Затеряный Мир. Перевод Алексея Козлова

Артур Конан Дойль

Новый перевод Алексея Козлова знаменитой повести Артура Конан Дойля «Затеряный Мир». Удивительная природа Амазонки, животный мир таинственного плато, на который не вступала нога человека, взаимоотношения героев – всё это увлекает читателя с первой строки повести.

Подобию мужчин.

Дизайнер обложки Алексей Борисович Козлов

Переводчик Алексей Борисович Козлов

© Артур Конан Дойль, 2021

© Алексей Борисович Козлов, дизайн обложки, 2021

© Алексей Борисович Козлов, перевод, 2021

ISBN 978-5-0055-2574-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Героизм разлит в эфире

Мистер Хангертон, отец моей ненаглядной Глэдис, клянусь, был самым бестактным типом во всей Вселенной! Он был страшно похож нa едва оперившегося, всклокоченного, растрёпанного какаду, по глупости вывалившегося из гнезда, и хотя в сущности своей так и остался существом добронравным, но занятым исключительно собственной персоной. Если было что-то способное унести меня подальше от Глэдис, так это было только явление рядом со мной дурака-тестя. Я на самом деле уверен, что мои визиты в «Чеснут» по три раза в неделю этот осёл относил на мою детскую наивность и удовольствие покайфовать в одной кампании с ним и насладиться его бесценными разглагольствованиями о биметаллизме — теме, в которой он считал себя общепризнанным знатоком и гуру.

Этим вечером в течение часа или двух, я выслушивал его монотонное чириканье, посвящённое девальвации валют и оскудеванию монетарных потоков в торговле, снижению курса серебра на бирже, катастрофическому обрушению рупии, и установлению стандартов денежного обмена.

— Ну и вообразите, — пискляво повизгивал он, — что вдруг, бац, если этим дурням потребуется, вынь да положь, выплатить все долги в мире! И что тогда вы изволите делать при подобной катастрофической катавасии?

Я сразу сдался и признал, что при подобном раскладе я сразу буду банкротом, буду разорён в пух и прах, но мой ответ так не понравился мистеру Харгентону, что он подскочил на своём кресле и как следователь уголовной полиции, стал допрашивать и отчитывать меня за моё преступное легкомыслие, эту непреодолимую баррикаду на пути обсудить со мной по-настоящему мировые проблемы, и наконец, выйдя из себя, хлопнув дверью, убежал в гардеробную переодеваться в ангельский хитон к предстоящему масонскому камланию.

Фу, напоследок я наконец-то остался наедине с Глэдис, и понял, что фатальный миг настал! Весь этот вечер я чувствовал себя солдатом, сжавшимся в окопе в ожидании сигнала к атаке и испытывающим в своей душе то жуткое отчаянье смерти и краха, то дикую, ни на чём не основанную надежду.

Глэдис заняла наиболее выгрышную позицию у самого окна, и её прекрасный, тонкий, аристократический профиль аппетитно запечатлился на фоне бархатной малиновой занавески. Как она была прекрасна! Но и как далека! Мы были просто друзьями, просто хорошими товарищами; и мне пока что ни за какие коврижки не удавалось извлечь её из того круга общения, где я мог продолжать бесконечно поддерживать те кисло-сладкие отношения, какие обычно наблюдаются между парнями — папарацци из «Дейли-Газетт», пресные, до омерзения добрые унисекс-отношения, не знакомые с обычными половыми различиями.

Инстинктивно я противлюсь, когда женщина берёт в руки бразды правления и начинает держаться с представителем сильного пола слишком уж развязно. Но тут всё равно виноват мужчина, и за это его никогда не следует топить в незаслуженных комплиментах.

Если между мужчиной и женщиной пробегает искра истинного чувства, лучшим гарниром к этому блюду служит подобающая скромность, известная предусмотрительность — древнее наследство приснопамятных времён, когда спаривание и смерть дружно шагали по дорогам жизни рука об руку.

Не пристальный, дерзкий взгляд, а потупленный взор, не крик и бойкость ответов, а кроткий лепет и срывающийся от волнения голосок, скромно опущенная долу головка — вот тайные знаки истинной страсти. Как ни странно, хотя я был страшно молод, уже тогда я понимал это, как дважды два. Откуда во мне взялось знание этих таинств, я не знаю, но думаю, мои предки передали мне свои секреты и языком этих знаний были древние инстинкты неандертальца.

