Затеряный Мир. Перевод Алексея Козлова

Артур Конан Дойль

Новый перевод Алексея Козлова знаменитой повести Артура Конан Дойля «Затеряный Мир». Удивительная природа Амазонки, животный мир таинственного плато, на который не вступала нога человека, взаимоотношения героев – всё это увлекает читателя с первой строки повести.

Глава IV

Величайшее открытие в мире!

Едва дверь захлопнулась за нами, как из столовой выскочила разъярённая и всклокоченная миссис Челленджер. Эта миниатюрная женщина, похожая теперь на тигрицу, была просто вне себя от ярости. Она прыгала перед своим смущённым мужем, как всклокоченная квочка, дорвавшаяся до бойцового бульдога. По всей видимости, она не избегла страшной участи наблюдать за перепетиями нашего Ватерлоо, но не заметила меня, теперь скромно стоящего в сторонке.

— Джорджи! Что за изувеские игрища? — вопила она, — Ты сделал этого доброго юношу инвалидом!

— Да вот он сам! Улыбка от уха до уха!

Его слова смутили миссис Челленджер, но она быстро сориентировалась в обстановке и сказала:

— Извините ради бога! Я вас не заметила!

— Ничего страшного, сударыня! Всё в норме!

— Нет, этот злодей, как я вижу, поставил вам здоровенный фингал под глазом! Я извиняюсь! Просто невозможно спокойно смотреть на это! Преступник! Ни дня без свары и побоев! Ни недели без скандала! Джордж, ты сам не видишь, у нас уже нет друзей, ни знакомых, все нас ненавидят, все над нами смеются! Нам нигде ни от кого нет проходу! Нет, моему терпению есть предел! Это последняя капля, переполнившая чан моего терпения!

— О мать моя! К чему трясти грязным бельём на людях?

— И для кого это теперь секрет? — заорала она, — Да ты всерьёз думаешь, что наша улица, да что там улица — весь Лондон не знает и не смеётся над нами? Убирайся, Остин, ты больше не нужен! Все, кто не лень,, перемывает тебе косточки, а ты не видишь! Куда делось твоё чувство собственного достоинства! Где твоё самоуважение? Ты не хулиган с окраины, ты, как-никак — профессор огромного университета, наставник и просветитель юношей — студентов! Они должны уважать тебя! За что? Джордж! За что? Куда делось твоё человеческое достоинство?

— А твоё где, дорогуша? — вставил шпильку Профессор.

— До чего же ты довёл меня? Бог знает до чего! Да ты просто хулиган! Хулиганьё уличное! Во что ты превратился?

— Держи себя в руках, Джесс! Прошу тебя, вернись в этот мир!

— Невменяемый скандалист! Бычара!

— К позорному стобу за публичное оскорбление! — мотая головой, как бык, уворачивающийся от назойливых слепней, сказал Челленджер.

И тут я увидел то, что меня просто ошарашило: профессор более ни говоря ни слова, схватил жену поперёк и через пару секунд установил её на высокий мраморный подстамент, который стоял в самом углу холла. Эта штука, высотой не менее семи футов, была такой узкой, что миссис Челленджер только с большим трудом удавалось балансировать на её вершине. Едва ли можно представить более комичное и одновременно более дикое зрелище — боясь сверзнуться оттуда, она, под стать каменной мадонне и с ликом Медузы Горгоны, замерла наверху, умудряясь изредка топтаться на одном месте.

— А ну, сними меня! — наконец взмолилась она.

— В приличном обществе говорят: «Пожалуйста!»

— Кончай бузить, Джордж! Сними меня сейчас же!

— Пойдёмьте, займёмся нашими делами, мистер Мэлоун!

— Сэр, побойтесь бога! — сказал я, кивая в сторону его жены.

— Джеки, радость моя! Есть хорошие новости, детка! Мистер Мэлоун ходатайствует за тебя! Пролепечи только «пожалуйста» — и ты снова на земле!

— Чёртов бычара! Ну ладно — пожалуйста — пожалуйста — пожалуйста… Всё?

Он стащил её со стелы с такой лёгкостью, как будто это была не женщина, а какая-то канарейка в клетке.

— Веди себя примерно, дорогуша! Мистер Мэлоун — всё-таки как-никак посланец святой прессы! Не успеешь глазом моргнуть, как он тиснет о тебе статейку в своей мерзкой грязно-жёлтой газетёнке, и продаст миллион экземпляров твоим ненаглядным соседям! Я готов продать ему даже заглавие для этой писанины: « Криминальные причуды одной толстой высокопоставленной жены Кракена». Высокопоставленный Кракен — это без сомнения ты, Джесс, ты переминалась и размахивала под потолком клешнями так, что поневоле залюбуешься! Далее будет следовать подзаголовок петитом: «Избранные эпизоды быта одной оригинальнейшей супружеской пары полёвок». Мистер Мэлон уже щёлкает клыками, этот знаменитый падальщик ничем не побрезгует ради такой сочной добычи. Он подобен своим сухопутным собратьям porcus ex grege diaboli — как говаривали в старину — свинья из паствы дьявола. Мисетр Мэлоун, сказанное — верно?

— Какой вы в самом деле невыносимый тип! — горячо сказал я.

Его тело от пяток до макушки заколебалось от жгучего смеха.

— Прежде чем я смогу этому воспрепятствовать, вы вдвоём наверняка заключите союз против меня! — загудел он над моим ухом, гордо выставляя грудь вперёд и попеременно поглядывая то в мою сторону, то в сторону своей жены. Потом, вероятно до конца насладившись зрелищем, уже совершенно другим тоном он сказал:

— Мистер Мэлон! Надеюсь, вы простите нам наши невинные семейные радости! Каждый развлекается по-своему, в силу пристрастий и воспитания! Я призвал вас в свой кабинет на разговор вовсе не для того, чтобы сделать зрителем кровавой семейной корриды! А вы, сударыня, а ну шагом марш отсюда! Запрещаю вам гневаться! — при этом он мягко возложил свои чудовищные ручищи ей на плечи, — Ты, впрочем, всегда права! Случись Джорджу Эдварду Челленджеру наслушаться твоих советов, он стал бы самым успешным мужем в мире, только не самим собой! Успешных и реализованных мужей на свете пруд пруди, а Джордж Эдвард Челленджер — на свете всего один! Так что тебе ничего не остаётся, как только всеми фибрами пытаться поладить с ним! Так будет лучше для всех!

