Колесо Судьбы

Анна Игоревна Рудианова, 2020

Восточные религии были правы. Человеческая душа может переродиться в новом теле. Вот только мое перерождение пошло не правилам: все воспоминания остались при мне. Смогу ли я выжить в теле ребенка? Смогу ли приспособиться к неизвестным порядкам и странным традициям? Судьба дала мне второй шанс. И я не намерена его упускать! Отсталая цивилизация? Разовьем! Сословное неравенство? Отменим! Добро пожаловать в новый мир. Я собираюсь сделать его идеальным!

2. Главное: не провалить конспирацию

Как-то днем мое величество вынесли погулять в открытой корзине. Да, подумала, что раз уж я такая крутая и всезнающая, вырасту и непременно стану королевой. Ну или владычицей земной. Можно царицей, императрицей или просто самой богатой женщиной на земле. Пока я гадила в пеленки, мои планы разрослись от “не худо было бы отмыть эту хату” до “а что собственно мешает завоевать мир бескровным путем?”. Аля Америка, принесу всем демократию, еще и поблагодарят. Главное смотаться вовремя будет. Я же только хорошее хотела людям подарить, а за хорошее, обычно хорошо достается.

Так вот о прогулке: кроме ясного неба я увидела огромную лошадиную морду и подумала: “А машин-то неслышно. Живем мы в хибаре. Электричества нет.” Мыли меня непривычно — обливали из ковшика, драили травой над мокрым полом. И только потом окунали в деревянную ванну. Зачем, если я была уже чистая?!

Все это говорило о крайней бедности или неразвитости моего семейства. И вселяло тревогу, которую пока забивало предполагаемое величие.

Усиленные тренировки приходилось прятать. На мои попытки размять кисти рук, ног или гимнастику горла, окружающие реагировали испугом, заиканием, иногда бросали в меня сырой фасолью. Бобы я пыталась собирать, развивая мелкую моторику и возмущалась, почему в меня не кидают чем-то повкуснее.

Ночами я делала массаж всего, до чего могла дотянуться, попутно декламируя Есенина и Пушкина. Про себя, конечно. В слух получалось: «Мя — мя — мА. Мя». От такого бубнения по ночам меня бы точно цельнозерновыми завалили.

Днем шевелила пальцами ног и рук, пряча их в пеленке. Старалась постоянно, что-нибудь вспомнить, проговорить. Особенно впечатлилась «Бесами», внезапно всплывшими в мозгу почти дословно. Это ж надо так русскую классику в школе вызубрить, чтоб даже в другом мире от зубов отскакивало.

Долго не могла найти печатных изданий. Мозг истосковался по книгам. Да, я не смогу их прочитать. Но хоть посмотреть-то можно?! Потрогать, погрысть. Пожевать что-нибудь хотелось сильнее всего.

А тут наткнулась на текст, почему-то на ткани. Краской. Витиеватые узоры, похожие на иероглифы и ничего не понятно. Вроде буквы шли сверху вниз. Красиво, элегантно, посмотрела:

«Точно язык не выучу», — решила, вглядываясь в закорючки.

Примерно в полгода, уже сидела и перебирала деревянные (!!!) игрушки. Красивую куклу с прической из веревки обтрепанной, лошадку и веер. Теплые даже на вид, сделанные вручную.

Да просто ужас, какой-то!

Я давно поняла: не все хорошо. И мое перерождение прошло с каким-то сбоем. Очень неприятным.

Отсутствие телефонов, благ цивилизации, запахи, одежда.

Тут даже нет туалета!

Если б меня окружали негры, я бы смирилась. Но за этих людей даже обидно стало. Может быть, это какая-то деревня с приверженцами древних традиций? Дремучих, даже.

***

Долго приучала кормилицу к горшку. Она все не могла сообразить, что, если ребенок плачет, его не всегда надо качать. Надо его высадить на горшок. А меня еще и укачивало от ее стараний.

Но горшка не было. И это усложняло задачу. Сошлись на деревянном тазике.

Шизука выкатила глаза, когда я самостоятельно проделала гигиенические процедуры и кивнула ей, разрешив все убрать. Потом пальчиком показала на куклу. Началось обучение языку. Я тыкала, она называла.

Я пыталась повторить.

Со временем дело наладилось, и окружающие перестали меня пугать тарабарщиной. К году я сносно общалась со всеми интересующими меня людьми. Ходила, сама ела ложкой и одевалась.

Кормилица не могла нарадоваться на такого послушного, тихого ребенка. Как только мозг согласился воспринимать мои команды, я старалась не повышать голос без повода и улыбаться всем встречным. Людям нравилось.

Отец и мать стали больше уделять мне времени.

И закрывали глаза на некоторые странности: я могла бегать по кругу, приседать, разговаривать на непонятном языке, рисовать загадочные чертежи. Зарядка и растяжка в исполнении годовасика, наверное, интересное зрелище.

Видя мою тягу к знаниям, кормилица старалась научить меня всему. Но читать и писать она не умела.

Зато запас стихов и сказок был просто огромен. Все — с восточным колоритом. С добавлением слов “император”, “самурай”, “дух”, “семпай”. А наряды людей очень кимоно напоминали.

Я не великий поклонник Азии, но намеки поняла.

***

Со временем нашими занятиями заинтересовалась мать, а потом отец. У них я была первым ребенком, поэтому их не сильно удивило такое быстрое развитее и самостоятельность дочери. Несмотря на это, я старалась палку не перегибать и периодически играла тупенькую. Были опасения, что в этом, придерживающемся старинных традиций, месте, могут найтись охотники на ведьм. Охотно спаливших мое юное дарование.

