Музыка льда. Осколки

Анна Беляева, 2023

Прекрасный и жестокий мир фигурного катания, через перипетии которого идут сильные и устремленные люди: тренеры, спортсмены. Любовь и взаимная поддержка помогают преодолеть все трудности, непонимания и обиды, возникающие неизбежно там, где вся жизнь – преодоление. И в преодолении победа.

Ты видишь, сын, какой обман летучий даяния Фортуны…

Мила невольно разбередила раны, казавшиеся хорошо зажившими. Вернула в тот жуткий постолимпийский год. Год расплат за успехи. Год потерь.

Домой возвращались под Шаова, видимо, Илья почувствовал, что внутри любимой женщины минор и разбавлял его тем способом, который оба они понимали — музыкой. Когда зазвучало:

Сам Гендель был обжорой,

Гюго грешил инцестом,

А Фёдор наш Михалыч

В рулетку баловал.

И даже умный Ницше

Свихнулся, как известно.

Чайковский… Ну, эт ладно…

А Мусоргский бухал!-

Вика хихикнула и сказала:

— Сколько же про нас будет слухов в конце концов. И какие, наверное, странные?

Илья, расслабленно улыбнулся в ответ:

— Про меня будут говорить, что я завоевал лучшую женщину мира, приложив к этому нечеловеческое количество усилий и разогнав всех поклонниц!

— Уж прямо нечеловеческие усилия? — весело сказала блондинка.

— Однозначно! Она четыре года прикидывалась бесчувственной снежной королевой, которую во мне интересовали только мои постановки! Никогда тебе этого не прощу и буду мстить каждый вечер и, возможно, каждое утро… или наоборот!

****

Полгода после олимпиады

За эти шесть месяцев она успела столько потерять, но все это было лишь ожиданием и предвестником главной потери. В середине осени смерть отняла самое главное, измучив ожиданием и борьбой до полного истощения души и тела.

В последнюю решительную неделю Виктория взяла только один выходной в день смерти самого близкого и родного человека, мамы, и еще полдня в дату похорон. Она работала. Работала. Работала. Сезон не останавливается, что бы с тобой ни случилось. Самые важные старты прошла своим чередом под звук телефонных сообщений о состоянии уходящей из жизни мамы. И никого не интересовало, что где-то в Москве горюет совсем еще невзрослая девочка, бабушка которой лежит в больнице и вряд ли уже выздоровеет. Тем более никого не интересовало, что мать этой девочки не чувствует почти ничего, кроме страха и горя. Виктория Робертовна улыбалась, давала интервью. Ни слова не говорила о беде, окружившей весь ее мир.. Оставалась королевой, ведущей к победам своих принцесс. Прекрасные девочки-мечты. И пустота на сердце, за которой не было места ничему, кроме боли.

И в высшей точке, держа в объятиях рыдающую Милку, проигравшую цель всей своей маленькой жизни на жалкие половину балла, падая в ее горе, она позволила себе закрыть глаза и на мгновение утонуть в собственном, чувствуя, как покатились беззвучные слезы, даже не сбивающие дыхания.

— Михаил Александрович, объясните еще раз Яннису, куда ему девать плечо в этом прыжке. Невозможно же! Рада, елки-палки, да сосчитай ты уже количество оборотов во вращении!

Два дня до московского этапа. Нужно просто работать. Просто работать. Вечером смотреть с такой же погасшей Никой старое кино, положив подбородок на макушку неожиданно и одиноко повзрослевшей девушки. Прижимать к себе ребенка, надеясь рядом с ней вспоминать счастье быть дома. Реветь, когда дочь уйдет спать.

А ночью, в снах, прижимая своих девчонок к бесчувственному олимпийскому льду, видеть, как рушится крыша над их головами, в тело летят осколки стекла и льда. Кричать. И просыпаться от того, что дочь трясет за плечи:

— Мама! Мама! Мамочка!

“Мамочка!”