С этим воистину почти библейским напутствием он влепил жене столь звонкий поцелуй, что он смутил меня даже сильнее, чем все его прежние неописуемые выходки.

— А теперь, любезнейший мистер Мэлоун, — не останавливался Челленджер, снова взрастая и надуваясь на глазах и приобретая вид бронзового адмирала на подстаменте, — а теперь прошу вас пожаловать ко мне в кабинет!

Мы снова оказались в комнате, из которой всего несколько минут назад выкатились диким визжащим клубком. Тут Челленджер тщательно затворил дверь и вежливо усадил меня в кресло, не забыв сунуть под нос ящик ароматных сигар.

— Прошу вас! Это «Сан-Хуан Колорадо»! Не подделка какая-нибудь! Вы, как я вижу легковоспламенимый тип, а на таких наркотики оказывают убаюкивающее действие! Бог ты мой! Кому ещё кроме вас придёт в голову откусывать кончик сигары? Вот нож — отрежьте! Хорошие сигары требует к себе уважительного отношения! А теперь удобно устройтесь в мягком кресте, расслабьтесь и внимательно слушайте то, что я изволю вам сказать! Все возникшие по ходу вопросы прошу отложить до лучших времён! Несколько слов о возвращении блудного сына после его заслуженного и своевременного изгнания… — профессор Челленджер браво выставил далеко вперёд свою зверскую бородищу и уставился в меня с таким брезгливым выражением на лице, словно я уже изготовился снова вцепиться ему в бороду, — …повторяю, заслуженного и своевременного. Почему я счёл, что вас надо позвать обратно? Только потому, что мне пришёлся по душе ваш благородный ответ этому мерзавцу — полицаю. В вашем ответе при рассмотрении на микроскопе можно узреть мизерные зачатки здравомыслия и даже порядочности, никогда не свойственные представителям вида папарацциеластых клешнеклювов. Совершенно справедливо признавая свою вину, вы, однако, проявили недюжинную непредвзятость и освежающую широту мировоззрения, чем расположили меня к себе и заслужили мою благосклонность. Низшие представители человеческой флоры и фауны, к коим, без всяких сомнений, принадлежите и вы, никогда не могли всерьёз и надолго захватить моё воображение, и мой умственный кругозор всегда выталкивал их за порог моих интересов. Но ваше поведение сразу включило вас в число тех, кого я почитаю полноценными людьми, и я хочу поближе свести знакомство с вами. Именно поэтому я предложил вам вернуться к началу нашего разговора. Не забывайте стряхивать пепел с сигары! Перед вами вон та маленькая японская фарфоровая пепельница, она стоит на бамбуковом столике. Он подле вас!

Всё это было выпалено профессором единым блоком, как очередь из пулемёта, и я едва успевал на лету схватывать смысл его слов. Тон, которым произносился этот скетч, был тоном мэтра-гуру, снисходящего своей лекцией до подплинтусного, непробиваемо тупого студенчества. Теперь он располагался прямо напротив меня, напыжившийся, как гигантская жаба-альбинос. Голова его с огромным зобом закинулась назад, глаза сузились в презрительные узкие щёлочки. Потом, видимо что-то припомнив, он повернулся ко мне боком, так, что мне был теперь виден только клок жёстких чёрных волос над оттопыренным мясистым ухом, и покопавшись в ворохах бумажек, вытащил откуда-то довольно затрёпанный том.

— Вам придётся кое-что прослушать о Южной Америке, — наконец сказал он, — Замечания, если таковые у вас появятся, засуньте куда подальше от меня! Во-первый, раз и навсегда зарубите себе на носу, что всё, что вы сейчас услышите от меня, не может быть никому рассказано или передано без моего особого разрешения, и ничто из сказанного никогда не найдёт места в вашей крысиной прессе. Думаю, что такого разрешения вам не будет дано никогда! Вам всё ясно?

— Жёстко стелете, ничего не скажешь! — усмехнулся я, — но ведь бесспристрастное изложение…

Книжка выпала у него из рук на стол.

— Да! Больше нам говорить не о чем! Всего вам доброго! Широкой дороги в ад!

Заканчивать так плохо так хорошо начавшееся дело уж точно не входило в мои планы.

— Нет-нет! — вскричал я поневоле, — Любые условия мной будут приняты! Мне выбирать не приходиться! Я — весь превращаюсь в слух!

— Насчёт выбора вы попали в точку! Его у вас нет никакого!

— Что ж, тогда я замолкаю навсегда!

— Слово чести?

— Честное слово!

Он смерил меня с ног до головы оценивающим и непередаваемо наглым взглядом.

— После всего, что произошло, качество вашей чести пока что под большущим вопросом!

— Сэр, оставьте мои слова в покое! — в гневе взорвался я, — Не много ли вы вообще себе позволяете? Я не привык выслушивать такие омерзительные оскорбления от мелких хамов!

Судя по всему вспышка моего гнева произвела на него приятное впечатление, и он с интересом стал всматриваться в мой пиджак.

— Тэк-с… Круглоголовка, — замурлыкал он, с таким видом словно пересчитывал мух на клейкой ленте, — Брачицефал пошлый, сероглазка банальная, черноголовка южная, с примесью черт классического негроида… Вы случаем, не кельт?

— Кельт? Сами вы кельт! Сэр! Я — Ирландец!

— Сэр! Настоящий Ирландский Ирландец?

— Да, сэр!

