Побудь со мной

Анна Смерчек, 2022

Какие сказки любит Чудовище с металлическими глазами? Как не превратиться в одиноко стоящее во дворе дерево? Почему фарфоровая балерина танцевала в блокадном Ленинграде? Кто такой дядя Слава ВЛКСМ? За окном 1981 год. Але всего шесть, и вокруг столько непонятного. Она знает: если что-то красивое кажется непонятным, то не нужно спрашивать о названии и назначении этой красоты. Когда вещь красивая, ей совсем не обязательно иметь смысл или имя. А вот с некрасивыми вещами бывает наоборот. Узнаешь их имя, увидишь для чего они – и можешь полюбить. А ещё в Алиной жизни теперь есть мечта.

Глава 4

Дары природы

Воспиталки Нина Пианиновна и Елена Сергеевна всё время говорили, чтобы девочки дружили с мальчиками. Если куда-то шли, то надо было построиться парами, и обязательно так, чтобы мальчик с девочкой, так же рассаживали за столики для еды или за парты для занятий. Ещё совсем недавно Аля, не разобравшись поначалу, считала мальчиков просто такими же как она, но только коротко стриженными и одетыми всегда в брючки детьми. Но потом они несколько раз подглядывали за мальчиками в туалете. Мальчишеский туалет отделялся от девчоночьего просто тонкой, во взрослый человеческий рост высотой, перегородкой, не доходящей до потолка. Поэтому однажды они придумали, что если влезть ногами на унитаз, то можно подглядывать друг за другом поверху этой перегородки. За девочками подглядывать было неинтересно: всё равно ничего такого у них не было. А вот у мальчишек между ног обнаружилась очень смешная и на Алин взгляд неудобная дополнительная штучка. Аля тогда узнала, что мальчики — действительно другие люди, а не просто иначе одетые. Как раз накануне она небольно запуляла мячом в Дениса и угодила ему прямо между ног, вызвав непонятный рёв.

— Мальчиков туда бить нельзя. Им там больно, — сказала Нина Пианиновна, и Аля решила это на всякий случай запомнить. Мало ли когда пригодится.

Девочки в любом случае были красивее. У них были косички, украшенные цветными бантами и иногда ещё заколками. Одеты они были в платья, юбки и кофточки с кармашками, бантиками и кнопочками. А мальчики были скучные: все коротко острижены, в тёмных брючках, разве что рубашки и свитера слегка разные. Аля не любила играть с мальчиками. Если затевали дочки-матери и кого-то из мальчиков назначали папой или сыном, то ничего интересного такой человек в игре не делал, в лучшем случае привозил в игрушечном грузовике пластмассовые овощи. И вообще игра мальчишкам быстро надоедала, и они бросали её ради беготни или драки. А рисовали они только танки или машины.

От своего принципа чередования мальчиков и девочек воспиталки отказывались только на время тихого часа: у каждого ребёнка в группе была своя отдельная кровать. Аля не понимала, почему вдруг взрослые решали сделать исключение из своего правила. В жизни-то как раз люди охотно укладывались спать парами, так чтобы мальчик с девочкой, точнее дядя с тётей. Так и мама с папой спали вместе на одном диване, каждый вечер с грохотом раскладывая его, чтобы непременно поместиться вместе. И другие родители тоже, насколько Аля знала, предпочитали укладываться именно так. Понятно, что днём взрослых уже никто не заставлял спать, и тихого часа у них не было, но ночью родители у всех спали парами. Непонятно, откуда они тогда это взяли, если в садике их к такому не приучали, а в школе, говорят, на тихий час уже не укладывают.

Когда были выходные, Аля обожала приходить утром на диван к родителям, пролезать между ними и забираться под одеяло, словно в мягкую тёплую нору. Сонные родители были неспешными, огромными и добрыми, потому что так валяться втроем под одеялом было, конечно, намного приятнее, чем натягивать на себя одежду, глотать завтрак и выскакивать в тёмное холодное утро. Мама ласково гладила Алю по волосам, а папа щекотал, так что она брыкалась и взвизгивала, отталкивая его твердые большие руки. Потом было хорошо всем вместе сидеть за столом на кухне, смотреть, как ловко мама разбивает яйца над сковородкой, как папа нарезает хлеб, а бабушка перебирает таблетки, которые ей надо не забыть принять перед смертью. По радио передавали юмористическую передачу и её как раз хватало до конца завтрака. Але не нравилось только, когда радиоведущая говорила: «Наша передача подходит к концу». Ей казалось, что если передача пока к концу не подошла, а только ещё подходит, то они там могли бы ещё немного пошутить, но после этой фразы уже никто не шутил.

