Точка замерзания крови

Андрей Дышев, 1996

Группа ветеранов немецкой дивизии «Эдельвейс» собирается совершить восхождение на Эльбрус. Для сопровождения они нанимают горноспасателя Стаса Ворохтин. Но планы пенсионеров вдруг рушатся: на канатной дороге на группу нападает банда. Оказывается, старики-ветераны не так просты, как кажется на первый взгляд. В подошвах их горных ботинок спрятаны сильнодействующие психотропные средства, за которые можно выручить миллионы долларов. Стас включается в опасную игру. Ему не привыкать к лавинам, ледникам и даже к головокружительному полёту на вертолёте над горными ущельями. Гораздо тяжелей осознать, что рядом с ним находится предатель, которому так доверял…

14

Если бы мы не вляпались в эту скверную историю, я никогда бы не узнал, насколько талантлива Мэд как артистка. К группе она шла медленно, сильно припадая на"больную"ногу и при этом очень натурально вздыхала и постанывала. Несчастный гроссфатер, не ведая об игре, всерьез воспринял виртуальные страдания внучки и, завидев ее, кинулся к ней, тотчас провалился сквозь фирновую доску, упал плашмя, снова поднялся на ноги.

— Девочка моя! — кричал он. — Что с тобой?! Ты цела?! Ты сильно ушиблась?!

Мэд упала ему на руки. Я, невольно включаясь в игру, помог Гельмуту донести ее до нашего временного бивака. Мы опустили девушку на рюкзак.

— Черт возьми! — заворчал Тенгиз. — Что с ней? Куда она свалилась?

— Дайте пить! — попросила Мэд, облизывая губы, которые минуту назад я целовал.

— Что она говорит? — спросил Бэл, толкая меня в плечо.

— Она просит пить.

— Переводи без напоминания, — с угрозой добавил он, снимая с поясного ремня флягу.

Мэд сделала несколько глотков, схватилась за руку деда и попыталась встать, но в ту же секунду вскрикнула и снова села на рюкзак.

По-моему, она опасно переигрывала. Террористы вполне могли ее пристрелить, как обузу. Я пошел на помощь.

— Где болит? — спросил я по-русски, опускаясь перед ней на снег. — Коленка?.. Идти сможешь? Надо идти, Илонна! Ту муст геен, понимаешь меня?

И сдавливал пальцами ее ногу, будто сквозь брючину проверял, цела ли кость и не растянуты ли связки.

Бэл и Тенгиз лапшу заглотили и не поморщились.

— Глубокая трещина? — поинтересовался Бэл.

— Метров десять, — не моргнув глазом, ответил я.

— Странно, что вообще жива осталась. Будешь ей помогать, понял? Можешь переложить ее вещи себе.

Удружил, сука! Мэд, к счастью, не воспользовалась ситуацией и сказала:

— Не надо. Я способна нести рюкзак сама.

— Вольному — воля, — ответил Бэл, когда я перевел ему слова немки. — Но идти будем быстро.

Опираясь на мое плечо, Мэд встала, вялыми движениями отряхнула с пуховика снег. Я снял рукавицы и помог ей надеть рюкзак. Незаметным движением девушка поймала мои пальцы и крепко сжала их, словно хотела поблагодарить и напомнить, что мы теперь союзники.

— Вперед, потомки тевтонского ордена! — крикнул Тенгиз и подергал за веревку, словно впереди него стоял не Гельмут, а конь. Это, конечно, было совпадением, но вслед за его словами до нас донесся раскатистый гул, словно горы начала бомбить гроза.

Тенгиз затих, подняв палец вверх.

— Это что еще такое? — спросил он. — Неужели мое эхо?

— Это сошла лавина, — сказал я, застегивая на поясе опорный ремень рюкзака. — Из-за того, что ты орешь, как бегемот.

— Кончай пургу гнать! — не поверил Тенгиз.

— Ну-ну, — зловещим голосом предупредил я. — Ты в этом еще убедишься.

— Хочешь сказать, что от моего голоса может сойти лавина?

— Да, от голоса, от крика, свиста. И, тем более, от автоматного выстрела. Это я тебе гарантирую.