— Сочувствую! Теперь смотрите сюда! Вы дали мне клятву держать в глубокой тайне ту информацию, которая будет вам сообщена! Информация будет поначалу весьма куцая, но это вам должно быть понятно, почему. Но кое-чем мне всё же придётся поделиться с вами! Вы, должна быть, наслышаны о том, что пару лет назад я совершил путешествие в Южную Америку, путешествие, которое со временем станет жемчужиной золотого фонда мирового знания! Целью путешествия была опытная проверка кое-каких выводов закона Уоллеса-Бейтса, а где это можно было бы можно проверить с наибольшией точностью, как не на месте их предварительных опытов? Если бы результатами моего путешествия стала только проверка этих постулатов, то и этим моё путешествие было бы оправдано вполне, но в ходе нашего путешествия произошли непредвиденные события, которые в корне поменяли направление наших поисков, и заставили нас заниматься совершенно другими вещами…

Не сомневаюсь, что для вас не является тайной, что огромное количество мест в дельте Амазонки являются вообще террой инкогнита, так сказать, а во многих местах людей никогда не было, да и представить их там совершенно невозможно. В этих местах река Амазонка, вкупе со своими бесчисленными притоками, образует немыслимо огромную территорию, обозначенную на карте сплошным белым пятном. Это белое пятно так манило моё воображение, что я дал себе слово хотя бы часть времени потратить на исследование расположенных на нём территорий, и не только посетить их, но и елико возможно изучить их флору и фауну. Пребывание там дало мне столько интереснейшего материала, что его вполне хватит на несколько глав того грандиозного величественного труда по зоологии, который увенчает результаты моей жизни. Мы уже готовились к возвращению домой и на обратном пути нам пришлось заночевать в одной посёлке, в котором жили индейцы. Этот посёлок находится неподалёку от места, где в Амазонку впадает приток с название, которое я пока называть не буду. Племя, обретающееся в посёлке — племя кукама — в основном мирное своим нравом, но уже выродившееся настолько, что умственный уровень его едва ли превышает умственный уровень среднего лондонца. Ещё во время моего первого визита в эти области я вылечил от тропических болезней нескольких индейцев, чем произвёл на них умопомрачительное впечатление. Во время второго визита я был там желаннейшим и дорогим гостем. Встретив меня, они сразу же очень горячо стали показывать мне знаки, что одному из членов их племени требуется срочная медицинская помощь. Войдя в то, что я назвал бы «Иглу», я тотчас же убедился, что тот, кому требовалась помощь, только что отдал богу душу. Как это ни удивительно, при ближайшем рассмотрении он оказался отнюдь не представителем индейского племени, а типичным белым, европейцем, я бы даже сказал, что это был белый в квадрате, потому что у него белой была не только кожа, но и волосы, что подсказало мне, что передо мной настоящий альбинос. Он лежал передо мной в каких-то жалких обносках, тело его, страшно исхудалое, говорило о немыслимых страданиях. То, что я смог понять из жестикуляции индейцев, говорило о том, что он раньше никогда не был в тех местах, и пришёл в посёлок один, страшно измученный и ослабленый. Мешок с вещами его лежал поодаль, и я потом проверил его содержимое. Внутри я отыскал небольшой ярлычок с инициалами и адресом покойного: «Мепл-Вайт, Лейк-Авеню, Детройт, Мичиган». Сейчас при каждом упоминании его имени я готов уважительно снимать шляпу. Не будет считаться преувеличением тот факт, что когда моё открытие будет совершено и наконец признано человечеством, славное имя этого человека будет по праву стоять плечом к плечу с моим!

Исследование содержимого багажа покойного владельца напрямую говорило о том, что передо мной был поэт и художник, рискнувший отправиться в путь в поисках новых мест и впечатлений. Во-первых, привлекали внимание исчерканные поправками черновики каких-то стихов. Хотя я не мог считать себя великим знатоком мировой поэзии, мне сразу показалось, что стихи, прямо скажем, не ахти. В мешке помимо рифмованных сочинений оказались довольно дилетантские пейзажи реки и зарослей с лианами, там же был ящик с засохшими красками, под ним коробка толстых пастельных карандашей, несколько кистей, странная изогнутая кость, которую вы можете видеть вот здесь, на чернильнице, здесь же был том Бекстера «Мотыльки и Бабочки», потёртый дешёвый револьвер и россыпь патронов к нему. Предметы из его личного обихода он, по всей видимости или растерял по пути, или выбросил, не имея сил тащить такую несусветную тяжесть. Хотя, возможно, он, как истинный поэт, то есть человек по преимуществу рассеянный и вечно парящий в облаках, даже не брал их в своё путешествие. Никакого другого ценного имущества в мешке этого странноватого представителя центрально-американской художественной богемы не было. Я уже думал покинуть это ристалище смерти, как внезапно заметил, что из кармана его растерзанной куртки торчит нечто совсем уж интересное. Это был небольшой альбом для этюдов, такой же истрёпанный, как любая вещь из представленного мне джентльменского набора. Кстати, вот он, пред вами!

Хочу вас уверить, что как только этот шедевр изобразительного искусства попал в мои руки, все эти чересчур разрекламированные первые издания Шекспира утратили для меня малейшую ценность. Ныне я беру этот альбом с таким же благоговением, с каким иные берут первоисточники «Святого Писания» или первые наброски сур «Корана». Я с трепетом передаю вам это сокровище, и предлагаю страницу за страницей перелистать, внимательно взглядываясь в малейшие подробности и детали представленных здесь набросков. Уверен, вы не будете разочарованы!

Сказав это, он прикурил сигару, вальяжно откинулся на спинку кресла и, продолжая пожирать меня своим испепеляющим взглядом, попутно стал ещё и следить, какое впечатление произведут на меня представленные в альбоме рисунки.

Рекламная кампания Челленджера была столь массированной и жёсткой, что когда я впервые взял в руки альбом, я ожидал увидеть нечто совершенно божественное, нечто непредставимое по сенсационности или красоте. Однако первая картинка сразу разочаровала меня, ибо на ней в довольно грубой форме был изображён то ли моряк, то ли ещё какой брутальный детина в морской куртке с кривым лицом и с подчёркнуто лаконичной надписью внизу: «Джим Колвер на борту почтового парохода «Ромул». Далее последовал целый цикл мелких, очень хватких, наблюдательных зарисовок из жизни индейцев. За этим следовал одиночный рисунок с изображением пузатого благообразного толстяка в одежде священника и широкополой чёрной шляпе с обвисшими полями, в компании худого европейца и всё это за столом.

