Побудь со мной

Анна Смерчек, 2022

Какие сказки любит Чудовище с металлическими глазами? Как не превратиться в одиноко стоящее во дворе дерево? Почему фарфоровая балерина танцевала в блокадном Ленинграде? Кто такой дядя Слава ВЛКСМ? За окном 1981 год. Але всего шесть, и вокруг столько непонятного. Она знает: если что-то красивое кажется непонятным, то не нужно спрашивать о названии и назначении этой красоты. Когда вещь красивая, ей совсем не обязательно иметь смысл или имя. А вот с некрасивыми вещами бывает наоборот. Узнаешь их имя, увидишь для чего они – и можешь полюбить. А ещё в Алиной жизни теперь есть мечта.

Глава 3

Страшные песни

Пять дней в неделю родители исчезали в Ни, а Алю бабушка вела в детский сад. Детский сад был страшный. Это был деревянный дом, полный щелей, сквозняков и странных скрипов. Воспитательница Нина Пианиновна, которая вообще-то на самом деле Вениаминовна, и у которой ключ от группы, опаздывала. Аля, Марина и Оля скатывались на попах, как с горки, с деревянной истертой лестницы, потому что было скучно.

— А я не хочу быть барелиной, — рассказала Аля. — Им конфет нельзя. Я, когда вырасту, стану капитаном.

— Капитаны — только мальчики, — сказал Серёжа, который стоял внизу под лестницей.

— Почему? — спросила Марина.

— Потому что девочки трусихи, — сказал Серёжа.

— Неправда! — закричала Аля.

— А тут в подвале крысы живут! — сказал Серёжа. — Если укусит крыса или ничейное животное, то будут делать сорок уколов в живот. Иначе умрёшь от их заразных болезней.

Марина заплакала. А Аля вспомнила, как рассказывала перед группой стишок. Его надо было читать наизусть громко и с выражением. В этом стишке было слово «крыша». И у Али это слово каждый раз превращалось в «крысу», и все после этого стишка дразнили Алю крысой и смеялись. После этого она всё время боялась, что ей снова зададут учить какое-нибудь стихотворение и заставят читать его перед всеми. И настоящих крыс из подвала она тоже боялась. А в капитаны трусих не берут. Трусихи не ездят на море, их не берут на корабль, на котором плавает дядя Женя-капитан, им не увидеть дельфинов и не отыскать смышленого слона, чтобы взяться наконец за строительство её собственного дома.

А тут ещё каждый день надо ходить в детский сад. Каждый день надо рано утром вылезать из-под тёплого одеяла. Так рано и так быстро, что нет времени даже вспомнить, что снилось этой ночью и вообще почувствовать себя человеком. Чудовище каждое утро молча стояло в углу и смотрело, как Аля одевается. По утрам она его почти не боялось. В квартире уже горел свет, ходили туда-сюда взрослые, шумели водой и посудой. Чудовище не посмело бы ничего сделать. Аля, поглядывая на его большую тёмную фигуру в углу, натягивала на себя всякую разную одежду вроде колготок, поверх которых, когда было холодно, надевались ещё рейтузы, майку какую-нибудь, у которой непонятно где изнанка, а поверху ещё кофту, у которой никогда не знаешь, где зад, а где перед, потому что она со всех сторон одинаковая. Хуже всего Аля себя чувствовала, когда стояла уже одетая, но мама вдруг замечала, что что-нибудь надето шиворот-навыворот или обнаруживалась дырка на колготках или пятно на кофте. И надо было опять эту дурацкую одежду переодевать. А мама, вместо того, чтобы просто вежливо не заметить дырку или пятно, начинала нервничать и говорить, что теперь они точно опоздают, а ей ещё потом бежать на работу. Если мама нервничала из-за того, что они с папой опоздают, то, заплетая Але косичку, начинала больно дергать её за волосы. Не нарочно, не назло Але, а просто потому, что боялась не успеть вовремя скрыться в Ни. Папа как-то рассказывал, что все взрослые люди в дневное время обязательно должны быть на своих рабочих местах, а тех, кто свободно гуляет по городу и не работает, ловят милиционеры и сажают в тюрьму. Так что все должны были по утрам обязательно куда-то уходить: дети — в школу или в детский сад, родители — на работу, и только стареньким бабушкам и дедушкам можно было оставаться перед смертью дома или гулять, или ходить в магазин.

