Побудь со мной

Анна Смерчек, 2022

Какие сказки любит Чудовище с металлическими глазами? Как не превратиться в одиноко стоящее во дворе дерево? Почему фарфоровая балерина танцевала в блокадном Ленинграде? Кто такой дядя Слава ВЛКСМ? За окном 1981 год. Але всего шесть, и вокруг столько непонятного. Она знает: если что-то красивое кажется непонятным, то не нужно спрашивать о названии и назначении этой красоты. Когда вещь красивая, ей совсем не обязательно иметь смысл или имя. А вот с некрасивыми вещами бывает наоборот. Узнаешь их имя, увидишь для чего они – и можешь полюбить. А ещё в Алиной жизни теперь есть мечта.

Глава 2

Старая и толстая

Родители ездили на работу в Ни. Это значило, что дома не становилось ни папы, ни мамы, одна только бабушка. Добровольно и торопливо мама и папа выходили за дверь и растворялись в утренних сумерках. Пять дней в неделю до самого вечера они пропадали неизвестно где. Пока родителей не было дома, бабушка распространялась сразу по всей квартире. Она одновременно гремела посудой на кухне, шумела водой в ванной, выходила оглядеть двор с балкона и сидела в большой комнате, чтобы лучше присматривать за порядком. Пока бабушка присматривала за порядком, вещи лежали на своих местах, часы спокойно тикали на полке, и Чудовище почти никогда не показывалось. А когда вечером приезжали родители, бабушка уменьшалась, стягивалась опять до размеров своей комнаты, а в квартире становилось шумно, тесно, часы начинали торопиться, скоро уже было пора спать, а когда выключали свет, Чудовище выступало из темноты, открывало глаза и смотрело на Алю.

У бабушки отдельная комната. У неё там есть всё, что нужно: кровать с подушками, много фотографий в рамках на стене, фарфоровые фигурки, которые Але нельзя трогать, тумбочка у кровати, на которой стоят флакончики и коробочки с лекарствами, которые тоже нельзя трогать.

Телевизор тоже стоит в комнате у бабушки. Папа сказал, что всё равно там смотреть нечего, а мама сказала, что ребёнку можно смотреть телевизор не больше двадцати минут в день, чтобы не портить глаза. Так что телевизор отдали бабушке, пусть посмотрит перед смертью. Она всё делает «перед смертью», и Аля иногда даже завидует ей. Перед смертью всё становится уже нипочём, даже такое, что может навредить человеку. Перед смертью, например, можно есть карамельки сколько хочешь.

— Бабуль, ты уже ела сегодня конфету. Ты себе зубы испортис, — как-то заметила Аля.

— Такие зубы от конфет не портятся, — отмахнулась бабушка. — И не смей делать замечания старшим. Это надо же! Не дадут спокойно съесть конфету перед смертью!

Телевизор тоже можно смотреть перед смертью не по двадцать минут в день, а пока не закончатся все интересные передачи. Так что когда подходит к концу художественный фильм по первой программе, бабушка со вздохом встаёт, шаркает к телевизору, поворачивает чёрный круглый переключатель, и смотрит по второй программе, например, концерт. Когда заканчивается концерт, она опять встаёт, перещёлкивает на местную программу и слушает новости. А потом уже просто заканчиваются телевизионные каналы — их ведь только три и все они чёрно-белые.

— Бабуль, можно я побуду с тобой? — спрашивает Аля. Родители на работе. На улице идёт дождь. Над домом висят тучи, в большой комнате темно, и Чудовище молча пялится на Алю своими страшными глазами. Она не может оставаться с ним в одной комнате.

— Побудь, побудь, — кивает бабушка.

— А дядя Женя скоро приедет?

— Ну откуда же я знаю?

— А у него есть дом в Крыму?

— Конечно есть.

— А его, правда, слон построил?

— Что за ерунду ты говоришь? Какой ещё слон?

— Дядя Женя сказал, что это не ерунда. Дядя Женя-капитан сказал, что слоны умеют строить дом и что они умные!