Вообще, взрослые, хоть и говорили, что врать нехорошо, но сами часто обманывали. Говорили, что прививку делать не больно, а было больно, хоть и не очень, но вообще неприятно, особенно потому, что в попу. В мультиках показывали говорящих зверей и птиц, но сколько Аля не пыталась поговорить с дворовой собакой Найдой или со знакомыми кошками, они так и не сказали ей ни слова. Ещё говорили, что можно сломать палец, если ковырять в носу. Но если бы это было правдой, то у них полгруппы ходили бы с перебинтованными пальцами. Говорили «скоро в школу», но до школы надо было ещё целый длиннющий год ходить в садик. Мама говорила: ты скоро меня перерастешь, хотя Аля едва доставала ей до груди. Бабушка вот врала меньше. Она, если не хотела говорить правду, то отвечала что-то вроде: «вот вырастешь — тогда узнаешь» или «любопытной Варваре на базаре нос оторвали».

В выходные было хорошо ещё потому, что еда дома было намного вкуснее, чем в садике. И если доедать не хотелось, то можно было оставить немного на тарелке, и никто не ругал. И можно было попросить поджарить оладушки. И выклянчить мороженое. И ни маме, ни бабушке даже в голову не приходило сварить что-нибудь вроде рассольника, который давали иногда в группе, и который из-за Елены Сергеевны приходилось доедать до конца. Страшнее рассольника, в котором плавали солёные огурцы, была только уха, в которой плавали колючие рыбьи кости. Взрослые были мастера портить нормальную еду. Вот додумались, например, делать соленые огурцы и квашенную капусту. Сосиску могли намазать горчицей. Папа сыпал в суп перец. Аля ещё поняла бы, если бы он не хотел супа. И тогда у него была бы отговорка: суп есть я не могу, там много перца. Но он сыпал и ел. Как он умудрялся выжить после этого, Аля не понимала. Ей хватило однажды случайно раскусить, не заметив среди плавающих в бульоне овощей, горошинку перца. Во рту случился настоящий пожар, даже не понятно, почему бабушка отказалась бежать к соседям и звонить ноль-один, чтобы вызвать пожарных. Было бы хоть какое-то утешение, если бы к ним во двор приехала их красивая красная машина. А ещё папа умел курить. Иногда он выходил для этого на балкон или во двор, но чаще дымил прямо на кухне в открытую форточку. Але нравилось смотреть, как он чиркает по коробку спичкой, зажмурив один глаз и наклонив на бок голову, поджигает торчащую изо рта сигарету, втягивая щёки, и потом выпускает изо рта дым — вроде бы и настоящий, вырисовывающийся плывущими вдоль окна белёсыми завитками, но вместе с тем почти сразу по-волшебному в никуда исчезающий в воздухе. Кончик сигареты тихонько шипел и загорался красными огоньками.

— Это что за безобразие! — возмущалась бабушка. — Сколько можно говорить не курить при ребёнке. Ты ей лёгкие испортишь!

— Всё, всё, — сразу соглашался папа, подмигивал Але и некрасиво давил красные огоньки в металлической пепельнице, перемешивая их с серым осыпающимся кончиком сигареты. А Аля удивлялась: почему, когда папа курил, бабушка начинала каждый раз говорить про лёгкие. Обычно она, наоборот, ворчала, что Аля слишком тяжёлая, и просила, чтобы она слезла у неё с колен и села рядом.