Подпись под этой жанровой зарисовкой гласила: «Завтрак у Фра Кристоферо в Розариу». Следом за этим я пролистал несколько страниц с головками детей и зарисовками женских лиц, потом без всякого перехода начались зарисовки разных животных с краткими пояснениями, типа: «Ламантин на песчаной косе», «Черепахи и их яйца», «Чёрный агути под финиковой пальмой», (причём агути был до ужаса схож с жирным хряком) и увенчивали просмотр несколько страниц с набросками каких-то весьма жутковатых и отвратительных ящеров с длинными не то зубатыми клювами, не то с клювовидными носами.

— Возможно, это какой-то крокодил? — предположил я.

— Ха-ха! Тогда это может быть только аллигатор! Аллигаторы! В Южной Америке крокодилы не водятся. Различия между ними…

— Осмелюсь заметить вам, что я не вижу ничего особенного в этих картинках, в них и в помине нет хотя бы того, что могло бы подтвердить ваши фантастические домыслы!

Он улыбнулся совершенно безмятежно, как улыбается человек, которого нельзя обидеть ничем в мире, кроме как сказав, что он — толстый.

— Посмотрите всё-таки следующий рисунок! — подталкивал он.

Следующая страница не содержала, по моему мнению, как и предыдущие, никаких великих откровений. Это был явно едва начатый набросок, какие обычно служат художникам основой для более солидных и тщательных проработок. Первый план рисунка был забросан какими-то перистыми растениями бледно-зелёного цвета. Они поднимались по крутому скалистому откосу, завершавшемуся линией тёмно-красных изрезанных трещинами скал, которые, учитывая талант художника, можно было с известным основанием считать сформированными из базальта. На заднем плане эти формирования уже стояли сплошной вертикальной стеной. Чуть правее, отделённый глубокой, тёмной ращелиной, вздымался утёс в форме правильной пирамиды. Вершину утёса венчало огромное раскидистое дерево неизвестной породы. Всю эту картину завершало спокойное ясное, голубое и даже, я бы сказал, легкомысленное небо. Тонкая бахрома зелени окаймляла верхушки красных скал. Следующий рисунок был как бы развитием первого, на нём был тот же пейзаж, сделанный явно с более близкого расстояния…

— Ну и? — сморщился немного разочарованный Профессор.

— Это в самом деле весьма любопытная формация, — зевая, сказал я, — ведь я не геолог, и посему мне довольно трудно судить, сколь она исключительна и чудесна…

— Чудесна! — эхом повторил он, — Ландшафт уникален! Непредставим! Невероятен! Ни один счастливый сон не сравнится с этим ландшафтом! Следующий номер, пжалста!

Я перевернул страницу, и тут поймал себя на том, что у меня отвисла челюсть. Со следующей страницы на меня взирало нечто совершенно непредставимое. Такой монстр, так тщательно и подробно выписанный во всех своих ужасных подробностях, мог воистину возникнуть только в диких видениях вконец обкуренного курищика опиума или в бреду человека, распластанного в гнилой тропической лихорадке. Голова животного была как у птицы, тело похоже на чрезмерно раздувшуюся ящерицу, длинный хвост, ощерившийся острыми иглами, изгибался по земле, а горбатая спина усеяна ритмически расположенными по всей её поверхности острыми шипами, чуть схожими с красными петушиными гребешками. Рядом с этой тварью, как будто для показа масштаба этого невероятного существа, стоял малюсенький человечек, смотревшийся на фоне гиганта, как жалкий карлик.

— Ладно, и что вы думаете обо всём этом? — воскликнул тут профессор, потирая лапки с весьма довольны видом.

— Это просто какой-то монстр! Гротескная картинка — и только!

— И как вы думаете, что могло заставить художника изобразить такое чудище?

— Бутылка джина, без сомнения!

— Лучшей причины у вас в арсенале случайно не найдётся?

— Хорошо, сэр, тогда — ваше мнение!

— Проще всего предположить, что эта тварь действительно реально существует в Природе! Хорошо видно, что скетч сделан с натуры! Вы не согласны?

Я сдержал приступ дикого смеха только оттого, что на миг передо мной возникла картина того, как мы в ритме вальса колесом катимся по коридору.

— Несомненно! — подсюсюкнул я, — Несомненно! — я говорил с нежными интонациями угодливого идиота и тем инфернальным спокойствием, с каким нужно разговаривать с опасными, буйными сумасшедшими, — Конечно, при этом, — добавил я, — эта крошечная человеческая фигурка смущает меня. Видите ли, если бы на картинке был изображён индеец, я бы ещё мог допустить, что это член какого-нибудь племени местных пигмеев, однако на картинке изображён человек с явно европейской внешностью и пропорциями, да ещё притом в пробковом английском шлеме!

Профессор зафыркал, как выкипающий от ярости буйвол.

— Вы шустро раздвигаете горизонты моего подвального мировоззрения! — сказал он ехидно, — Ареал человеческой тупорылости гораздо шире, чем я мог предполагать в самых мрачных прогнозах. У вас никогда не было кармического мозгового поноса? Ментальный запор вас не мучает? Удивительно!

Очередная вспышка гордыни профессора была так наивна и смешна, что на сей раз я даже не стал сердиться. Да и стоило ли впустую портить нервы? Сердиться на Челленджера было то же самое, что злиться на несправедливость молнии, неразборчивость урагана, или на безжалостность Солнца. Зная Челленджера, мне пришлось бы сердиться на него не то, что каждую минуту — каждый миг! Но легче и приятнее было ограничиться усталой, печальной улыбкой.

— Размеры этого пигмея, должен признаться, поразили меня! — сказал я.

— Смотрите-ка! — сказал тут Челленджер, тыча волосатым, толстенным, как сарделька, пальцем в злосчастный рисунок, — Смотрите внимательно! Вот тут, на заднем плане есть одно растение! Вы наверняка приняли его за какой-нибудь гигантский одуванчик или брюссельскую капусту, ну, не так ли? Но на самом деле — не так! Это растение называется южноамериканской пальмой, её ещё зовут «слоновой костью», её рост — в среднем футов пятьдесят-шестьдесят в высоту. И вы думает, что на таком фоне человечек нарисован зря? Человек нарисован здесь не с натуры. Он не мог даже встать рядом с таким чудовищем — его сразу бы разорвали на мелкие кусочки и съели. Человек, а это, если приглядеться, довольно приличный автопортрет художника, нарисован здесь совсем по другой причине — он всего лишь показывает масштаб изображения. Человек, европеец, примерно ростом пять футов. Посмотрите и прикиньте размер человека к размеру пальмы — она в десять раз выше его.