— Да, что же это такое! — вскрикивает бабушка и даже машет руками. — Что это за ребёнок! Не даст спокойно телевизор посмотреть перед смертью!

Але приходится сидеть тихо. В комнате пахнет лекарствами. На экране рассказывают скучные новости. Аля краем глаза смотрит на бабушку, которая сидит рядом. Бабушка не двигается, молчит и дышит.

«Хорошо, что она дышит, — думает Аля. — Значит, до смерти ей ещё далеко».

Новости, наконец, заканчиваются и начинается балет. Кроме мультиков, Але по телевизору нравились цирк и особенно балет. Балет — это когда девушки в белых коротких пышных юбочках красиво прыгают по сцене.

— Бабуль, это Чайковский! — узнала Аля.

— Ах ты моя умница! — бабушка притянула Алю к себе, погладила по голове. — Кто бы мог подумать, что ты Чайковского запомнишь! У тебя ведь всё в одно ухо влетает, из другого вылетает. А Чайковского запомнила!

Бабушка порылась в кармане халата, вытащила карамельку, сунула Але в руку.

— Маме не говори, что я тебе конфеты давала.

— Не скажу, — пообещала Аля. Бабушка почесала под седыми волосами возле уха, посмотрела на Алю, у которой одна щека раздулась из-за карамельки.

— Ты, может, у нас пианисткой вырастешь? Может, нам тебя в музыкальную школу записать?

— Нет, бабуль, — Аля замотала головой. — Пианино на корабль не поместится.

— На какой корабль? — нахмурилась бабушка. — Зачем тебе пианино на корабле?

— Ну, бабуль! Дядя Женя-капитан сказал, что я невеста. Значит, когда он приедет, он на мне поженится и мы будем плавать вместе на его корабле. Я тоже буду капитаном.

— О, Господи! — бабушка засмеялась. Но потом сразу рассердилась:

— Что за наказание мне с этим ребёнком перед смертью! Ты где эти глупости взяла? Вот откуда? Дядя Женя тебя просто так невестой назвал.

— А зачем тогда он мне про слона и дельфинов рассказывал? И про обезьян?

— Дядя Женя взрослый, а ты маленькая! Ему тридцать шесть, а тебе шесть!

— Ну, так я вырасту. Мне потом тоже будет тридцать шесть. И когда нам будет поровну, тогда он на мне поженится!

— Не говори ерунды! — отмахнулась бабушка. — Никогда он на тебе не женится. Вы родственники, а на родственниках не женятся.

Аля не знала, как убрать человека из родственников. Повзрослеть до тридцати шести лет и стать такой же взрослой, как дядя Женя — это она могла. Но вот если он перестанет быть родственником, то он ведь больше не будет приезжать в гости. Потому что в гости ходят только родственники или те, с кем вместе работаешь.

— Бабуль, — позвала Аля и подёргала бабушку за халат. — Бабуль, ну всё равно. Пусть даже нельзя с дядей Женей пожениться, но я всё равно хочу быть капитаном.

— Капитаном? — удивилась бабушка.

— Ну, когда вырасту, — скорее уточнила Аля.

— Девочек на флот не берут, — пожала плечами бабушка.

— Но я хочу плавать на корабле! Я хочу быть капитаном, как дядя Женя! — закричала Аля.

— Дашь ты мне телевизор посмотреть по-человечески в конце-то концов! — отмахнулась бабушка. — Если не можешь сидеть спокойно, иди поиграй в другой комнате.

Аля замолчала и тоже стала смотреть телевизор. Лучше сидеть здесь с бабушкой, чем там с Чудовищем. И потом смотреть балет ей нравилось. Это было красивее, чем папин спорт, например. Вот когда в стране проходила Олимпиада, то приходилось часто смотреть спорт по телевизору.

