Музыка льда. Осколки

Анна Беляева, 2023

Прекрасный и жестокий мир фигурного катания, через перипетии которого идут сильные и устремленные люди: тренеры, спортсмены. Любовь и взаимная поддержка помогают преодолеть все трудности, непонимания и обиды, возникающие неизбежно там, где вся жизнь – преодоление. И в преодолении победа.

И ствол воскликнул: «Не ломай, мне больно!»

Домой Вика вернулась поздно, в глубокой задумчивости ни о чем конкретно, но обо всем сразу. Илья суетился на кухне. Как-то так повелось само собой, что в его обязанности вошло по возможности ее кормить, иначе она будет жить на минералке, кофе и, если повезет, яблоках. Как при такой диете женщина не растворилась в пространстве, не нажила себе язву или гастрит, и имела столько энергии, оставалось секретом.

Чмокнув Ландау на ходу, Домбровская села за стол и погрузилась в еще большую задумчивость. Первая мысль, которую она обдумывала — снятие Милы с этапов национального кубка. О том, что через две недели Людмила не участвует, информация в СМИ была отправлена сегодня, а до федерации было донесено еще неделей ранее, сразу после того, как стали известны результаты обследования. Но картина складывалась так, что второго этапа у нее тоже не будет. Тренировки подтверждали сомнения Михаила и Виктории в форме и возможностях спортсменки. И об этом теперь тоже надо будет сказать Миле.

****

Япония. Четыре месяца до олимпиады

— Не буду я носить этот жуткий лангет, Виктория Робертовна! Что я инвалидка, чтобы щеголять в колодке?!

Израильские врачи сделали все, что могли, разными словами три дня объясняли спортсменке, что ношение фиксирующего лангета между стартами обязательно, чтобы помогать восстановлению ноги. Девочка кивала, смотрела умными внимательными глазками. И даже уехала из Израиля в в фиксирующем приспособлении. И весь полет провела в нем.

А перед посадкой решительно стала расстегивать псевдо-гипс. И на любые попытки вразумить, только повторяла:

— Я не пойду мимо журналистов в этом! Все будут смотреть на меня как на больную!

И, естественно, не пошла! И оба дня скакала по Нагано, наплевав на все рекомендации врачей, в кроссовках, балетках и, безусловно, никакого лечения. Виновата ли Милка в том, что променяла главный старт на прогулки в красивых туфельках? Или это вина Виктории, которой не хватило аргументов и характера сломать ребенку минимальное удовольствие от поездки? Хоть что-то, кроме тренировок через боль и прокатов через страх новой травмы.

Момент повторного перелома по едва заживающему первому Вика знала точно. Видела своими глазами. Это был тройной тулуп с поднятыми руками. Простенький прыжок, который любой серьезный фигурист делает годам к десяти бесперебойно. И по тому как, подскочив со льда после падения, замерла на мгновение Милка, словно проверяя, можно ли двигаться дальше, а потом повела программу с улыбкой, которая осталась только на губах, было ясно, что все не так.

Спортсмены научены жить с болью, двигаться, вынимать из организма все, забывая о травмах, ради побед. Но, если знаешь человека 10 лет, разве можно обмануться? Лицо девочки говорило не просто о преодолении, а о постоянной жестокой муке, на которую сверху наклеена улыбка.

“Вообще!” — единственное, что смогла сказать Домбровская, встретив Милу за льдом. И это была не ругань, а спрятанное восхищение, хоть и с привкусом “допрыгалась”. И чуть позже: “Что с ногой?”. Весь разговор дальше был буквально ни о чем, потому что камеры пристально, вглядывались в их лица. И только на мгновение, склонясь к спортсменке так, что лицо пряталось в тени от оператора, она шепнула: “Дойдешь?” Слабость на такой высоте, которую брали они с Милкой, увы, могла стоить дорого. Судьи — тоже люди. Сегодня т показываешь, как падаешь за льдом, завтра тебе скидывают пару баллов за презентацию. Слабых не любят. Нигде и никогда. А них — особенно. Больной и искалеченный — не выходи на старт. Вышел — не показывай боли, пока не скрылся из вида судейской бригады.

Мила дошла — до КиКа, в котором дожидались оценок и улыбались обе, ненавидя каждую секунду ожидания, оттуда до подтрибунных. И, лишь уйдя из поля зрения прессы и зрителей, уцепилась за Викторию. Так они брели в раздевалку, медленно, составив из двух тел одно, которое может перемещаться.

— Леонова, бить тебя некому, а мне некогда! — ругалась тренер, чувствуя, как каждым шагом девушка виснет на ней все сильнее.

За десять шагов до раздевалки, когда адреналин окончательно выветрился из организма, Мила поняла, что это все. Идти она уже не может. Все! И через секунду почувствовала, как ее подхватывают под колени и поднимают от земли.