В детский сад в Алину группу приходило человек тридцать, с утра ещё сонных, зевающих во весь рот, иногда заплаканных, обязательно кто-то шиворот-навыворот, а кто-нибудь и описался. Сначала полагалось сделать зарядку. Это был, конечно, не спорт, который показывали по телевизору, и уж точно не олимпийские игры. Надо было выстроиться перед воспитательницей и дружно помахать руками и ногами, присесть и наклониться. Воспиталка как будто проверяла, что все дети исправны и нормально реагируют на её команды.

Завтрак приносила на подносе нянечка, одетая в мятый белый халат. Если бы Аля была капитаном, она бы ни за что не приняла её в свою команду. Мятая нянечка часто тихонько ругалась себе под нос, а иногда и громко вслух, когда кто-нибудь что-нибудь опрокидывал, ронял и проливал. Вот участковая врач, например, тоже носила белый халат, но он всегда был чистый, даже какой-то сияющий, особенно когда она приходила на дом, распахивала пальто, и халат вспыхивал оттуда, как лампа дневного света. Он у неё не мялся даже под шубой, и даже если она сидела на стуле. За одно это участковую можно было уважать и даже хотеть сделаться во взрослой жизни похожей на неё. Все женщины, одетые в белое, были очень красивыми: и врачи, и невесты. Не говоря уже о фарфоровой балерине Наташе. После бабушкиного рассказа Аля видела во сне, как Наташа поднимается на кончиках пальцев своих точёных ножек, отталкивается и взлетает над сценой в белоснежном сиянии, но вдруг вокруг начинают падать черные и громкие бомбы, как в кино, сцена дрожит и всё вокруг рушится, и никто не может защитить хрупкую фарфоровую красоту. Аля просыпалась в слезах, пытаясь унять колотящееся в горле сердце, натягивала повыше одеяло и чувствовала себя очень трусливой и очень неряшливой. Такой, как она, точно не стать балериной. Балерины не едят конфет, ходят всегда с прямой спиной и гладко причёсанными волосами. Они не могут развалиться на диване, зевая во весь рот или ссутулиться, выпустив спереди валик живота. Нет, лучше уж быть капитаном, тогда можно просто взять и уплыть на своём корабле туда, где тебя никто не видит и можно делать всё, что хочется. Капитаном у них в группе никто не собирался становиться. Марина хотела стать врачом, а Оля — невестой. Это было намного легче, чем быть балериной. На накрахмаленном халате участкового врача Аля насчитала семь пуговиц и поняла, что, возвращаясь домой, врач может снять его и поваляться перед телевизором с чашкой чая и коробкой конфет, которые мама подарила ей на восьмое марта. Невесты тоже не ходили постоянно в своих пышных белых нарядах. Аля догадывалась, что уже на следующий день после свадьбы они надевали что-то другое и спокойно доедали оставшийся после гостей торт, а платье хранили в шкафу на память, как мама. Врачом и невестой быть не так уж и сложно. Аля разглядывала свои колготки, слегка сползающие на попе, сложившиеся гармошками под коленкой и над ступней и рукава клетчатого платья, которые были уже немного короткими, но всё ещё широкими. Вот бы ей такую красивую форму, как у дяди Жени! С золотыми листочками, вышитыми на рукавах и воротнике! Какой бы она сразу стала красивой! Намного красивее, чем даже врач в белом халате или невеста в нарядном платье.

— Александра, где ты витаешь опять? — спрашивала воспиталка Нина Пианиновна. — Ну, хоть чай допей, если кашу больше не можешь.

Нина Пианиновна была добрая, не заставляла доедать и умела играть на пианино. А вот вторая воспиталка, Елена Сергеевна, не прощала остатков каши. Но самое неприятное было в ней то, что она, как и Аля, была Сергеевной. Аля твердо знала, что папу звали Сергеем в честь неё самой, то есть только потому, что она, Аля, звалась полностью Александрой Сергеевной. А тут вдруг обнаружилась ещё одна Сергеевна, и Аля никак не могла понять, почему эта новая, взрослая тётенька взяла такое же отчество и какое отношение она имеет к её, Алиному, папе. Но потом Аля сделала удивительное открытие: оказывается, совершенно разных людей, никак друг с другом не связанных и даже не похожих друг на друга могут звать одинаковыми именами. Так у них в группе оказалось две Лены (это кроме воспиталки) и целых три Наташи, среди мальчиков тоже повторялись Лёши и Саши, и даже Серёжа нашёлся. Аля показала этого маленького Серёжу папе, и тот ему не понравился, потому что как раз в тот момент у пятилетней тёзки под носом висела сопля. Тогда Аля показала папе Елену Сергеевну, но они только поздоровались и всё. Скудость фантазии взрослых в придумывании имён неприятно поразила Алю. Она с облегчением обнаружила, что в группе нет второй Александры, и пообещала себе, что для будущих своих троих детей выдумает особенные, неповторяющиеся больше нигде в мире имена.