Дома даже скучать было веселее и уютнее. А в саду было скучно и хотелось домой. И непонятно, что делать, если вдруг вечером не заберут домой. Зато здесь Аля научилась обзываться дураком или жадиной. А ещё она часто думала про дядю Женю-капитана, но никому в группе о нём не говорила. Может, у неё так и не завелось тут хороших друзей, а может, она просто не хотела ни с кем делиться. Хотя их всегда учили, что надо обязательно делиться, правда, речь шла не о мыслях, а о конфетах. А мысли надо было излагать, как говорила Елена Сергеевна. Но Але не хотелось излагать из себя мысли про дядю Женю, который пригласил её на море. Ей хотелось наслаждаться этими мыслями самой, не отщипывая ни кусочка для других людей, которые всё равно с дядей Женей не были даже знакомы.

Выходные заканчивались быстро, потому что хорошенького понемножку. И опять Аля ходила в группу. Сентябрь стоял теплый, солнечный, все говорили, что наступило бабье лето. В такую погоду на улицу выходить можно было не только бабамы, то есть женщинам, но и всем остальным, детсадовские тоже много гуляли. Воспиталки сказали, что можно собирать дары природы и приносить в группу, чтобы потом делать поделки. Природа дарила в основном листья, Аля знала, что самые красивые, резные и пестрые — это листья клёна. Они лучше всего подходили для того, чтобы их собирать, потому что крепились к дереву длинной тонкой ножкой, за которую было удобно держать, и можно было набрать целый букет. У дуба, который рос с самого края их площадки, листья были так себе: все одинаково коричневые и на совсем коротких ножках. Зато какие вокруг дуба лежали жёлуди! Округлые, гладкие, удивительно симпатичные. У Али этих желудей были полные карманы. Особенно ей нравились те, что в шляпках. Но и те, что без шляпок были хороши.

Аля подносила жёлудь ко рту и проводила языком по его изумительно гладкой кожуре. Сидя в группе за столом и задумавшись, она даже положила жёлудь целиком в рот, чтобы прочувствовать по-настоящему эту его округлость и коричневую гладкость. Она как раз катала жёлудь на языке, когда вдруг свет погас. Все от неожиданности вскрикнули, и Аля тоже, а желудь крутанулся по нёбу и удивительно легко проскользнул в горло. Аля выпрямилась и почувствовала, как он, словно большой плохо прожёванный кусок, двинулся вниз. И она как-то сразу поняла, что случилось что-то нехорошее. Вообще-то Аля была уже достаточно большая, чтобы знать, что несъедобные вещи совать в рот не стоит. Она даже и кое-что из того, что взрослые считали съедобным, ни за что в рот бы не положила. А тут такая история. Аля сидела не шевелясь, посреди всё ещё тёмной комнаты, не слышала ни слов воспиталок, ни возни других детей, и прикидывала, могут ли водиться в желуде глисты, о которых им часто говорила Елена Сергеевна. По всему выходило, что могут, ведь желудь-то она подобрала на земле.

Вот когда свет отключали дома, то взрослые зажигали свечи, и в квартире становилось уютно и тепло от живого трепетного огонька. Родители и бабушка собирались вокруг него и рассказывали что-нибудь интересное или забавное. А в группе без света становилось тоскливо. Хотя чего удивляться: в детском саду многое становилось тоскливым и унылым, даже то, что дома нравилось: например, обед или рисование, или чтение сказки. Почему-то сказка, рассказанная ей одной, была намного лучше той, что рассказывали для всех. Аля вовсе не была жадиной, но подозревала, что некоторые вещи, если их делить со всеми, блёкнут, тускнеют, изнашиваются. Может, поэтому Аля и не хотела никому рассказывать про дядю Женю-капитана. А вот про желудь, который она проглотила, может быть, и стоило рассказать, чтобы разделить эту неприятность с кем-нибудь и оставить себе от неё только кусочек поменьше, побезобиднее.

Когда дали свет, Аля начала подумывать, не стоит ли спросить у Нины Пианиновны, что бывает от проглоченного желудя. Аля поискала воспиталку глазами и заметила на стене плакат, на котором был нарисован желудь, и зеленая штучка, похожая на птичку, которая растет на клене и отлично клеится на нос, и еловая шишка. И ещё там было нарисовано, как из маленького семечка проклёвывается сначала едва заметный росток, а потом вырастает целое настоящее дерево. Аля ощупала живот, куда уже, наверное, опустился желудь, и представила, как он прорастает там, превращаясь постепенно в дерево, продираясь через её ноги корнями, а через руки — ветками. Проросший в животе жёлудь показался ей даже страшнее глистов, которые могли завестись, потому что против глистов у врачей было лекарство, а вот о таблетках против дубов в желудке она никогда не слышала. Аля поглядела в окно на злополучный дуб. Что-то тут не складывалось. Нины Пианиновны в комнате не было, и пришлось спрашивать у Елены Сергеевны.