Олимпиаду придумали древние греки, про которых дома было несколько книжек с картинками. Люди полюбили соревноваться ещё вот с тех самых древних времён. Собирались в каком-нибудь древнегреческом месте и несколько дней соревновались друг против друга. Те, которые проигрывали, не обижались. Все спортсмены, даже после драки, которую называли борьбой или боксом, обязательно потом мирились и жали друг другу руки. В детском саду объясняли, что олимпийские игры устраивают для того, чтобы дружить. Дома по телевизору Олимпиаду тоже смотрели дружно. Але было уютно и весело, когда вся семья собиралась в бабушкиной комнате, но смотреть соревнования было скучно. Подумаешь: группы товарищей собираются, раздеваются до трусов и маек и начинают из последних сил делать какие-то упражнения или бегать, или играть в спортивные игры. Аля удивлялась, что всем было до этого дело, и все вокруг хотели смотреть соревнования с трибун стадиона или по телевизору, и по-настоящему переживать из-за неудач и радоваться успехам этих совершенно незнакомых людей. Папа, во всяком случае, очень переживал за футболистов и хоккеистов, выкрикивал фамилии, так словно игроки могли его услышать, бил кулаком по краю бабушкиной кровати и нервно выбегал покурить. Але не очень нравились соревнования. Ей вообще на Олимпиаде больше всего запомнился толстенький меховой олимпийский мишка с круглыми ушами и добродушной полосочкой улыбки под черным носом. Мишка ни с кем не соревновался и всему радовался. В самый последний день Олимпиады на стадион вынесли огромного надувного мишку с воздушными шариками в лапах. Все прощались с ним и пели, что теперь ему пора возвращаться в свой сказочный лес, и он вдруг, правда, оторвался от земли и полетел, полетел куда-то в небо.

— А мишка ещё вернётся? — спросила Аля, вытирая выкатившиеся сами собой из глаз слезинки.

— Хватит с нас уже Олимпиады, — отмахнулась бабушка, потом посмотрела на Алю и добавила очень уверенно:

— Ты же понимаешь, что мишке в сказочном лесу будет намного лучше. А вот тебя надо бы записать в какую-нибудь секцию.

Получалось, что такое важное событие, как Олимпиада, не проходит бесследно, не растворяется в памяти, как олимпийский мишка над стадионом.

— Хорошо бы ребёнка записать на какой-нибудь спорт, — говорила теперь время от времени бабушка.

— Надо бы, надо бы, — соглашался папа, с шуршанием переворачивал страницу спортивной газетой и скрывался за ней почти целиком. А мамы в такие моменты почему-то вообще никогда в комнате не было, она каждый раз на кухне что-то готовила.

— Родители твои и не почешутся, — ворчала бабушка. — Придётся мне самой перед смертью суетиться.

Але не хотелось суетится по поводу спорта, но бабушка повела Алю записываться в секцию гимнастики.

Детская спортивная школа располагалась в самом центре города, на проспекте 25-го Октября, в сложенном из желтоватого известняка здании, которое было совсем не похоже на все остальные дома, потому что оно было с колоннами перед входом и с башенкой на крыше. Все называли это здание странным словом «кирха».

— А почему «кирха»? — спросила Аля, когда они поднялись по широким ступеням к дверям.

— А потому что раньше это была лютеранская церковь, — непонятно объяснила бабушка, обмахиваясь платком. На самом деле, бабушка тоже волновалась, хотя наверняка меньше, чем Аля. — Тут раньше внутри были скульптуры и орган — это такой музыкальный инструмент. Но теперь от всего этого ничего не осталось.

Аля ещё никогда не бывала внутри никакой церкви, но знала, что их строят для богов. Ей казалось, что в такие здания нужно входить, чувствуя что-то особенное, но что именно, она не знала и немного волновалась. Бабушка решительно потянула на себя высокую деревянную дверь. Под сводами кирхи в лучах летнего солнца, льющегося в зал с обеих сторон через окна, Аля увидела людей — маленьких и постарше — облачённых в одинаковые белые футболки и синие трусы. Эти люди легко вспархивали над брусьями, с кошачьей непринужденностью изгибались на шведских стенках и беззаботно парили под потолком на кольцах. Это было какое-то удивительное племя, может быть даже одна семья, так слаженно они двигались и так похоже выглядели. В них без сомнения было что-то божественное, как в той самой Алиной книжке с картинками про мифы Древней Греции.