Мать быстренько нагрузила меня разбором бытового мусора, на мелкий и побольше. Потом из этих камешков и палок она выкладывала картины в саду. Занималась ландшафтным дизайном, и называла это «сад камней».

Мать постоянно находилась дома и что-то мастерила: икебаны, композиции из камней и веток, вышивала одежду, делала картины. От этой женщины веяло спокойствием и непоколебимостью. Даже если горы встанут и пойдут, она сначала дособирает букет, и только потом поддастся панике.

Отца, наоборот, видели крайне редко. Его возвращение сопровождалось пиром и нагоняем служанкам и кухарке.

У семьи, в которой мне посчастливилось или нет родиться, был небольшой частный одноэтажный дом. С парой спален, кухней, ванной и общей комнатой, где все просиживали свои кимоноподобные одежды по вечерам. Одна из комнат — была кабинетом отца, ТАМ ВИСЕЛА ДЛИННАЯ КАТАНА, и стояли стеллажи со свитками. Книг тут не печатали, писали краской и кисточками на отрезках ткани, которые потом скручивали в рулоны. Этакие ковры с историями. У нас бы тоже прижилось, если бы на туалетной бумаге писали анекдоты. Очень похоже.

Стены дома были из толстой серой ткани, натянутой на деревянный каркас. Я не помнила тут ни одной зимы, хотя пару недель в году мы спали в одежде с мехом и под одеялом.

Жилище окружала каменная стена, входом служила высокая бревенчатая арка с загнутой крышей. И выходило, что не бедная у меня семья, а древняя.

Однажды вернувшись, отец принялся со мной играть в военные игры. Мне дали подержать меч, одобрительно покивали на попытки боевых ударов, усадили на лошадь.

Я же упала с животного, разбила нос, извалялась в навозе. В общем, всячески намекала ему, что хотела бы научиться читать и писать, а всякие пацанские штуки не для меня.

Нарисовав на земле огурцы с ножками, стрелками указала, кто из них мне мама, а кто папа. Отец усмехнулся моим художествам и подписал себя иероглифом «Кён» — это была закорючка похожая на грабли с тремя ногами. И еще один суперзаковыристый паукообразный зигзаг.

Кён Хотомото — я узнала, как зовут моего отца, большого плечистого дядьку с небольшой бородкой и мозолистыми руками.

Отец неохотно начертил еще пару иероглифов на земле, а после того, как я безошибочно их повторила, решил поэкспериментировать.

И, к восторгу моей матери, к двум годам я уже читала на кокуго (так называли этот язык). В нем было то всего 5 гласных, 13 согласных. Согласные, в зависимости от последующей гласной, могли изменяться в произношении и звучать тридцатью разными звуками. Иероглифов же оказалось очень много. И если простейшие было легко запомнить, то некоторые были настоящим клубком змей, который не то, что написать, понять было невозможно. Короче мутная муть, а не язык.

Краска постоянно растекалась, иероглифы всплывали такие заковыристые, что обучение письму было сравнимо с пытками. Кроме обычных закорючек, которые надо было называть кандзи, были дополнительные — хирогана. Этой хи… кхм записывали слова низшего порядка, не заслужившие крутых иероглифов: союзы, местоимения, усложнения.

Я старалась, как могла, выбесила отца нетерпением и упорством, вопросами и несообразительностью. Наверное, у местных прижилось в крови палочковое письмо, но мне заборы вместо букв казались бредом сумасшедшего графа Монте Кристо, решившего использовать отметки прожитых дней вместо шифра. Сдавшись, отец вызвал паренька, для моего обучения всем премудростям грамоты и чтения, снабжать меня новыми свитками и материалами и т. Д.

Свои богатства отец разрешал брать только в его присутствии и очень аккуратно.

Мононобе Ватару, так звали парня, был приятным парнем лет двадцати-двадцати пяти. Веселым и милым внешне. С излишне прищуренными глазами, на мой вкус. Но это у всех местных наблюдалось. Я, наверное, такая же.

Страна, куда я угодила, называлась Ямато. Располагалась она не на острове, а на большом материке с названием Ямато, Столицей — Асура.

И, конечно, же, императором. Звали правителя — Фудзивара Озэму.

Именно об императоре было большинство прочитанных мною историй. Императора хвалили за ум, красоту, дальновидность, храбрость, проницательность, скромность и т. д. Ну и о месте женщины в современном обществе меня тоже просветили: сиди и не отсвечивай. Женщина должна сидеть дома и сохранять уют семьи.

Я, конечно, читала все подряд: от трактата"Об управлении слугами"до легкомысленных стихов, я бы и воспоминания гейши изучила, да отобрали не вовремя. Литературы было слишком мало, чтобы фильтровать.

Стихи, кстати, мне понравились больше всего. Другой адекватной литературы мне не встречалось.

Наша жизнь — росинка.

Пусть лишь капелька росы

наша жизнь — и все же…

Такие стихотворения доказывали, что краткость — сестра таланта. Потихоньку я постигала странный язык, учила иероглифы и привыкала к мысли: «мне здесь жить»…

А в возрасте четырех лет спалилась, и меня вызвали во дворец императора.

***

Пояснения:

Кандзи — японские иероглифы, заимствованные с Китая, служат для записи корней слов.

Кандзи — мудрость; знания;