— А почему у нас во дворе растет только один дуб, если вокруг с него так много желудей нападывает? Они почему не прорастают?

— Это хороший вопрос, — неожиданно похвалила Елена Сергеевна. — Только не нападывает, а падает. Дело в том, что не все желуди прорастают. Для того чтобы семена растений проросли, нужны подходящие хорошие условия.

— Какие? — оживилась Аля, не веря своим ушам.

— Чтобы семечко проросло, должно быть тепло и достаточно влажно, — объяснила Елена Сергеевна. Аля вздохнула. От Елены Сергеевны и не стоило ждать хороших новостей. Как назло, внутри у Али всегда было тепло и сыро.

Весь день Аля чутко прислушивалась к происходящему у неё в животе и размышляла о том, как бы устроить так, чтобы внутри у неё стало холодно и сухо, другими словами неблагоприятно для желудя. За обедом она приняла решение, ни за что не есть суп, но Елена Сергеевна сказала, что тогда выльет его Але за шиворот. За ужином Аля решила, что не сделает ни глотка морса, но Елена Сергеевна была начеку и заставила её выпить весь стакан. Аля представила себе, что пройдёт время и желудь прорастет в ней достаточно сильно, и тогда она, наверное, будет уже больше деревом, чем девочкой. И тогда воспиталка перестанет пускать её в группу, и заставит всё время торчать на улице. А если она ещё и корни пустит в землю, то на море уже точно никогда не сможет поехать. Так и будет день за днём торчать во дворе. Але уже заранее сделалось одиноко и грустно, и захотелось плакать.

Наконец, наступил вечер, и детей начали разбирать по домам. Бабушка пришла уже уставшая, и сразу сказала:

— Ну, надеюсь, сегодня мы обойдемся без сюрпризов. У меня нет никаких сил на тебя.

Если до этой фразы Аля ещё собиралась рассказать бабушке историю про желудь и гадала, что произойдёт потом, то после усталых бабушкиных слов делиться неприятностью стало почти невозможно. По дороге домой Аля ещё взвешивала, что будет, если она всё-таки расскажет: просто отругают и дадут какую-нибудь гадкую, но спасительную таблетку или сразу отправят в больницу, чтобы ей разрезали там живот и достали желудь. Оба варианта были неприятные. Съесть таблетку было, конечно, проще, но потом ведь будут ругать и всю жизнь до самой смерти припоминать, и попрекать этим желудем. Отправиться в больницу было намного страшнее, но зато потом все станут жалеть и будут кормить всякими вкусностями, как это было с соседкой Иркой из соседнего подъезда, когда она угодила в больницу с аппендицитом.

Когда пришли домой, бабушка сразу легла на свою кровать и начала вздыхать. Наверное, так ведут себя люди перед смертью. Аля посидела одна на кухне, порадовалась, что смерть ей самой пока не грозит. Хотя постепенное превращение в дерево тоже мало радовало её. Аля попробовала подержать руки в холодильнике, чтобы стать холодной и непригодной для прорастания желудей. Лучше было бы, конечно, влезть в холодильник целиком, может даже остаться в нём на целую ночь, но она выросла уже слишком большой и не поместилась бы, да и мама вряд ли бы разрешила. Руки в холодильнике немного замерзли, но живот оставался тёплым. Стоять, уткнувшись носом в полку, на которой была только масленка с нарисованным на ней цветком и кусок сыра, завернутый в плотную коричневую бумагу, некрасиво залоснившуюся с одной стороны от жира, было скучно.

Аля помаялась ещё немного, потом решила, что если скоро станет частью природы, то успеет ещё наскучаться в одиночестве. А пока надо насидеться впрок с бабушкой. Бабушка лежала на кровати, подсунув под голову две подушки, и ничего не делала, даже не читала газету, которая была сложена у неё на груди, и то поднималась, то опускалась вместе с бабушкиным дыханием. Может, бабушка даже специально так положила эту газету, чтобы убедиться перед смертью, что она пока ещё жива и дышит.