— Боже мой! — похолодел я, — Вы всё-таки настаиваете, что такое животное было… Но ведь, начни подыскивать ему приличную, подходящую конуру, то и «Чаринг-Кросс» окажется тесноват!

— То, что вы говорите, конечно, преувеличение, но сам экземпляр, в самом деле, внушает уважение!

— Но не будет же мы, — увы, я стал потихоньку увлекаться и горячиться, — но не будем же мы покушаться на весь тысячелетний опыт человечества, авторитет науки, и отметать его только на основании одного плохонького рисунка! Я пролистал страницы альбома и убедился, что в нём больше ничего нет! Там есть всего один-единственный рисунок какого-то сомнительного художника, художника от слова «худо», ну, что он мог начиркать, накурившись какой-нибудь дряни, один бог знает! В альбоме больше ничего подобного нет! Под воздействием гашиша и своего болезненного воображения люди и не такое чиркали! Вам, как человеку науки, не следует быть таким доверчивым к странным одиночным, непроверенным артефактам!

Видимо, чтобы дать мне хоть какой-то ответ, Челленджер полез на полку за какой-то книгой.

— Вот посмотрите, это совершенно блестящая монография моего талантливого коллеги профессора Рэя Ланкастера, — сказал он, — Здесь где-то есть одна картинка, которая может показаться вам небезинтересной! А, вот она, сама в руки просится! Обратите внимание на аннотацию: «Предполагаемый внешний вид динозавра — стегозавра. Юрский период. Задние конечности высотой в два человеческих роста. Вид сбоку». Ну, и что вы теперь на это скажете?

Передо мной была протянутая им книга. Один взгляд на гравюру заставил меня вздрогнуть. Между дилетантским скетчем маргинального художника и этим изображением представителя давно вымершего вида, без всяких сомнений, было поразительное сходство.

— Потрясающе! В самом деле, потрясающе!

— Но по вашим глазам видно, что в душе вы намерены упорствовать?

— Но разве это не может быть элементарным совпадением, или ваш накурившийся американец просто воскресил в мозгу картинку из вашей книжки, и старательно нарисовал её по памяти!

— Изумительно! — с видом школьного учителя, перемалывающего тупость двоечника, с каменной физиономией процедил Челленджер, — Ващими бы устами пить амврозию! Ну, допустим, пусть так! Но я надеюсь, вы не откажете мне в милости взглянуть одним глазом вот на это?

Теперь передо мной оказалась кость. Челленджер пояснил, что эта кость была обнаружена в вещах погибшего. Шести, примерно, футов длины, толщиной в мой большой палец с остатками засохшего хряща на самом конце, кость, конечно, привлекла моё внимание.

— Скажите, какое из ныне живущих животных могло бы быть обладателями такой кости? — спросил, склонив голову, Профессор.

Мне ничего не оставалось, как изобразив на лице непредставимое глубокомыслие, приняться рассматривать кость. Из чёрных глубин памяти я с трудом извлекал все известные мне факты школьного курса антропологии, убеждаясь, что почти всё уже давно выветрилось из моей головы.

— Скорее всего ключичная кость двухметрового человека! — уверенно предположил я.

В ответ Челленджер презрительно замахал лапками, как мельница, вращающая лопастями.

Вы видели когда-нибудь человеческую ключицу? К вашему сведению, она изогнутая! Посмотрите на эту кость! Она идеально прямая! Присмотритесь, вот тут — ложбинка, здесь проходило какое-то серьёзное сухожилие! Ключица не предусматривает ничего подобного!

— Ну, тогда я затрудняюсь сказать, что это…

— Выставлять на показ своё дикое невежество совсем не стыдно! Даю руку на отсечение, что вреди корифеев кенсингтона не найдётся ни одного, который мог бы привильно классифицировать эту кость! — тут Челленджер осторожно раскрыл маленькую коробочку для таблеток и достал из неё маленькую, не больше фасолины, косточку, — Что греха таить, вам должно быть понятно, что эта косточка в человеческом теле соответствует той, которая сейчас так оттягивает вашу руку! И что вы скажете теперь о размерах этого животного? Помимо всего остального, о чём, по вашему свидетельствуют останки хряща на кости? Правильно, о том, что кость относительно свежая. Это свидетельство, что кость не найдена в ходе каких-то раскопок в земле, и экземпляр животного даже не успел разложиться. И что вы теперь на это скажете?

— Может быть, её изъяли у слона?

Челленджер передёрнулся, как затвор у старой несмазанной винтовки.

— Я остановлю вал вашей глупости любым доступным мне способом! Прекратите этот балаган! Слоны — дети Южной Африки! Вау! Заикнись вы об этом на конгрессе, вас снёс бы хохот академиков! Не заикайтесь о том, чего не знаете в принципе! Дети в подготовительном классе — и то…

— Ну, да ладно! Не слон, так любое крупное животное Южной Америки! Тапир, к примеру! Как вам?

— Ну, юноша, порадовали вы меня, старика! Уж что, что, а я обладаю кое-какими знаниями в этой области науки! Невероятно, просто невероятно любому малость знающему специалисту допустить, что такая кость принадлежит не то, что тапиру — любому животному Южной Америки! Видно, какой силой обладал этот зверь, умудрившийся уцелеть в каком-то заповедном уголке планеты, не попадаясь при этом на глаза исследователей! Может быть, он и уцелел потому, что не попадался человеку на глаза! А вы всё ещё продолжаетет сомневаться?

— Нет, право, мне очень, очень интересно!