— Бэл! — негромко позвал Тенгиз, криво усмехаясь. — Ты слышишь, куда он клонит? Из автомата, говорит, палить нельзя, иначе лавиной накроет.

Я пожал плечами, мол, мне добавить нечего, и с дураком разговора не получится.

— Правильно говорит, — ответил Бэл и, неожиданно сдернув автомат с плеча, дал короткую очередь вверх. Глушков вздрогнул и зачем-то присел, словно опасался, что лавина может снести ему голову. Шипящее эхо волнами покатилось по контрфорсу, заметалось в кулуарах и растаяло всреди голубого хаоса ледопада.

— Ну!! — выждав минуту, закричал Тенгиз. — Где твоя шизданутая лавина? А? Лапшу вешаешь, пентюх! Пошел вперед, пока я тебя вместо лавины вниз не спустил.

Они напомнили о том, кто есть ху. Контраргументов я не нашел.

* * *

Во второй половине дня мы начали подъем по гребню и снова вышли на рубеж четырех тысяч. Бэл уступил мне место во главе связки, и я, щадя Глушкова, старался идти как можно медленее, и все-таки к вечеру неприметному герою стало совсем худо. Мы встали на привал в плотной тени, которую бросал на склон пирамидальный пик. Здесь было холодно и ветренно.

— Ты можешь идти дальше? — спрашивал я Глушкова, растирая ему щеки и массируя шею.

— Да… Наверное… — с трудом отвечал он, едва разлепляя болезненно порозовевшие губы и пытаясь оттолкнуть мои руки. Его пальцы были ледяными, как сосульки, зрачки"плавали", и мне никак не удавалось поймать его взгляд.

— Подыхает? — спросил Бэл.

— У него началась горная болезнь, — ответил я, поднимаясь на ноги.

— Это что еще за болезнь? — спросил Тенгиз, подойдя к нам. — Сифилис знаю, триппер тоже…

А ведь он слишком грубо притворятеся идиотом, подумал я, взглянув на непроницаемо черные очки Тенгиза.

Глушков засыпал сидя. Я принялся его тормошить.

— Эй, парень! Не спи!

— Козленочком станешь, Глушкович! — добавил Тенгиз и снова ко мне: — Врежь ему по зубам, чего ты с ним церемонишься?

— Единственный, кому бы я с удовольствием врезал по зубам, — ответил я, — это ты.

Тенгиз, словно перископ из подводной лодки, выдвинул шею из воротника пуховика.

— Бэл, он опять хамит! — пожаловался он.

Бэл, не обратив внимания на своего компаньона, сказал мне:

— Ты понимаешь, что мы его бросим здесь, если он не сможет идти?

— Понимаю, — ответил я.

— Тогда его жизнь остается на твоей совести.

Мы стояли вокруг Глушкова. Некоторое время молча смотрели на сидящего на снегу жалкого человечка и прислушивались к тонкому вою ветра.

— Я хочу сказать! — вдруг с необычной эмоциональностью для своей нордической натуры произнес Гельмут и шагнул к Глушкову. — Я есть немец, я был фашист. Да, это правда, но я не боюсь это сказать. Время идет, река меняется. Я думал, что все ушло в прошлое. Но теперь вы делаете, как фашисты! Вы хотите кинуть здесь человека, но он не виноват, что он есть человек и устал…

А Гельмут, оказывается, любит витийствовать и говорить с пафосом. Президент торговой фирмы"Нордвальд", а выступает, как политработник с полувековым стажем.

Немец тем временем опустился на снег рядом с Глушковым, словно объявлял вместе с неприметным героем сидячую забастовку. Мэд незаметно для всех бегала пальчиками по моей спине, но я не мог понять, что означали эти сигналы.

— Вы правы, Гельмут, — сказал я. — Оставить здесь человека — это омерзительно…

Мэд двинула меня кулаком под лопатку. Кажется, я сказал что-то не то.