— Держись крепче, Леонова, нам только вдвоем завалиться не хватает, спокойно сказала Виктория Робертовна. После этих слов из глаз девушки полились слезы. Слезы боли. Слезы разочарования. Слезы страха, что теперь-то точно никаких соревнований, к которым ты шла всю жизнь. Самый главный, самый желанный вход на лед не состоится из-за какой-то кости, настолько мелкой, что ее и на МРТ не разглядеть, если специально не искать.

Она вырыдала в широкий воротник палантином и плечо Вики под ним все за оставшиеся десять шагов, но почти по инерции продолжала плакать еще минут 15 сс момента, как опустилась на скамейку, цепляясь за шею женщины.

— Ну все, моя маленькая! Все! — приговаривала тренер, поглаживая ее по плечам и тихо касаясь губами макушки. Давай снимать коньки и пойдем отдыхать. Ты же умница, ты же победительница! — как мантру нашептывала Виктория слова, чтоб унять это дрожание маленького тела в ее объятиях, — Мы завтра все выясним и решим, как быть дальше.

Она потихоньку выбралась из кольца девичьих рук и начала расшнуровывать ботинок на больной правой ноге. Шмыгая носом, Мила занялась — левым.

Стопа на удивление выглядела нормально, не отекла, не проявилось гематом. И только на ощупь была горячей. Может, им все же повезло?

Нет. Но узнают они обе об этом только в Москве, а перед нею снова будут войны за показательные, в которой опять же фигуристка выйдет победившей, а тренер в дальнейшем сочтет свое сопротивление номинальным. И этой победой за ничего не значащий вход на лед к обожаемой японской публике велика фигуристка, державшая почти пять сезонов, считая юниорский, мир фигурного катания в ожидании новых красок и достижений, обеспечит себе долгую дорогу к сегодняшнему защемлению нервов в спине. Одни показательные и минус сезон через три года. Виктория почему-то была уверена, что этого сезона в большом спорте у Милы не будет, уж слишком обтекаемо уходили от точных ответов врачи. И надо будет сделать так, чтоб ее Милка с этим примирилась. О чем Вика не хотела думать, но знала наверняка, больше ни одного сезона в большом спорте у фигуристки Леновой не будет. НО этого она говорить девушке не собиралась. Этого она говорить не собиралась никому, даже Илье, потому что всегда есть место чуду, хоть в чудеса тренер Домбровская не верила совершенно.

****

— О чем же ты так крепко размышляешь, любовь моя? — склонился к Вике Илья, опустив руку на ее, лежащую на колене ладонь (за годы в Штатах она привыкла есть на американский манер: предварительно разрезав все, что можно и нужно ножом, откладывала его, перехватывала вилку в правую руку, а левую клала на колено). Все же американцы потрясающие рационализаторы во всем, пожалуй, кроме застилания постелей. Жуткую привычку запихивать покрывало под матрас Вика не переварила за все год проживания в Штатах. И на каждом американском старте первым делом в гостинице боролась именно этим, разрушая порядок, наводимый горничными как только видела свежезастеленную кровать.

— В основном о Миле. Ей надо будет сказать, что у нее второго этапа тоже не получится.

— Ждешь бури? — понимающе спросил Ландау.

— И это самое малое, — улыбнулась Вика, — Илюш, не надо! Я сама уберу. Должна же я хоть что-то делать по дому, в котором живу. Знаешь, до тебя я вполне с бытом справлялась. Уже и не помню — как.

Блондинка смеялась, убирая со стола и загружая посудомойку. Илья подошел сзади перехватил ее за талию одной рукой, второй отодвинул в сторону копну распущенных волос и нежно коснулся выступающего позвонка на шее:

— Ни у кого нет такой королевы, как у меня! — шептал он ей в шею, медленно двигаясь губами по позвоночнику к затылку.

Губы крались по щеке, ища встречи с ее губами. Первый поцелуй — это обещание таинства. И каким будет сегодня оно тоже кроется в этом первом обещании. Их губы встретились мягко, почти невесомо. Заново знакомясь друг с другом, узнавая то, о чем не говорилось, но что наполняло сейчас душу. Дремотно, плавно. Словно танцевальная пара медленно и лирично входила в поддержку с вращением.

И вот мужчина берет женщину за руку и приглашает следовать за собой. И она идет. Почти не задумываясь ни о чем, просто доверяя тому, что он знает за двоих. И что хорошо, и что правильно.

И мир прочен только в его объятиях, поэтому нужно держаться крепче за его плечи, обнимать ногами, прижиматься всем телом к этой единственной надежной опоре. Стать лианой, обвившейся вокруг могучего ствола. Наполняться им, его силой, энергией, жизнью, которую он несет в себе. И отдавать ему свою мягкость, тепло, сумеречно-лунную женственность. Возрождаться с каждым его движением внутри, наполняться светом. И взорваться в конце от полного слияния, став сверхновой их общей вселенной на двоих.

Погружаясь в сон, она задумчиво бормочет:

— Став королевой, принцесса расцветает по-настоящему?