— Ну тогда вы ещё не совсем безнадёжны! Я ведь вижу, что ваши куриные мозги силятся что-то понять, что в них теплится крошечная искра интереса к научному знанию! Наша задача — не затаптывать эту искорку, но попытаться раздуть эту искру! Теперь давайте оставим в покое прах бедного американского художника и вернёмся к моему рассказу. Вы уже немного знаете меня и понимаете, что как только ко мне в руки попали такие сведения, я уже не мог оставить Амазонку в покое, не прояснив всё до конца. У меня уже были кое-какие сведения о нашем художнике. Теперь у меня стали появляться смутные пока сведения о его маршруте в джунглях Амазонки. Это было самое главное! В этой области у всех приречных племён в их мифах и легендах всегда просвечивает легенда о неведомой стране, затерянной где-то вдали от шума цивилизации. Вы слышали что-нибудь о Курупури?

— Никогда!

— Курупури — это имя лесного духа, несто очень грозное, инфернально злобное, изначально гибельное! Вы нигде не отыщете никаких описаний Курупури, но даже само упоминание его вызывает шок у индейцев. Единственное, в чём сходятся россказни индейцев, единственное, в чём их мнения едины — так это в том, где он живёт! И точка, в которой обретается Курупури точь-в-точь совпадает с точкой, из которой пришёл бедолага художник. Они совпадают! Так вот! В этой точке обретается нечто непредставимо страшное, невиданное и загадочное! Вы ещё не поняли, что именно я решил разгадать эту загадку?

— И что же вы сделали? Как поступили?

Моё легкомылие слизало, как языком! Этот человек-скала, как оказалось, мог у любого завоевать силой его внимание и уважение.

— Самым главным для меня было преодолеть стену непонимания и сопротивления у индейцев. Их страх был так велик, что они категорически противились всяким разговорам. Они всегда ловко уходили от малейших разговоров, как только я пытался направить их к этой теме. О каких-либо просьбах не было вообще никакой речи. Хотя в ход мной были пущены все средства воздействия — уговоры, просьбы, подкуп и даже запугивание, из всех индейцев, с которыми я общался на эти темы, мне удалось убедить только двоих. Они-то и согласились стать моими единственными проводниками. Вы знаете меня, я ставлю дела впереди слов, и принялся за реализацию своей мечты тут же. Преодолев массу приключений (описывать их я не буду из-за недостатка времени), пережив массу чрезвычайно опасных ночей и дней в джунглях и пустынях (маршрут, его протяжённость временно останется в тайне по уже известной вам причине), мы наконец попали в те места, в коих до нас ещё не ступала нога человека, в места, которые никто никогда до нас не описывал, за исключением, разумеется, нашего несчастного американца. — Не будете ли вы так любезны теперь ознакомиться вот с этим?

И он дал мне взглянуть на очень маленькую, ужасного качества фотографию.

— Скверное качество этой фотографии имеет очень простое и логичное объяснение! Мы сплавялись вниз по реке, в одном затоне нашу лодку перевернуло, сундук, в котором хранились непроявленные негативы, утонул. Вы видите прямое следствие этой катастрофы. Наши потери невосполнимы. Погибли почти все негативы. Этот — один из немногих, которые чудом остались целы. Так что вам придётся временно удовлетвориться моим объяснением, почему он в таком плачевном состоянии. Мои враги распространили слухи о фальсификации, но вам, я думаю, не придёт в голову развивать эту скользскую тему!

Снимок, он сказал правду, был хуже некуда. Такой мутный, бледный, что даже меня подмывало начать придираться к нему. Напряжённо вглядываясь в сильно затенённый ландшафт, и медленно начиная разбираться в деталях, я наконец разглядел протяжённую, невероятной, судя по всему, высоты гряду скал, очень напоминающую водопад без воды, а прямо перед зрителем — вялую равнину, с кое-где выросшими одиночными деревьями.

— Если мне память не изменяет, этот пейзаж был и в нашем альбоме, не так ли? — сказал я.

— Вы абсолютно правы! — ответил Профессор, — Там, кстати, я обнаружил и следы стоянки. Смотрите-ка лучше сюда!

И он дал мне ещё одну фотографию. Тот же самый ландшафт, только взятый с более близкого растояния, и совершенно испорченный! Но даже тут я разглядел огромный утёс, увенчанный одиноким деревом, с уже знакомой мне мрачноватой расщелиной.

— Теперь все мои подозрения рассеяны! — признался я.

— Не зря мы лыко чешем, однако! — засмеялся он, — Откуда у вас такие дикие успехи? А сейчас потрудитесь взглянуть на самую вершину этой скалы? Что вы там видите?

— Колоссальное дерево!

— А на дереве?

— Большая птица! — прищурился я.

Он буквально швырнул мне в руки свою лупу. Его презрение было абсолютным.

— Да уж, — подтвердил я, — Большая птица расселась на вершине огромного дерева, и почему-то ещё не свалилась под весом своего гигантского клюва! Это что, древний пеликан-людоед?

— Поздравляю вас! Сударь, займитесь своим зрением! Оно у вас явно хромает! Это, между нами говоря, совсем не пеликан, и уж тем более даже не птица! Расскажу вам страшную тайну, я подстрелил вашего пеликана! Он-то и является единственным неоспоримым доказательством моего пребывания там. Мне удалось доставить его сюда!

— Это существо здесь? Оно у вас? Как вы, однако, умеете заинтриговать зрителей! Ну, покажите наконец веское доказательство ваших россказней!

Он помолчал, видимо собираясь с мыслями и добавил:

— Нет, не покажу! Оно у меня было, но… Но там на реке погибли не только все негативы, но и мой гллавный трофей! Я сделал всё, чтобы спасти моё бесценное сокровище, но оно исчезло в водовороте буквально в мановение ока, как я ни пытался спасти его. Какой великолепный экземпляр это был! Из цепких лап этой коварной реки мне удалось урвать только часть добычи — в моих руках осталось только крыло! Сражаясь с потоком, я потерял сознание, и когда меня в итоге выбросило на берег, моя рука сжимала только вот это!

Не глядя мне в лицо, как я полагаю, чтобы не наткнуться на моё недоверчивое выражение, профессор быстро вытащил из ящика стола нечто похожее на кусок крыла огромной летучей мыши. Изогнутая кость с останками эластичной перепончатой кожи была не менее двух с половиной футов длиной.

— Чудовищная летучая мышь? — предположил я.