— Фашисты не оставляли раненых, — снова сказал Гельмут, но уже более бесцветным и спокойным голосом. — Когда человек умирает один в горах — это много больше страшно, чем ад. Фашисты делали быструю смерть, и это есть гуманизм…

У меня мурашки пошли по коже. На что этот старый вояка намекал? Неужели предлагал пристрелить Глушкова? Бред какой-то! Немец не слишком хорошо владел русским, он попросту мог неточно выразиться.

— Ты о чем, батяня? — склонил голову Тенгиз. — Что-то я не въезжаю… Ну-ка, переводчик, растолкуй! — обратился он ко мне.

— Он говорит, — вольно пересказал я, — что никто из нас не пойдет дальше, если вы оставите Глушкова здесь.

— Да? — недоверчиво уточнил Тенгиз. — А мне показалось, что немчура имел ввиду другое.

— Тебе показалось, — подтвердил я, но это подтверждение лишь распалило любопытство Тенгиза.

— Нет, постой-постой, — отстраняя меня, произнес он, присаживаясь рядом с Гельмутом. — Какую ты там мысль о гуманизме изрек, Ницше? Раненных лучше пристрелить, а не оставить?

— Отвяжись от него, — усталым голосом сказал Бэл.

— Пусть объяснит! — все не мог успокоиться Тенгиз. — Мне просто очень интересно, как этот холеный представитель цивилизованного мира понимает гуманизм.

— Мы должны идти, — повторил Бэл. — Если опоздаем, сам понимаешь, ждать нас никто не станет.

— Плевать, — махнул рукой Тенгиз. — Доберемся до базы сами.

— Ой ли? — с сомнением покачал головой Бэл и, заметив, что я, Мэд и Гельмут внимательно прислушиваемся к разговору, прервал сам себя: — Ну все! Хватит болтать. Всем встать, пристегнуться к веревке!

— Мы никуда не пойдем, — упрямо повторил я. — Глушков болен. До утра, как минимум, он должен отдыхать.

И снова толчок кулаком в спину. Я повернул голову, вопросительно взглянув на Мэд. Лицо ее было напряжено. Она покусывала губы и смотрела на Глушкова как на пропасть, в которую кто-то намеревался ее столкнуть. Тенгиз заметил мое движение.

— Что там? Наша юная подруга тоже хочет высказаться? Битте, фрау, мы вас очень внимательно слушаем.

Мэд повернулась ко мне и, делая паузы между словами, словно ей, как и Глушкову, не хватало воздуха, сказала:

— Я еще молода. У меня впереди еще целая жизнь. Я не хочу погибать из-за какого-то авантюриста. Пусть он остается здесь или, если может, возвращается назад.

Я не стал переводить. Тенгиз терпеливо ждал.

— Ну так? — напомнил он. — Чего задумался? Что она там проблямкала?

— Она сказала, что, как и я, никуда не пойдет без Глушкова.

Тенгиз с недоверием покосился на Мэд, затем заглянул мне в глаза и нехорошо улыбнулся.

— Врешь ведь? — спросил он. — Точно врешь! В гробу она видала твоего Глуховина. Писала она на него с вершины Казбека. И сейчас я тебе докажу, что это так.

Он вдруг снял с плеча автомат и сдвинул вниз лепесток предохранителя. Я почувствовал, как у меня похолодела спина.

— У тебя хоть горсть мозгов осталась? — не веря в происходящее, спросил я.

— О чем ты? — захлопал глазами Тенгиз.

— Ты нахаляву загреб миллион баксов, смог уйти с ними, и теперь богат и свободен. Так на кой хрен тебе пачкать руки в крови, брать на душу труп?

Тенгиз вздернул кверху брови.

— Обаный бабай! Ты чего пургу несешь? Кто тебе сказал, что я намерен руки пачкать? Это сделает наша прекрасная мадам со свойственной ей арийской решимостью. Так ведь, Ева Браун?

Гельмут вскочил на ноги. Мне показалось, что он, возмущенный таким предложением, сейчас кинется на Тенгиза. Но немец отошел на пару шагов и демонстративно повернулся к нам спиной. Бэл, скрестив руки на груди, спокойно наблюдал за Мэд. Глушков, уронив голову на колени, спал.