Одна из богинь снизошла до бабушки и внучки. Она покрутила Алю так и эдак, заставила поднять руки и сделать несколько наклонов и приседаний. Потом сказала, что Аля не подходит: не тот возраст и комплекция. Аля не совсем поняла, что говорила спортивная богиня, но обиделась на равнодушное выражение её лица. Богиня не полюбила её, не приняла в этот круг избранных, которыми зрители восхищаются даже по телевизору.

Бабушка поджала губы, взяла Алю за руку и решительно прошагала к дверям. И тут Аля с облегчением и радостью поняла, что раз её не полюбили и не оставили здесь, то можно будет просто спокойно вернуться домой. Раз её не взяли, то никто не будет заставлять её ставить рекорды. Она не представляла себе, как это: ставить рекорды. И вообще, бабушка ведь говорила каждый раз, когда Аля начинала заниматься спортом дома, что места для этого у них в квартире слишком мало. Так что ставить рекорды было бы просто некуда.

Проспект обдал их жаром раскаленного пыльного асфальта и грохотом проезжающего мимо грузовика с огромной синей мордой и деревянным, сбитым из разболтанных досок, кузовом.

— Всё, идем домой! — сказала бабушка, отмахиваясь от поднятой грузовиком пыли. — Ну её, эту гимнастику. А давай-ка мы с тобой сейчас купим мороженого!

Спорт, получается, и правда, приносил человеку много пользы, раз за одну только попытку записаться в спортивную школу человеку уже полагалось мороженое.

— Зачем только отдавать ребёнка на спорт? — говорила бабушка вечером на кухне родителям. Аля катала по коридору зайца в игрушечной машинке и всё слышала. — Это же одни комплексы будут у ребёнка. Эта тренерша сегодня мне заявила, что у Александры не тот возраст и комплекция. Она что же, получается, уже слишком старая или слишком толстая для художественной гимнастики? Вы подумайте только! В шесть-то лет!

— Ну, ничего, обойдёмся как-нибудь без спортивных секций. Скоро Алька пойдёт в школу, у них там будет физкультура, — ответила мама.

— Физкульту-ура, — проговорила бабушка так, как будто положила в рот горькую таблетку. Аля, слушая взрослые разговоры, теперь совсем запуталась, и чтобы разобраться, хорошая штука спорт или всё-таки вредная, пошла в комнату, вытащила с полки книгу про древних греков и стала смотреть картинки. А бабушка ушла к себе и начала там вздыхать, как будто перед смертью.

Спорт так и остался чем-то не совсем понятным. Огромные усилия спортсменов и нешуточные переживания болельщиков растворялись в воздухе вместе с дымом выкуренных папой за матч сигарет. С балетом всё обстояло иначе. Спектакли часто повторяли по телевизору, а отдельно музыку из балетов — по радио. А ещё были пластинки. Своим танцем балерины рассказывали целые истории, так что это была не просто беготня и прыжки по сцене. Балерины не падали во время спектакля и не получали травм, бригады докторов не бежали к ним через зрительный зал, прерывая игру музыкантов. Зрители в зале сидели не такие, как на стадионе, а чинные, спокойные и нарядные, они не нервничали, не кричали и не спорили, не выбегали покурить. Одним словом, балет казался Але намного привлекательнее спорта.

Аля сползла с бабушкиной кровати, встала на цыпочки, сделала несколько маленьких балетных шажков.

— Ну просто настоящая балерина! — задумчиво перекатывая за щекой карамельку, проговорила бабушка. Потом вздохнула, надела другие очки и принялась нашаривать ногами тапки. Потом она встала и пришаркала к телевизору. Здесь на белой вышитой салфетке стояла поражавшая своей прекрасностью фарфоровая фигурка балерины, изящно изогнувшейся и откинувшей назад правую руку. Бабушка взяла балерину, обтерла с неё ладонью невидимые глазу пылинки, отряхнула вышитую салфетку и снова опустила на неё фигурку.

