нас в квартире. Бабушка стелила им на полу в кухне и в коридоре.

Воспоминаний о войне больше грустных. Наш большой, густонаселенных двор, частые похоронки и страшные рыдания, бьющихся в истерике молодых вдов и матерей, лишившихся сына.