— Рада! Выпадаешь из музыки! Где твои генетические способности Цагар? Илья Сергеевич, встаньте перед нашей чемпионкой. Рада, просто делай то же, что Илья Сергеевич, секунда в секунду.

Она устало поднимается со своего тренерского места, почти ничего не чувствуя, выходит из-за стола и встает позади Ландау и фигуристки у бортика, принимая ровно то же положение, что спортсменка и хореограф.

Руки Виктории и Ильи синхронно взлетают в первом движении, Рада следует за тренером, словно невидимая ниточка привязала все ее движения к движениям Домбровской и Ландау.

Синхронно все трое выбрасывают вперед руку сжатую в кулак, и слышен звон бьющегося стекла. В памяти возникает момент первого осознания того, что мамино недомогание и случайный перелом — это смерть. В тот день, глядя на себя в зеркало, Вика тихо сказала: “Опять”, — и истерически запустила телефон в стекло, ненавидя свою жуткую карму, которая забирала самых близких в оплату вершин ее мечты.

В глазах слегка темнеет от накатывающей боли в сердце, Виктория опирается о бортик. Через считанные мгновения на своих ледяных пальцах она чувствует чьи-то горячие ладони. Рядом слышен голос Цагар:

— Илья Сергеевич, что случилось? Виктория Робертовна, вам плохо?

— Рада, — Ландау пристально вглядывается в совершенно белое лицо начальницы, — позови-ка Михаила Александровича.

Потом он отпускает ее руки и в одно движение перемахивает бортик, оказываясь за пределами льда. Крепко обхватывает за талию и медленно провожает до скамейки. Сидит рядом, прижимает к себе так крепко, что даже через куртку, жилет и спортивную водолазку женщина чувствует его тепло и крепкое молодое тело.

— Мне холодно, тихо шепчет Вика и в ту же минуту Илья закрывает ее полами своей куртки, прижимая еще крепче к груди.

— Оказывается, снежные королевы тоже мерзнут? — его дыхание шевелит взъерошенные прядки у нее на макушке. И это так сладко, что она невольно опускает голову ему на грудь и заливается слезами.

И лишь много позже Вика сообразит, что за все время, которое она ревела на мужском плече, никто их не потревожил.

Григорьев, понаблюдав за происходящим в полумраке за бортиком, тихо собрал спортсменов и через дальнюю калитку увел всех в раздевалку на 30 минут раньше. Режим — это самое важное. тренировки никогда нельзя отменять или прерывать. Важнее только жизнь.

****

— Просто ты не сразу сообразил, что нужно всего лишь завернуть меня в свою куртку и держать покрепче, — как же спокойно стало с его присутствием в ее жизни.

Пережила бы она тот, добивающий по остаткам выдержки, этап в Москве, если бы он не брал ее за руку перед каждым выходом к бортику? Не смотрел так пристально в глаза, становящиеся из зеленых почти черными на бледной от усталости коже лица, не поправлял аккуратно полы черного пальто, прикрывающего траур остальной одежды. Черная женщина, идущая сквозь собственный черный мир. Илья тогда не дал утонуть в черноте. И его свет она заметила, пошла на него. И в конце концов вышла из своей темноты, держась за него.

Что было бы, если бы они с Радой не дурачились в ожидании оценок, заставляя ее повторять замысловатые движения, а она никак не могла понять, что они делают и как это повторить. В итоге махнула рукой и впервые с конца лета искренне засмеялась собственной беспомощности.

Если бы не он. И если б не золотая девочка Рада, которая после произвольной все на том же московском кубке подошла и, глядя неотрывно в усталые до полного омертвения глаза тренера, спокойно сказала: “Я никогда от вас не уйду! Никогда.”

— Про меня обязательно скажут потом, что я была карабасом-барабасом, — улыбнулась Вика, — уже говорят, если подумать. Может, они правы? Может, от хороших тренеров, не карабасов, не бегут?

— Ты только что всех тренеров мира записала в плохих, или мне послышалось? Отличную компанию выбрала. Можно я с вами, извергами, рядом постою — усмехнулся Ланди.