— Видишь, какие балерины красивые!

Аля подошла, влезла коленками на стул и стала водить пальцем по гладкому прохладному фарфору, впитывая через кожу изящный поворот головы и изгиб тонкой руки.

— Не трогай, — сказала бабушка. — Разобьёшь.

— А как её звали? — спросили Аля просто так, не особенно рассчитывая на ответ.

— Наталия, — не задумываясь, ответила бабушка.

— Почему Наталия? — удивилась Аля.

— Что значит: почему? — бабушка посмотрела на Алю поверх очков. — Вот ты почему Александра?

— Потому что вы думали, что родится мальчик. И он будет Александр, Александр Сергеевич. Как Пушкин, — ответила Аля. — А родилась я.

— Это Наталия Дудинская. Народная артистка, — бабушка снова смахнула с фигурки невидимые пылинки.

— Взаправдашняя?

— Ну а какая же ещё? Она тут и училась, в Ленинграде. А потом выступала в самом лучшем театре, в Кировском. И была она такая красивая, что скульптор с неё слепил эту модель. А я однажды её вживую на сцене видела.

— Её? — задохнулась от восторга и непонимания Аля. Сразу было и не представить, как маленькая фарфоровая фигурка распрямляется, поднимается во весь свой сказочно малый рост и выступает хрупкими ножками по сцене среди обычных взрослых танцовщиц. Аля тряхнула челкой и представила себе иначе: увеличила балерину Наташу до человеческих размеров, правда так и оставила ей глянцевую идеальную белизну фарфоровой кожи.

— А потом? — спросила Аля шепотом, не решаясь теперь и дотронуться до фигурки.

— А потом была война, — сказала бабушка, глядя теперь уже куда-то мимо балерины. — И всю театральную труппу отправили в эвакуацию. Но вот она, — бабушка провела пальцем по изящной головке, — Она вернулась и выступила в осажденном городе. Станцевала на сцене. Не побоялась.

— Чего не побоялась? — не поняла сложных слов Аля.

— Ничего не побоялась, — вздохнула бабушка. — Ни голода, ни холода, ни бомб, ни обстрелов. Вот такая: тонкая, изящная, на пуантах и среди разрушенного города, в холоде, без света. А вокруг бомбы падают и взрываются.

— И она тоже тогда умерла, как другие люди в войну?

— Нет, она не умерла. И потом вернулась в Ленинград и снова выступала. Тогда-то я её на сцене и видела. Посчастливилось мне.

Бабушка снова вздохнула и пошла обратно к кровати.

— Вот что за ребёнок. Так ведь и не даст посидеть спокойно ни минуты перед смертью.

— Ба-ре-лина, — прошептала Аля. Слово было таким же сложным, как движения танцовщиц на экране. Язык заплетался так же, как ноги в попытке повторить все эти прыжки и шажочки.

Аля поднялась на цыпочки, шагнула раз и другой, подпрыгнула, раскинув руки и вытянув ноги.

— Бабуль, смотри, я уже ба-ре-лина! Бабуль, скажи, похоже? Похоже?

— Похоже, — кивала бабушка, перекатывая за щекой карамельку. — На циркового медведя похоже. Прекрати по полу топать. Сейчас соседи снизу милицию вызовут.

Аля послушно остановилась, опустила руки и перестала быть барелиной.

— На балерину надо много лет учиться, — сказала бабушка, снова меняя очки и глядя в телевизор. — Надо с утра до вечера заниматься. Смотри, какая у них осанка, какие движения! У них режим жизни специальный. И никаких конфет!

— А чтобы на корабле плавать тоже нужен режим и никаких конфет? — спросила Аля, возвращаясь к бабушке на кровать.

— Чтобы на корабле плавать? — рассеянно переспросила бабушка. — Нет, на корабле можно конфеты.

Она протянула руку, пошарила на тумбочке среди коробочек с лекарствами, нашла ещё конфету и протянула Але.

— Будешь?

— Буду!

— Ладно, бери, только маме не говори.