— Если бы! Но нет и ещё раз нет! — профессор был явно раздражён моей абсолютной научной безграмотностью, — Придётся всё же вас осадить! Давно оторвавшись от земли, обретаясь в горних сферах высокой науки и потеряв связь со всякими недоучками и недорослями на земле, я долго не подозревал, сколь мало известны публики азы биологии! Неужто вам не известен элементарный постулат сравнительной анатомии, согласно с которым крыло птицы, попросту говоря, представляет собой не что иное, как предплечье, в то время как крыло летучей мыши — это три удлинённых пальца, связаных перепоками? Эта кость явно не является предплечьем, в чём вы можете убедиться своими глазами, видя только одну перепонку. Так что забудьте свои домыслы о летучих мышах. Однако, коль это не птица и нелетучая мышь, то что же это? С чем мы тогда имеем здесь дело? Что это было?

Заглянув в пустоту моих глаз, Профессор понял, что мои познания в заданной теме были исчерпаны ещё задолго до начала диспута.

— Тогда я затруднясь вам что — либо ответить! Не знаю!

Челленджер уже открывал знакомую мне монографию.

— Вот, смотрите! — он показал мне на какое-то грозное крылатое чудовище и важно добавил: — Это весьма неплохое изображение диморфодона, он же птеродактиль — это один из крылатых ящеров юрского периода, рядом — схематическое изображение механики его крыла! А теперь сравните это изображение с тем, что у вас в руках!

Первый же взгляд на рисунок заставил меня вздрогнуть от удивления. Этот довод прихлопнул все мои сомнения. Спорить тут было не о чем! Вещественные доказательства были красноречивее слов. Рисунок художника, фотографии, рассказ свидетеля, и наконец, как вишенка на торте — вещдок — ошмётки крыла. Сомнений больше не могло быть! Я поднял руки и сказал профессору, что больше мне нечего требовать — всё и так ясно.

С горячностью, какой он не мог от меня ожидать, я выссказал профессору всё своё восхищение, добавив, что теперь я понимаю лютую несправедливость всех гонений на него.

Челленджер молча выслушал мой панегирик, откинулся на спинку кресла и смерил меня довольно снисходительной улыбкой. Но мне было видно, сколь в глубине души ему приятно моё восхищение и запоздалое признание. Я бы даже сказал, что в душе он просто искупался в лучах своей несуществующей пока славы.

— Сейчас в мире не существует болеевеликого открытия! — почти кричал я, сменив на время несвойственный мне темперамент естесствоиспытателя на животный напор профессионального папарацци, — Белиссимо! Грандиозо! Мне посчастливилось находиться вядом с колумбом науки! Вы — первооткрыватель затерянного мира! Если б вы знали, как я стыжусь того, что ещё десять минут назад сомневался в вас! Увы, я не вери в истинность того, что дважды два — четыре! Хотя это можно понять — трудно сразу поверит ьв невероятную правду, которая лежит на поверхности! Но то, что было невероятным и стало аксиомой для одного, должно стать непререкаемой истиной и для всех!

Профессор напоминал мне кота, впервые в жизни наевшегося мышей. Он просто мурлыкал от наслаждения!

— И что же случилось с вами в дальнейшем?

Как снег на голову, на нас свалился сезон дождей, а вместе с ним у меня истощились все запасы продовольствия. Я успел обследовать края этого горного кряжа, но так и не сумел взобраться на него. Отдельно стоявший утёс, на котором мне удалось сфотографировать птеродактиля, оказался более лёгкой добычей, и я, подключив свои студенческие альпинистские навыки, сумел вскарабкаться на него примерно до половины высоты. С утёса мне уже было хорошо видна часть плато. Оно было верхней частью горного кряжа, и простиралось столь далеко, что показалось мне просто безбрежным, теряясь вдали. Куда я ни устремлял свой взор, на запад, на восток, из конца в конец, всюду были скалы, покрытые густой, поистине буйной растительностью. У подножия кряжа расстилалось целое царство злачных болот, перемежающихся с непроходимыми зарослями, и если они не кишат змеями, питонами или ещё какими-нибудь гадами, сорвите с меня погоны профессора! Просто рай для лихорадки и бактерий. Труднодоступность этих скал — надёжная защита от прздношатающихся туристов. Я уверен, что никому не удавалось попасть в эту удивительную страну!

— И вы хотите сказать, что видели хоть какие-то признаки жизни?

— Нет! Но, сэр, пока мы лазили по скалам, нам много раз приходилось слышать оттуда странные шумы и даже какие-то громкие крики!

— Тогда скажите, кого нарисовал наш американец? Где он мог с ним столкнуться?

— Можно только фантазировать, как он смог проникнуть на вершину плато и при каких обстоятельствах встретился с этой тварью! Но это как раз и вселяет в меня оптимизм! Это значит всего лишь то, что туда есть доступный проход. Без всякого сомнения, путь этот не простой, тяжёлый путь, иначе эти твари научились бы пользоваться им и давно спутились бы в долину. Не знаю, как вы, а у меня в этом нет никаких сомнений!

— А эти твари как туда попали?

— Я долго размышлял об этом и пришёл к заключению, что ничего загадочного в этом нет! — почти пропел профессор, по которому было видно, что он вырулил на стезю, в коротой плавает, как рыба в воде. Всё это очень просто! Посмотрите на Южную Америку с высоты птичьего полёта! Это огромная гранитная плита. В незапамятные времена в результате вулканической деятельности произошло крупное землетрясение и последовавшее за ним смещение платов. Даже по фотографиям видно, что всё это — базальтовые породы. Базальтовые породы — это породы вулканического происхождения! Вы не представляете себе мощь сил Природы! В одно мгновение территория размером с графство Сассекс, взлетела над окружающей долиной, как пробка от шампанского, взлетела вместе со всей своей разнообразной древнейшей живностью. Выросшие из земли отвесные скалы отделили эту землю от материка. Что произошло. Здесь Законы Природы на время прекратили своё неукоснительное действие. Жёсткая борьба за существование, конкуренция видов либо исчезла здесь вовсе, либо её условия измнились кардинально. Животные, которых на материке ждала печальная участь медленного вымирания, в новых условиях продолжали существовать и размножаться. На их счастье рядом сними не оказалось не только нижнего мира, но и человека — основного фактора воздействия на природу последних веков. Вы прекрасно знаете, и наверняка не только из моих слов, что Стегозавр и птеродактиль — дети Юрского периода, это древнейшие представители животного мира Земли, и если они уцелели в одном месте планеты, то это произошло только ввиду создавшихся там совершенно уникальных, удивительных условий существования!