Тенгиз протянул девушке автомат. Она смотрела себе под ноги и не двигалась. Когда короткий черный ствол приблизился к ее глазам, она с каким-то удивлением взглянула на оружие, словно впервые видела это предмет, затем подняла глаза на Тенгиза, будто спрашивая: не шутит ли он.

— Бери, бери! — кивнул Тенгиз. — Не стесняйся, здесь все свои.

Мэд взялась за цевье. Тенгиз разжал пальцы, и автомат оказался в руках девушки.

— Ты сошла с ума, — сказал я Мэд. — Неужели ты сделаешь это?

— Переводчик! — укоряюще произнес Тенгиз. — А ну-ка, на три шага назад!

Мэд вполоборота повернулась в Глушкову, поднесла автомат на уровень груди.

— Илона, что ты творишь! — повторил я.

Бэл передернул затвор и нацелил ствол мне в голову. Мэд с интересом рассматривала полированные бока автомата.

— В нем нет патронов, — улыбнувшись краем губ, сказала она и вдруг я заметил, что она смотрит куда-то в сторону, поверх моей головы, и ее глаза стремительно наполняются кровавым отблеском. Я круто повернулся, и в первое мгновение мне показалось, что по натечному льду пологого склона на нас несется красная лавина.

— Что это, господи?! — негромко произнес Тенгиз.

На склоне громко шипел, разбрызгивал искры и кровянил лед сигнальный патрон. Плотные клубы ярко-красного дыма дирижаблем взмывали в небо, вытягивались по ветру в косой эллипс.

— Кто это поджег? — крикнул Бэл.

Мы все переглянулись. Гельмут вздохнул и пожал плечами. Мэд кинула быстрый взгляд сначала на меня, потом на Глушкова.

— Мы все были здесь… — сказал я, но Бэл меня перебил и поднял палец вверх:

— Тихо!

Он поднял лицо, глядя на небо. До нас долетел слабый, но нарастающий с каждой секундой рокот. В первое мгновение мне показалось, что в километре-двух от нас сошла лавина, но рокот становился громче, выразительней, он струился сверху, из-за скального гребня.

— Вертолеты! — крикнул Тенгиз, выхватывая из рук Мэд автомат.

Бэл все еще крутил головой, но ничего не видел.

— Сваливаем! — коротко приказал он Тенгизу.

Тенгиз первым кинулся вниз и, поднимая тучи снежной пыли, заскользил на заднице по пологому склону, к скалам, среди которых можно было укрыться. За ним, волоча за лямку рюкзак с долларами, побежал Бэл. Твердый наст, который выдержал Тенгиза, проломился под тяжелой задницей Бэла, и он, освобождая себя от лишней тяжести, швырнул рюкзак вниз и, подобно бревну, покатился следом.

Рокот нарастал, я уже чувствовал, как дрожит воздух и ледовый балкон, на котором мы стояли. Волна восторга обожгла все внутри. Звук вращающихся лопастей уже бил по ушам, и вот, на мгновение закрыв собою солнце и кинув огромную тень на ледник, над нами пронеслась пара"Ми-двадцатьчетверок". Я, подняв руки вверх, закричал изо всех сил, но мой голос безнадежно утонул в рокоте. Мелькнули темно-зеленые узкие днища, растопыренные, как лапы крокодилов, подвески, красные звезды, блеснуло на полупрозрачных"тарелках"солнце, и вертолеты, сделав карутой вираж, нырнули за хребет.

Стало тихо. Я все еще смотрел на ломаный край хребта, похожий на зубы чудовища, сожравшего два вертолета одним махом. Неужели они нас не заметили? Но ведь красный сигнальный дым невозможно было не заметить!

— Они летели напротив солнца, — услышал я голос Гельмута. — Они не видели нас. Плохо…

Я опустил голову. Старый вояка по-прежнему сидел верхом на своем рюкзаке.

— Послушайте, Гельмут, — изумленно произнес я, озираясь по сторонам. — Это вы сделали? У вас есть сигнальные патроны?

Немец отрицательно покачал головой.

— К сожалению, Стас. Если бы я имел такой патрон, то я зажег бы его много раньше.

— А где Илона? Где Глушков?

Мэд и неприметный герой бесследно исчезли.