Точка замерзания крови

Андрей Дышев, 1996

Группа ветеранов немецкой дивизии «Эдельвейс» собирается совершить восхождение на Эльбрус. Для сопровождения они нанимают горноспасателя Стаса Ворохтин. Но планы пенсионеров вдруг рушатся: на канатной дороге на группу нападает банда. Оказывается, старики-ветераны не так просты, как кажется на первый взгляд. В подошвах их горных ботинок спрятаны сильнодействующие психотропные средства, за которые можно выручить миллионы долларов. Стас включается в опасную игру. Ему не привыкать к лавинам, ледникам и даже к головокружительному полёту на вертолёте над горными ущельями. Гораздо тяжелей осознать, что рядом с ним находится предатель, которому так доверял…

15

Я схватил немца за руку и потащил за собой. Он слабо сопротивлялся, спотыкался, падал. Я бежал по тропе в ту сторону, откуда мы пришли.

— Да пошевеливайтесь же вы! — поторапливал я Гельмута. — Пока они не опомнились!.. Что вы все время падаете?

— Стас, вы бежите, как маленький лошадь! — задыхался Гельмут. — Я не есть молодой… Я не бегал так даже на войне…

Край снежного карниза под нами очень кстати обломился, и мы съехали по ледовому языку до кучки каменного мусора, где слегка потрепали свои пуховики. Рядом гудел сквозняком обросший сосульками камин. Я затолкал туда Гельмута, а затем втиснулся в узкий проем сам, как в переполненный автобус.

Там мы отдышались.

— Я не мог думать, — признался Гельмут, — что буду скакать, как… Э-э, Стас, есть такой шерстяной и трусливый животное, забыл, как по-русски.

— Ладно вам! — поморщился я. — Вы свою храбрость уже показали, когда отвернулись от Глушкова.

Старик несколько мгновений врубался в то, что я ему сказал. Затем протянул:

— О-о, Стас! — И покачал головой. — Вы плохо думаешь. Я имею столько лет, что не должен уже ничего бояться. Я похож на самый храбрый лев, который имеет самый маленький… Herz… Wie sagt man russisch"Herz"?^[8]

— Господи, Гельмут, про какой еще хер вы говорите?! — с возмущением сказал я.

— О, найн! Я имел ввиду другое…"Herz, mein Herz! Was soll das kirren, was bedeutung…"^[9] Не помню, кажется, это Гете.

— Куда они разбежались? — повторил я вопрос.

Гельмут блеснул своими фарфоровыми зубами.

— Илона бежала на верх. А Клюшкофф бежал вниз. Он совсем плохо думал.

— И какого черта их куда-то понесло! Надо было всем оставаться на месте. Была прекрасная ситуация — террористы испугались вертолетов и смылись.

— Что есть"смылись"? — не понял Гельмут.

— Гельмут! — вздохнул я. — Лучше бы вы те четыре года не воевали, а как следует учили русский! Я с вами разговариваю, как с ребенком… Почему вы не остановили Илону, когда она побежала вниз? Она ведь стояла рядом с вами.

— Илона боялась этот хеликоптер. Она думала, что сейчас он будет стрелять.

— Думала! Откуда вы знаете, что у нее вертелось в голове? Мне кажется, что она вообще ни о чем не думала! Все побежали, и я побежал!

— Я не понимаю, что вы говоришь.

— Да это я так… В порядке бреда.

Он меня, видите ли, не понимает! Это я не понимаю их всех! Такой удачный момент — и все коту под хвост! Кто-то очень вовремя поджег сигнальный патрон, и вертолеты пронеслись над нами явно только благодаря красному дыму. Но вместо того, чтобы орать, размахивать руками, Мэд зачем-то стала прятаться. А этот неприметный герой? То подыхал от гипоксии и даже не реагировал на ствол автомата, то вдруг в мгновение ожил и полетел за бандитами, опережая вертолеты. Крыша у них поехала, что ли? Может быть, проявился тот странный психический феномен, когда заложники вдруг начинают видеть в террористах своих союзников, а в освободителях — своих врагов?

Гельмут, искоса наблюдая за мной, грыз кончик сосульки. Активный, энергичный, в любой подходящий момент готовый взять инициативу в свои руки, он сейчас спокойно ждал, что я ему предложу. Скрытный дедуля, душа — не то, что потемки, а настоящий черный ящик, который простому смертному никогда не прочесть. Хоть бы для приличия показал, что волнуется за внучку.

— Они вернутся? — спросил Гельмут.

Вопрос был даже не двусмысленным. Я потерялся в догадках, кого немец имел ввиду.

— Вы о вертолетах? — уточнил я. — Или о бандитах? А может быть, об Илоне и Глушкове?

Гельмут рассмеялся. Он умел красиво смеяться.

— Мне казалось, что вы думаешь, как и я.

— К сожалению, ваши мысли для меня недосягаемы…

Я хотел добавить, что мне не ясно и то, почему Гельмут так спокойно отреагировал на поведение Илоны, как вдруг в проеме камина, на ослепительно-белом фоне, появилось лицо Тенгиза.

— Эй, пингвины! — восторженно заорал он. — А что это вы тут делаете? Дождь давно закончился!