Гледис была наделена всеми качествами, делающими женщину женщиной. Кое-кто осуждал её холодноватость и жестковатость, но я почитал такие мнения лживым трешем.

Нежная бронзовая кожа, прелестная, как у всех восточных девушек, волосы, как вороное крыло, огромные глаза с лёгкой паволокой, полные, прекрасных форм губки — могли ли быть свидетельства более страстной натуры? Но я вынужден был с грустью констатировать, что до сих пор, несмотря на все мои попытки, мне не удавалось завоевать её большое сердце. Но чур меня! Довольно тумана неизвестности! Будь, что будет! Сегодня вечером ей придётся дать ответ! Ясное «Нет» для меня будет лучшим ответом, чем все эти туманные, ничего не стоящие полунамёки и лживый пиетет в сторону втайне презираемого младшего братика.

Такие мысли скитались у меня в голове, и я уже был готов взорвать затянувшееся неловкое молчание, как вдруг ощутил на себе испытующий взгляд бездонных тёмных глаз и осознал, что она улыбается мне иронической улыбкой, с лёгкой укоризной покачивая прекрасной головкой.

— Нэд, возможно я ошибаюсь, но мне кажется, что вы изготовились сделать мне предложение. Не стоит так спешить! У нас и так всё хорошо!

Инстинктивно я устремился занять позицию поближе к ней.

— И как вы догадались?

Удивлению моему не было предела.

— Где вы видели женщину, не чувствовавшую этого заранее? Вы всерьёз считаете, что способны застать женщину врасплох? О, Нэд! Мне всегда было так легко и хорошо с вами! Не надо ничего менять! Не стоит портить традиции нашей верной дружбы! Это не дело, что вы, молодой, красивый мужчина, так мало цените возможность просто непринуждённо сидеть рядом с юной женщиной, пользуясь неповторимым счастьем вести с ней светскую беседу.

Я смешался.

— Что вы, Глэдис, право же, я не знаю… Знаете ли… Вот в чём тут дело… Вести непринуждённый разговор я множество раз имел возможность, ну, скажем, с директором железнодорожной станции… — не знаю, откуда на наши бедные головы так некстати свалился этот дурацкий директор, но однако… это высокопоставленное лицо развело и заслонило нас друг от друга, а потом и вовсе рассмешило нас обоих, — Глэдис, знай, я не ловец мелкой рыбы в железнодорожном пруду, мне надо много больше! Мне нужно всё! Если бы вы знали, как давно я мечтаю обнять вас, чтобы ваша милая головка прижалась к моей груди! О, Глэдис, я так хочу…

Осознав, что я не шучу и тут же намерен привести своё намерение в действие, Глэдил быстренько вспорхнула со своего кресла.

Она топнула ножкой.

— Нэд, кто научил вас портить всё так пошло? Как всё ясно и хорошо в мире, пока не происходят такие казусы! Неужто вы не способны держать себя в руках?

— Вы так топаете ножкой, как будто я это придумал первый в мире! Разве это не свойственно человеческой природе? Это язык любви! На нём говорят все люди планеты Земля!

— Да, бывает, что любовь взаимна! Но бывает и по-другому! Считайте, что мне не подфартило со счастьем изведать это славное чувство! Эта мысль вас освежит!

— Не может быть! Вам, с вашей красотой, с вашим добрым сердцем!.. Глэдис, да вы просто созданы для любви! Вам всегото и нужно, что полюбить полюбить!

— Остаётся ждать, когда любовь рухнет мне на голову!

— Гдэдис, но отчего бы вам не полюбить меня? Что мешает вам сделать это? Я урод, нищий, или есть иные недостатки?

Тут Глэдис, видимо, осознав, что погорячилась, как будто смягчила обороты. Её рука поплыла к моему лицу (о, сколько природной женственности и ласкового снисхождения было в этом жесте) и отвела назад мою голову. Вслед з этим она, очень грустно улыбнувшись, глянула мне в лицо.

— Нет, тут дело в другом! — вслед чуть томно сказала она, — Нет, вы по своей природе не обычный тщеславный мальчишка, посему, признаю, что дело тут не в том. Всё гораздо глубже!

— Мой характер?

С видом пифии она сурово кивнула.

— Как я могу исправить это? Сядьте и скажите, что мне делать! Нет… по-настоящему… я только прошу вас присесть на минутку!