— Профессор! Добытое вами открытие несомненно! Тут излишни какие-либо доказательства! Надо только представить эти ддоказательства в компетентные органы!

— Ха! Ещё недавно по простоте душевной я даже не сомневался в этом! — горестным голосом воскликнул Челленджер, — Вашими бы устами да мёд пить, да только на деле всё вышло по-другому, как ни странно, любой мой шаг в этом направлении почему-то наталкивался на бешеное, сумасшедшее сопротивление, сначала это было абсолютное недоверие, мне приходилось всё доказывать, к любому слову придирались и старались всё мной сказанное опровергнуть, и я даже не смогу сказать, было ли это последствием непробиваемой тупорылости, или всем двигала кромешная зависть. Я не тот человек, которому свойственно прогибаться перед кем бы то ни было и с пеной у рта доказывать давно доказанное, (вы сами на своей шкуре узнали, что я за человек), мне отвратительно, когда слова правды из моего рта обзывают ложью. Глядя на всю эту свору лжецов и проходимцев, я сразу понял, что мои неопровержимые, невероятно веские доказательства не будут иметь никакого эффекта, кроме дикого взрыва ненависти и лжи, и посему я решил повременить с опубликованием этих доказательств, оказавшихся в моём владении. В этой накалённой, электрической обстановке сама тема стал постепенно кислотной, а моё отвращение к такого рода борьбе без правил так возросло, что я уже не мог даже вспоминать об этом, не говоря о том, чтобы что-то говорить! Но процесс был уже неостановим — бешеная, разгорячённая, раскочегаренная толпа людей, внутренне подобных вам, толпа гнилых папарациков, жадно пытающихся угодить самым низким инстинктам всякого сброда, уже травила меня из праздного удовольствия, и я уже не имел возможности дать им отпор, не теряя при этом чувства собственного достоинства. Они уже смекнули, что я — человек гордый, вспыхивающий от малейшей искры, и мгновенно теряющий берега при экстремальных обстоятельствах, вот они и травили меня, чтобы я наконец не разъярился, как лев разъяряется от мельтешения шакалов перед глазами, я вышел из себя, естесственно, натворив неописуемых бед. Ну, вы ведь и на себе испытали силу моего гнева, не так ли?

Я потрогал большой фингал на глазу, но дипломатично промолчал.

— Моя жена только и делает, что то и дело нападает на меня из-за всего этого, но, видит бог, любой приличный человек, окажись на моём месте, ни когда не поступил бы по-другому. Но сегодня вам будет продемонстрирован экстремальный пример того, как воля в открытом поединке побеждает эмоции! Приглашаю вас стать моим лучшим зрителем на этом незабываемом шоу.

Челленджер нашёл на столе карточку и протянул её мне.

Как вам известно, мистер Персиваль Вальдрон, натуралист с весьма громкой репутацией, анонсировал в Зоологическом институте лекцию «Рекорды Веков». Она начнётся ровно в восемь тридцать вечера. Я специально приглашён в президиум, и должен принести официальную благодарность лектору. Я уже подготовился к этому. Но кто может помешать мне, разумеется, с величайшей осторожностью и деликатностью, поднять несколько актруальных тем и обронить вскользь всего несколько фраз, способных заставить аудиторию навострить уши, и, воспользовавшись этим, ввести публику в курс интересующих меня научных проблем. Кое-кому поневоле захочется поучаствовать в затеянной мной дискуссии. Нам, конечно, не удасться обойти все спорные моменты, хотя я очень постараюсь это сделать, но главное в том, что на этот раз все смогут почувствовать глубину проблем, таящимися за пологом моих слов. Зная отрицательные черты моего характера, на сей раз я постараюсь не поддаться их влиянию, и буду, поелику возможно держать себя в руках.

— А мне можно быть там?

— Конечно! Разумеется, можно! — сказал профессор с таким видом, будто моя просьба была самой желанной вещью из всех.

Его неожиданная любезность была таким же чудом, как и постоянная и напористая наглая грубость. Благодушная улыбка, озарившая при этом его брутальное лицо, была воистину бесценна. Его лицо буквально расплылось в улыбке, глазки превратились в узкие щёлочки, щёчки покрылись румянцем и прератились в два румяных яблочка, с подоткнутой снизу густой чёрной бородой.

— Само собой, я просто заждался вас! Теперь в зале, где раньше я был освершенно одинок, окажется хоть один мой сторонник, и я буду всё время об этом вспоминать об этом, даже при том, что от такого сторнника пользы мало, столь он несведущ и беспомощен в вопросах науки!

Я думаю, соберётся уйма народу, Уолдрон очень раскрученный персонаж, популярность его несказанна, хотя он на ссамом деле шарлатан высшей пробы! Теперь к делу, мистер Мэлоун! Признаюсь, у меня не было желания уделять вам так много времени! Мы с вами вышли за все рамки! Один человек не имеет права монополизировать всё достояние человечества! Я буду очень рад лицезреть вас сегодня вечером на моей лекции. А теперь позвольте мне со значением напомнить вам, что никакие сведения, которые стали известны вам в ходе нашей беседы, совершенно не подлежат ни малейшей огласке!

Но мистер Мак Ардл — мой новый редактор, он почти наверняка потребует отчёта о нашей встрече!

Отбоярьтесь от него первой пришедшей в вашу голову глупостью! Вы можете сказать, среди всего прочего, что я предупредил вас, что если он осмелится ещё раз прислать ко мне кого-то ещё, он сам придёт в редакцию с хорошей плёткой наперевес! У меня нет оснований, что вы не сможете найти выход из этой ситуации! Я всецело полагаюсь на ваш разум! Итак, ни о чём ни слова в печати! Понятно? Хорошо! Вы всё поняли! Прекрасно! Засим, в Зоологическом Институте в восемь тридцать вечера!

На прощание мелькнула его красная щека, иссиня-чёрная борода и нагловато-дерзкий взор, и он исчез. Комната была пуста.