Я даже мысленно обзывать себя не стал. Нет такого ругательства, какого бы я заслужил. В горах негромкий разговор слышен за сотни метров, и кому, как не мне, начальнику КСС, об этом знать. Тенгиз приказал нам завести руки за голову и подниматься друг за другом по своим же следам. Я смотрел на спину Гельмута, на то, как он без помощи рук пытается взобраться по плотному, сбитому из снежной пыли насту, и меня начал сотрясать смех. Приэльбрусье — проклятое место для Гельмута. Второй раз за свою жизнь он идет здесь под конвоем, держа руки за головой. В сорок четвертом — егерем дивизии"Эдельвейс", в девяносто шестом — миссионером. Я хоть и не суеверен, но наверняка сделал бы вывод: лимит предупреждений исчерпан, и следующая встреча Гельмута с Приэльбрусьем может стать последней. Возможно, это и есть последняя.

Мы поднялись на ледовый балкон, откуда несколько минут назад вся группа милейших людей разбежалась в разные стороны и по разным мотивам. Глушков, стоя на коленях, ел снег. Шапочка-менингитка валялась рядом, напоминая вспоротый и ополовиненный детский мячик. Мэд стояла в стороне, скрестив руки на груди, и с брезгливым видом смотрела на неприметного героя.

— Что, тараканы? — громко говорил Тенгиз, прохаживаясь по вытоптанной площадке. — Совсем соображение потеряли от счастья? Куда это вы от нас бежать вздумали? Кому вы здесь, кроме как нам, нужны? — Он повернулся ко мне и сунул под нос полуобгоревшую гильзу сигнального патрона. — Я тебя спрашиваю, переводчик! Ты поджег эту хреновину?.. А ты, ожившая мумия вермахта? Фронтовую молодость вспомнить захотел?.. А ну, всем надеть рюкзаки! В одну шеренгу становись! Сейчас проведем миссию примирения!

— Остановись, Тенгиз! — сказал Бэл, все это время безмолвно наблюдавший за нами. — Ночевать будем здесь. Вертолеты этот участок отработали и здесь больше не появятся. Не будем искать приключений на свою задницу.

Мы снова кинули рюкзаки на снег. Кажется, на сегодня все.

* * *

Лучше было бы вырубить во льду глубокую нишу, постелить палатку на снег, а на нее — кариматы. В пещере намного теплее и уютнее, чем в палатке, но Тенгиз, два раза тюкнув айсбайлем по ледовой стене, покачал головой и сказал, что рано еще ему могилу для себя рыть.

— Ставь палатку, а не болтай! — сказал он мне.

Для палатки балкон оказался маловат, две рястяжки не на чем было закрепить, и пришлось один край палатки обложить снежными"кирпичами", которые мы с Гельмутом нарезали маленькой лопаткой. Мэд под руководством Бэла тем временем разожгла примус и разогрела рис с мясом.

Ужин прошел при гробовом молчании. Тенгиз и Бэл отложили себе каши в пластиковые тарелки и, поднявшись на несколько метров выше, расположились на каменной площадке. Они сидели, свесив ноги вниз, и поглядывали за нами.

Глушков все еще не пришел в себя и от еды отказался. Он мне сказал, что не чувствует пальцев ног. Когда я стащил с него ботинки, то выяснил, что обувь все же немного маловата ему, и из-за этого кончики пальцев слегка"прихватило". Я стал растирать ему ноги, но это мало помогло. В моей походной аптечке, к счастью, были ампулы трентала и компламина, но они оказались замерзшими.

— Сунь в рот, — сказал я Глушкову, протягивая ему две ампулки, похожие на сосульки.

— Что это? Зачем? — вяло спросил он и, покачав головой, стал укладываться в спальный мешок. — Не хочу. Отстань от меня…

— Ты дурак, парень, — сказал я и тряхнул Глушкова за плечо. — В лучшем случае потеряешь пальцы. Тебе обязательно надо сделать укол.

Тенгиз, прохаживаясь у входа в палатку, загляывал внутрь и прислушивался к нашему разговору. Мэд сидела рядом со мной, пила маленькими глотками кофе и смотрела на малиновую вершину Эльбруса. Темно-синяя тень быстро подбиралась к ней и гасила еще полыхающий огонь, словно море заливало лавовый язык.

— Только не разгрызи, как леденцы, — предупредил я Глушкова, когда все-таки уговорил его, и он сунул за щеку ампулы. Мэд, зная, что Глушков не поймет ее, сказала, не отрывая губ от края чашки:

— Ты возишься с ним, как с маленьким ребенком.

— Это мой долг, — ответил я.

— Сейчас ты не начальник спасательного отряда, — тотчас возразила она, — а заложник.

Мне было тяжело дискутировать с Мэд по-немецки, и я предпочел молчание, хоть оно и было знаком согласия.

— Не надо брать в голову дурака, — сказал Гельмут, пристраиваясь вместе со своим спальником рядом с Глушковым. — Утро имеет больше мудрости, чем вечер. Спокойной ночи!

Понахватался русских поговорок, но правильно их произнести не может, — подумал я, кивком желая Гельмуту без нервных потрясений дожить до утра.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

8

Сердце… Как сказать по-русски"сердце"?

9

Гельмут неверно процитировал стихи:"Сердце, сердце, что случилось, что смутило жизнь твою?"(Прим. ред.).