В группе на стенах висели плакаты с большими яркими буквами и цифрами, с нарисованными временами года, растениями и животными, и другими умными вещами. Нина Пианиновна играла на пианино, и они пели про медведя, который наступил лисе на хвост, и про ёлочку, которая родилась в лесу, и песни про серьёзные вещи. По большей части про непонятные. Была, например, песня про одну девушку, у которой был синий платочек. Аля, хотя и пела эту песню хором вместе со всеми, понимала не все слова. Она никак не могла расслышать в песне ни имени девушки, ни какого-нибудь внятного её описания. Синий платочек жил сам по себе, мог «снова встать передо мной», являлся во сне и взывал о мести, потому что в конце начинал «строчить пулеметчик». Похожие истории про заколдованные вещи Аля уже слышала, правда не в виде песен, а просто старшие дети во дворе рассказывали такие страшилки. Собственно, таких историй было полно: про черную ленту, про красные занавески и про кровавую руку, и даже про гроб на колесиках. Слушать такие истории было не страшно, даже весело. Страшно могло сделаться только потом, если вспоминать эти рассказы ночью. Как-то Аля проснулась ещё затемно и долго всматривалась в краешек новой белой тюлевой занавески за неплотно задернутыми шторами. В утренних предрассветных сумерках белый тюль окрасился в тусклый голубой цвет, и скоро Але стало очень страшно, что сейчас из-за занавески выскочит пулеметчик и начнет строчить, как в песне. Мама, когда недавно достала где-то ткань на эти новые тюлевые занавески, тоже принялась строчить на швейной машинке и объяснила тогда Але, что это может быть очень опасно, особенно если совать пальцы под иголку.

Ещё была песня про Катюшу, которая беспечно гуляла в тумане по крутому берегу. Аля с первых строк начинала за неё переживать, тем более что девушка полюбила степного сизого орла — хищную крупную птицу, какую Аля видела в зоопарке. Орел был намного крупнее крыс, которые жили в подвале детского сада, и был вооружен злым загнутым клювом и большими когтями на мощных лапах. Тогда в зоопарке Аля испугалась страшной птицы и не захотела подходить к клетке поближе, а Катюша из песни умудрялась с таким орлом даже переписываться. Кроме того, что сама песня была довольно тревожной, так ещё и родители как-то рассказали, что во время войны «катюшами» называли реактивные минометы — большие стрелялки, намного мощнее, чем пулемет, который был у синего платочка. Тут Аля запуталась окончательно. Получалось, что синий платочек — это девушка, а Катюша — наоборот, военная машина.

Но самая загадочная и пугающая песня была про Тачанку-разтачанку. Во-первых, было совершенно не понятно, что это такое. С одной стороны, оно было крайне опасным, куда там Катюшиному орлу, ведь песня начиналась со строк:

«Ты лети с дороги, птица,

Зверь, с дороги уходи!»

Аля представляла себе, как бесхитростные зайчики, наивные мышки и хозяйственные белочки, о которых им читали по книжкам с картинками и показывали в мультиках, в страхе разбегаются, когда на лесной дороге «с налета, с поворота» в дыму и грохоте появляется она — тачанка-разтачанка. Аля переживала за зверюшек, но дальше в песне сообщалось, что тачанка-разтачанка — это «наша гордость и краса». Это был неожиданный поворот сюжета, и Аля вслушивалась в быстрый ритм песни, стараясь понять, почему надо гордиться этим существом и что хорошего оно сделало. Но оно только носилось туда-сюда по дорогам, размахивая своей «гривой ветра, гривой дыма, гривой бури и огня».

Когда пели эти песни, Аля снова чувствовала себя трусихой. Она закрывала глаза и представляла себе, что за окнами шумят и волнуются не ветки деревьев, а как будто бы морские волны. По волнам, распустив паруса двигался маленький белый кораблик, рядом с ним из воды весело выпрыгивали дельфины, а на горизонте уже был виден остров с пальмами. На ветках качались обезьяны, а вдоль берега по жёлтому тёплому песку прохаживались медленные слоны. Море ласково укачивало Алю на своих волнах, и от этого на душе у неё становилось трепетно и хорошо.