Илья улыбается:

— Не знаю, кто это сказал, но он точно многое понимает в принцессах и королевах. Особенно про мою!

Засыпает мужчина, притянув Вику к себе. А ей больше не спится. Новые мысли кружат в голове, мешая погрузиться в благословенную дремоту.

****

— Я против! — шипит Леонова и колотит ботинком в борт, за которым ноги Виктории.

Правее и левее сидят Ландау и Григорьев, но Мила бьет коньком ровно в то место, куда упирается дутый сапог Домбровской. Вика знает, что каждый удар отдается в позвоночник. И звучит там болью.

— Я не буду сниматься со второго этапа. Долечу спину параллельно тренировкам! И, вообще, никто не отменял блокаду.

— Точно, а потом всю жизнь с болтами в позвоночнике! Не дури, Леонова!

Тренер наклоняется над бортиком, приближая свое лицо почти вплотную к Милиному, так, что та видит только пару блестящих медно-зеленых глаз, чувствует мятное дыхание с примесью эвкалипта (у женщины побаливает горло) и говорит так тихо, что разобрать слова не могут даже двое рядом на тренерской позиции:

— Второй Японии у нас не будет! Я поумнела и повзрослела. Поняла, Леонова?!

Фигуристка еще раз со злостью лупит коньком в борт. Так, что слышно, как зубец обдирает краску. И летит на выход с катка:

— Леонова, ты куда! — повышает голос тренер.

— Лечиться, Виктория Робертовна! У меня через полчаса массаж, а потом бассейн! — И выскакивает со льда, подхватывая на бегу оставленные на скамейке чехлы.

Виктория порывается встать и идти доразбираться со строптивой девчонкой в раздевалке, но Григорьев удерживает ее за руку, говоря:

— Оставь ее. Продышаться. Да и ты тоже продышись. И вообще, не велика птица, чтобы за ней взапуски бегать. Завтра поговорите.

У Мишки золотой характер и железная психика. Он никогда не орет на детей, даже не ругается, кажется. Мягкий буфер, отделяющий души спортсменов от едкой правды Домбровской, подаваемой без всяких умягчителей и успокоителей. Сколько бы взрывов было на катке, если б не Михаил, не дававший детонировать характеру Королевы и принцев и принцесс “Сапфирового” друг о друга.

— Зная ее, завтра может и не быть! Ей не впервые не приходить на тренировки, вздыхает Вика. Но помощник тихонько похлопывает по ее руке своей, усмиряя порв.

— Придет. И извиняться еще будет. Расслабься. Не одна Леонова у нас свет в оконце, — Михаил мягко убаюкивает ее нервозность своей ладонью.

Он прав, конечно. Мишка, вообще, всегда прав, кроме тех случаев, когда ошибается.

— Маша! — Домбровская наконец переключает внимание на лед и новую звезду в короне “Сапфирового”, нежнейшую Марию Максимову, которая вылизывает на катке окончание произвольной, — смотри в центральную точку, но словно поверх трибун. Так, будто ты следишь за улетающим шариком, который уносит твою мечту. Понятно?

Мария кивает. Два янтарных озера больших спокойных глаз всегда приветливы и безмятежны. Если не знать, как трудно они проходят каждый этап подготовки, сколько сил требуется Маше почти на все, то никогда по ее взгляду не угадаешь этого.

Аля преодолевала, чтоб прийти к цели. Рада шла, потому что ее вело, то и дело, покачиваясь в сторону, но никогда не уходя с пути, с буддийским смирением и покорностью человека, верящего в судьбу. Милка преодолевала, чтобы кайфовать, чем была невероятно похожа на саму Вику. Лерка, чтобы летать и чувствовать свою мощь! Мара Ушакова — чтобы презентовать свою красоту. А ради чего преодолевает Маша? В каждой из ее девочек была какая-то заноза, цепляясь за которую, они не могли останавливаться. Только в движении вперед эта заноза не болела. А в Марии никаких заноз не чувствовалось. Машенька просто была. Просто приходила на тренировки. Просто каталась. Просто билась за каждый элемент на смерть. И просто уходила домой. Спокойная, словно вода летнего озера. Удивительная. Незабываемая. Вечная неразгадываемая загадка гармонии.

Вика следит за ее катанием и понимает, что сама она ничего б не добилась, не имей своих заноз, которые ее двигали вперед. Внутри Домбровской в такт движениям Маши всплывают слова песни, которую сегодня поймало радио:

Время залечит старые раны,

Счастье вернётся в стрократ

К тем, кто не судит невиноватых,

Если он сам виноват.

Тех, кто, не струсив, слышит средь шума

Глас своего существа,

Капля за каплей дух наполняет

Мужество.

И продолжает с улыбкой следить, как движется кисть правой руки Максимовой в такт мелодии, точно выписывая рисунок по воздуху. В маше на каплю мужества сантиметр маленького тела. Зачем ей все преодоления понять невозможно, но, можно допустить, что это ее форма любви и ее жертвоприношение жестокому богу фигурного катания.