Она посмотрела мне в глаза таким взором, как будто удивлялась моей прирождённой лживости, и её сомнение в эти мгновения было для меня дороже любого доверия. Как нелепо всё это может выглядеть, положенное теперь на белую, холодную бумагу! Впрочем, может, я комплексую? Хотя ничто не предвещало доброй развязки, Глэдис покорно упала в кресло.

— Скажите, что вам не нравится во мне?

— Я люблю другого человека!

Пришёл мой черёд дико подпрыгнуть на месте.

— Он пока ещё не существует, — почти пропела она, с улыбкой приближая своё лицо к моему, — И вместе с тем существует, как бесплотный, небесный идеал! Пока что мне не удалось встретить такого!

— Чем чёрт не шутит! Расскажите мне всё о нём! Как он выглядит?

— О-у, он, кажется, очень похож на вас!

— Как сладко слышать такое! А вот мне по сравнению с ним чего не хватает? Только одно слово — трезвенник, вегетарианец, аэронавт, теософ, супермен, нумизмат? Я буду кем угодно, если вы скажете мне, что вы хотите, Глэдис!

Она захохотала, удивлённая пластилиновой эластичностью моего характера.

— Ладно, но во-первых, моему идеалу и в голову не пришло бы говорить так! — сказала она, — Он представляется мне очень цельной, твёрдой, почти стальной натурой, не имеющей склонности потакать слабостям и прогибаться перед дурацкими женскими капризами! Но что гораздо серьёзнее и важнее — он человек действия, человек чести, готовый, если надо, не мигая взглянуть в глаза смерти, это человек великих замыслов и свершений, опытный и серьёзный, человек великой судьбы. Мне он нравится не столько сам по себе, сколько его мировая слава, слепящий свет которой падает частично и на меня! Как тут не вспомнить Ричарда Бертона. Его биографию, как вы знаете, написала его жена, и по ней видно, за что она так любила его! А мемуары леди Стенли! Помните её книгу, посвященную её мужу, вернее её последнюю главу? Вот каким должен быть настоящий мужчина, если хочет, чтобы его любила настоящая женщина! Вот любовь, которая возносит, не умаляя, и весь мир тогда лежит у ног той, которая вдохновляет его на великие свершения!

Глэдис, ярко озарённая огнём своего вдохновения, в эту минуту была так прекрасна, что я чуть не разрушил возвышенный строй нашей беседы. Я едва сдержал свои инстинкты и сумел кое-как продолжить спор.

— Ну, не всем ведь дано быть Бертоном и Стенли! — как бы засомневался я, — Да и не всем представляются такие возможности! Я, сколь ни жаждал, таких возможностей пока что не удосужился! Но представься мне такая возможность, я бы ей тотчас воспользовался!

— Ну, во-первых, такие возможности по-настоящему лежат на каждом углу! В том-то и суть моего идеала, что он сам рыщет в поисках подвигов! Ничто его не может остановить на пути к цели! Он жадно стремиться к своей мечте! Я такого пока что не встречала в жизни, но надеюсь, что в каком-нибудь заповедном уголке планеты он есть! Он прямо стоит передо мной, как живой! Голова — два уха! Человек — это звучит гордо! Человек — сам кузнец своей славы! Мужчина рождён совершать неслыханные подвиги, а женщина появилась на свет для того, чтобы вознаграждать своего супермена любовью. Вы знаете про французика, которому ударило в голову подняться на воздушном шаре? Утром разразился дикий шторм, но этот первооткрыватель так дорожил силой своего слова, что отказался отложить вылет. Его за считанные часы занесло к какую-то Тьмутаракань в России, за полторы тысячи километров от любого жилья! Там он и рухнул на землю посреди тайги, снегов и медведей! Смельчак, так смельчак! Нечего сказать! Вот о каком герое я мечтаю! Представьте же женщину, которой повезло полюбить такое чудо! Вы думаете, ему не завидует основная масса двуногих? Я тоже хочу, чтобы мне все до смерти завидовали, что у меня муж — супермен и герой!

— Глэдис! Ради вас я готов и не на такое! Горы сверну!

— Ради меня одной? Нет, это не дело! На такое надо идти не ради меня или кого-то, а потому, что вы не можете по-другому, потому что вы воспитаны в духе рыцарства, потому что вы с колыбели — настоящий мужчина, и иного удела просто не знаете! Вот недавно вы накропали статейку, где рассказали о взрыве в угольной шахте Вигана. Вам не пришло в голову спуститься в шахту лично, проникнуть туда самому? Почему бы вам не спасти хоть кого-то из тех, кто задыхался от угарного газа?