Как ни странно, но только переходы от нее почему-то сопровождаются таким побоищем в СМИ и на форумах. У остальных все иначе. Тихо, мирно, цивилизованно. В это сезоне опять пронеслась волна: от Домбровской сбежали. При этом у других тренеров были исключительно переходы и приобретения. Чудеса словестного жонглирования.

— Ну, кое-кому, например, просто повезло, что наш Мэтр решил взять новенького вместо законной пенсии. Беда в том, что гении — не всегда чемпионы. И, думаю, профессионал уровня Мэтра это тоже понимает, — упоминает последний из ярких переходов Домбровская.

— Давай и Леонову Мэтру отдадим, а, Вик? Будет гениальный нечемпион и негениальная, но чемпионка, — сарказм Илюхи был грубоват, но складывающаяся ситуация ему очень не нравилась. Не нравилось, как Вика смотрит на прокаты Людмилы, как погружается, как морщится, сама того не замечая, когда Леонова летит с очередного прыжка на лед.

Илья так и не мог беглой фигуристке простить, что она ушла именно тогда, когда ее тернер белела с каждым днем все сильнее, когда тени под глазами становились все глубже, когда она все меньше улыбалась и все сильнее пряталась в себя.

Много лет назад, глядя, как он кружит по льду одну из малышек, которая только начинала заниматься в группе Домбровской, старший тренер ему сказала: “Никакая любовь не приносит столько боли, сколько любовь к детям, которым вы отдаете все. Берегите свое сердце, Илья Сергеевич, не приближайте его слишком близко к ним. Однажды они могут решить, что им больше не нужна эта игрушка”. Тогда уходила Аля.

Когда из поля зрения пропала Мила, Виктория ничего не говорила. Совсем. Только уведомляла, что любимая ученица и сегодня не ответила на звонок и не присутствует на тренировке.

Через год, уже став частью жизни этой вечно занятой женщины, Илья увидел окончание ее переписки с Леоновой в мессенджере. Он понял, как угасала день за днем надежда его любимой на встречу и разговор с девочкой, которую она растила с шести лет. И еще он видел, что Вика оставила ей щель, чтобы вернуться даже в последнем сообщении.

— Да ты что, Илюш, Мэтр Милку никогда б не взял. Он ни за что никого из моих не возьмет! — воскликнула Домбровская, — Товарищ, к счастью, чистоплюй, в отличие от…

Фразу Виктория не закончила, но кто эта “в отличие от” было и так понятно. Все началось так давно, было так плотно завязано на близких отношениях многолетней выдержки, что любое движение внутри сложной паутины грозило вибрацией нитей сквозь весь мир российского фигурного катания. Конфликт раскручивался под комментарии весьма уважаемой дамы, если подумать, то Вика была ей кровной родней по линии дочери, но это никогда не обсуждалось. Мадам была настолько легендарна в их сфере, насколько нежно ненавидела Вику за то, что та была когда-то молода, наивна и безусловно упряма. И так уж получилось, что троюродный племянник породнил их небрежным адюльтером. Не такую родню себе желала Мадам. Кажется, до сих пор не желает, хотя Домбровская в родственники и не набивается.

— Эр, тебе бы тоже не стоило. Пусть бы оставалась под крылом своей покровительницы.

“Эр” он назвал ее однажды совершенно случайно про себя, когда в очередной раз читал какую-то статью об их команде, где полностью упоминались ее имя, отчество и фамилия, да еще в диковатом словесном окружении, где весь текст рычал и перекатывался от этих “рррр”. “Сплошная “эр”, а не женщина” тогда сказал про себя Илья. И засело.

— Илюш, у тебя пока нет детей… Это всегда трудно., — вздохнула женщина.

— Я вообще не возражаю против кареглазой кудрявой девочки… хоть сейчас, — улыбнулся Илья.

Вика промолчала. Только смотрела на него долго и задумчиво с тихой грустью.