— Можно я побуду с тобой? — спросила Аля.

Бабушка вздохнула, газета взмыла высоко и соскользнула вбок, бабушка подвинулась, освобождая место рядом. Аля забралась на кровать и вытянулась на спине вдоль бабушки. Одной рукой она осторожно ощупала свой живот, но желудь не почувствовала.

— Бабуль, а тебе нравится дуб? — спросила Аля.

— Какой дуб? — уточнила бабушка.

— Дуб, который растет на улице. Дерево такое, — объяснила Аля.

— Ты думаешь, я не знаю, что такое дуб? — обиделась бабушка.

— Так нравится? А желуди нравятся? — снова спросила Аля.

— Нравятся, — кивнула бабушка. — Но поделку за тебя делать я не буду, если вам в садик опять надо. Ты уже большая, сама можешь сделать.

— Мне не надо поделку, — вздохнула Аля.

— Вот и слава Богу, — вздохнула бабушка.

— А если бы я стала дубом, ты бы ко мне приходила? — помолчав, спросила Аля. Бабушка даже повернула к ней голову от удивления.

— С чего бы тебе становится дубом? Это уж скорее я… как говорится, дам дуба, — усмехнулась она.

— Кому ты дашь дуба? — заинтересовалась Аля.

— Никому. Так говорят, когда человек умирает. Это, конечно, не вежливо так говорить. Разве что в шутку. Хотя шутить на такие темы тоже невежливо. Но что мне ещё остается в моём-то возрасте?

— Вот стану я дубом, — задумчиво рассуждала Аля, пригревшись под бабушкиным боком. — В группу меня больше не пустят, домой тоже, ты умрешь, а мама с папой уедут на работу. И останусь я совсем одна…

Аля, наверное, немного задремала, потому что на какое-то мгновение даже увидела себя посреди двора с поднятыми к небу руками. Из каждого её пальца прорастали ветки, и уже темнело, и начинал сыпать снег, а она так и стояла одна-одинешенька.

— Да что это ты придумала такое с этим дубом? — насторожилась бабушка, вырвав Алю из подкравшегося незаметно грустного сновидения. Она приподнялась на локте и всмотрелась в Алино лицо, а у той уже катилась по щеке слезинка.

— Потому что я нечаянно целый желудь проглотила-а, — созналась Аля и наконец разревелась по-настоящему. Бабушка открыла рот, то ли чтобы утешить, то ли чтобы отругать, но тут как раз заворочался ключ в замке — это вернулись с работы мама с папой.

— Полюбуйтесь! — сказала им бабушка каким-то растерянным голосом: как будто так и не решила для себя, что нужно делать: сердиться или смеяться. — Какой поросенок у нас в доме растет. Желудями питается!

— Ну что же, — ответил папа вполне спокойно, как ни в чём ни бывало развязывая шнурки на ботинках, словно и сам частенько проглатывал желуди и считал это самым обычным делом. — Вот индейцы — так те из желудей даже свой особенный напиток варили, что-то вроде кофе.

— И сколько ты их съела? — озабоченно спросила мама. Кажется, только она и поняла, что дело серьёзное, даже плащ не сняла, а так прямо в нём и присела на корточки, чтобы заглянуть Але в лицо.

— Только один, — честно всхлипнула Аля.

— Ну, это ничего, — сразу успокоилась мама. — В туалет сходишь — и всё.

— И он во мне не прорастёт? Я не стану сама, как дуб? — уточнила Аля.

— Если будешь хорошо учиться в школе и много читать, то как дуб не станешь, — непонятно пошутил папа.

— Пусть марганцовки выпьет, — строго велела бабушка. — Господи! Что за наказание мне перед смертью!

Аля ещё немного подождала, но её никто не ругал и не собирался отправлять в больницу. Она снова пощупала свой живот, ничего необычного не обнаружила, вздохнула с облегчением и почувствовала, как всё нехорошее и страшное отступает, волшебно освобождая её от горькой участи превращаться день за днём в одинокое молчаливое дерево.