— Пришло! Спускался!

— Я от вас ничего подобного не слышала!

— Разве в этом есть что-то исключительное?

— Я была совершенно не в курсе! — наконец Глэдис посмотрела на меня, кажется с неким интересом, — Что ж, весьма смело!

— Тут другого нам ничего не остаётся! Хочешь написать хороший очерк — полезай в шахту! Надо самому иной раз видеть всё!

— Какой прозаичный мотив! Вы парой слов способны убить все романтические иллюзии! Но, честно говоря, невзирая на ваши мотивы, я рада за вас! Рада, что вы спускались под землю и были в шахте!

Я не мог не впиться поцелуем в протянутую мне ручку. О, сколько достоинства было в этом естественном движении, полном грации! Пальчики оближешь!

— Кажется, вы не прочь счесть меня дурой набитой с девичьими тараканами в голове! Но мои мечты для меня реальнее самой жизни, и даже если я захочу, я всё равно не смогу не следовать им! Если я буду замужем, то только за значительным человеком!

— Почему бы и нет? — закричал я, — Такие женщины, как вы, должны поднимать дух мужчин и вдохновлять их на свершения! Дайте мне шанс, и увидите, как я воспользуюсь им! Потом, как вы говорите, что человек сам творец своей судьбы, и не надо ждать подарков от фортуны… Посмотрите на Клайва! Простой клерк, и им покорена Индия! Теперь слово Джорджа! Я ещё переверну земной шар!

— Кверх ногами?

Эмоциональная вспышка буйного ирландского темперамента рассмешила её.

— Почему нет? У вас есть всё, что должно быть у настоящего мужчины! Молодость, здоровье, сила, образование, энергия! Мне было грустно слушать начало ваших речей! И сейчас я очень рада, что пробудила в вас такие мысли!

— А что если я…

Её дражайшая ручка, словно мягкий тёплый вельвет, нежно прикрыла мои губы.

— Ни слова вдогонку, сэр! Вы, как мне кажется, уже опоздали не менее, чем на полчаса в офис своей редакции! Я просто не решалась напомнить вам об этом! Но когда-нибудь, в лучшие времена, когда, без всяких сомнений, вы сможете отвоевать себе место под Солнцем, мы ещё наговоримся вволю о наших дерзаниях и мечтах!

Вот почему я был так счастлив, когда этим холодным ноябрьским вечером, воспаряя в ауре счастливых видений, догонял последний трамвай, идущий в Кембервел и повторял раз за разом, что даже если мне удасться разбить весь лоб в неустанных поисках великих деяний, которые единственно могут быть достойны моей прекрасной дамы, я пойду на всё. Но тогда никто, и в том числе я даже не представлял, к чему приведут мои поиски, и какие невиданные формы примет это божественное деяние и какими непредсказуемыми путями Провидение поведёт меня к нему.

После всего сказанного в этой. по видимости, странной и совершенно излишней для всего повествования главе, мой читатель почти наверняка возмутится, но мне придётся убедить его, что без этой легкомысленной главы не было бы и всего последующего высокоумного повествования, ибо кого, как не человека, способного ради великой любви кардинально порвать со всеми своими социальными связями и привычным окружением, человека, уверившегося в фантом, что он — главный творец своей судьбы, можно послать на любой, пусть даже самый безумный подвиг, заставить, не известив никого в известность, броситься наугад, сломя голову в пучину окутанной туманом неизвестности, бездну невиданных приключений в загадочной стране, и к каким последствиям всё это может привести.

Вы только попытайтесь вообразить, как мне, пятой кошачьей ноге в «Дейли Газетт», дался тот вечер в редакции, где в моей голове зрело и приобретало всё более кристальные очертания титаническое решение наконец определиться с подвигом, которым я попытаюсь завоевать железное сердце Глэдис и попутно сней — весь мир. На второй план отошли размышления, что могло заставить общепризнанно доброе сердце женщины послать здорового, здавомысленного мужчину в неведомые дебри какой-нибудь страны людоедов, рискнуть его бесценной жизнью ради своего возвышения? Что это было: крайний эгоизм, месть, врождённая жестокость? Тогда в моей голове не звучали подобные вопросы, ибо то, чем грешит здравая зрелость, трудно найти в пламенеющей, верящей всему и пылкой двадцатитрёхлетней юности, впервые ощутившей жаркое пламя первой любви.