Дорога домой

Андрей Бинев

«Вспоминается мне история про то, как какой-то старый дурень закинул в сине море невод и поймал не то рыбу, не то что-то земноводное, а может быть, даже млекопитающее, вроде дельфина, что ли. А может быть, он и не невод вовсе закидывал, а бросил шашку с динамитом, и эта тварь всплыла кверху пузом. Свидетелей по этому делу не осталось, в рыбоохране таких случаев помнят массу, так что за точность не ручаюсь…»

Глава 4

Анна Гавриловна привыкла к неожиданным отъездам мужа на обеды и ужины без ее присутствия. Она давно смирилась с мыслью, что это тоже часть его секретной службы, обеспечивающей ей приятное существование в Париже, которое сливалось с ощущением легкой тоски и однообразия. После постыдного эпизода с Гулякиным, когда она чуть было не приняла непритязательную иллюстрацию за дорогой оригинал, Анна Гавриловна пересмотрела свою жизнь и, вспоминая отца, всегда призывавшего ее просчитывать несколько ходов вперед, в душе досадовала на себя и не прощала себе того скандала ни на секунду. Отец, незадолго до своей смерти, сказал ей задумчиво:

— Не приведи тебе Господи унаследовать от меня расчет и от матери безумие!

Но, к искреннему ее сожалению, именно так и случилось. В ней самым роковым образом сошлись эти гены, выталкивая друг друга в постоянном истерическом конфликте. Безумие матери упрямо вело Анну Гавриловну по скандальным, скользким дорожкам, а профессиональная расчетливость отца помогала с математической точностью определить все силы и векторы их приложения на этом губительном пути.

В тот час, когда ее Саша и генерал Сергеев усаживались за столиком в предвкушении свежей крольчатины, Анна Гавриловна, накинув на голову белый платок, вошла в храм.

Там было пусто, потому что служба уже давно кончилась, а следующая еще не поспела. Отец Василий возился в углу церкви, у распахнутых врат алтаря с огромным свечным канделябром, который постоянно развинчивался и даже дважды распадался вместе с горящими свечами прямо во время службы. Священник, пыхтя, закручивал пассатижами медную проволоку, приспособленную им для соединения двух упрямых металлических частей.

— Батюшка, — услышал он за спиной несмелый голос прихожанки Анны Гавриловны, — Вы бы оставили этот труд! А мой Саша привез бы сюда техника из посольства…

— Благодарствую, дочь моя, — покосившись на Анну Гавриловну и раздувая от старания и напряжения щеки, ответил отец Василий. — Обращусь! Да вот служба через два часа, а тут такое… Непотребность! Ты чего пришла? Дело есть?

— Поблагодарить, батюшка, за участие ваше в муже моем. Благодаря исключительно вам, святой вы человек, его тут оставили еще на год. Слово замолвили за нас, за сирых.

— Дела Божьи! — вздохнул отец Василий и, придерживая канделябр, отступил на полшага, оценивая плод своих стараний.

Он спустился со ступенек, покрытых ковровой дорожкой, и встал рядом с Анной Гавриловной, держа в своих небольших, но на удивление крепких руках пассатижи и моток медной проволоки.

— Ну, как? Можем еще! — довольный собой, беззвучно засмеялся священник и склонил бородатую, кудлатую голову. Он показал глазами на начищенный до блеска канделябр у врат алтаря. — Отец Борис, предшественник мой, оставил. А ему отец Кирилл, а тот уж со святой русской земли еще молодым иереем привез в Париж из Костромы сей канделябр. А уж сколько тот служил в Костроме-то, кто знает! Старинная вещь! А ты говоришь, техник починит! Знаю я ваших техников. Упрут, черти, прости господи!

Отец Василий попытался перекреститься, но помешали зажатые в руке пассатижи, и он удовлетворился лишь легким поклоном в сторону обильно золоченого иконостаса.

— Да что вы, батюшка! — запричитала Анна Гавриловна. — Там нынче люди все честные, верующие.

— Именно, что «нынче»! — недоверчиво посмотрел на нее сверху вниз отец Василий, — А как так можно, чтобы нынче верующие, а надысь неверующие, и завтра обратно верующие? А вдруг увидит канделябр и сразу станет «нынче» же неверующим, и упрет! А потом опять уверует, но канделябр-то не вернет!

Анна Гавриловна испуганно пожала плечами, запутавшись в философских размышлениях отца Василия, но на всякий случай перекрестилась и поклонилась канделябру.

— Пойдем-ка чайку с тобой выпьем на заднем дворе, — распорядился отец Василий. — Там и самоварчик, должно быть, поспел уже. Иди, иди вперед. Я сейчас, переоденусь только, а то ряса на мне рабочая. Негоже так!

На заднем дворе была уютная беседка со столиком и двумя скамьями, увенчанная небольшим куполом на четырех витых столбиках. Над куполом смотрел в небо православный крест из желтого металлического сплава.

Пока отец Василий менял рясу и нательную рубаху, расчесывал кудри и бороду, подстригал маникюрными ножничками перед зеркалом, вытягивая от старания полные губы трубочкой, разросшиеся кустистые брови, Анна Гавриловна накрывала на стол. На белой скатерти с полинялой вышивкой появились чашки с блюдцами, заварной чайник, розетки с вишневым вареньем и московским печеньем, которые привозили в Париж так же, как привозят нашим соотечественникам во всем мире черный хлеб и селедку. Даже если в тех местах есть свой хлеб и своя селедка, и свое печенье.

— Спасибо, хозяюшка! — широко заулыбался священник, неслышно подкравшись к Анне Гавриловны со спины.

Она вздрогнула, резво обернулась и почему-то опять перекрестилась:

— Ой! Батюшка! Испугал! Да и какая же я вам хозяйка? Гостья и только. Попадьи-то у вас нет…

— Да! — протянул отец Василий и сел на лавку, привычно закатав к локтям широкие манжеты. — Терплю неудобства и осуждение. Нам ведь спутницы, так сказать, никак не положено! Только ведь все попадьи уж давно разобраны, матушка!

Он засмеялся и хитро прищурился на Анну Гавриловну. Она ощутила знакомый ей по прошлому приключению душок и смущенно опустила глаза. Опять захотелось перекреститься, но Анна Гавриловна побоялась: вдруг священник поймет, что она приняла близко к сердцу скабрезность его намеков, и тогда их отношения прервутся на той своей невинной стадии, на которой существовали до сих пор.

— Да ты не смущайся, дочь моя! — поменял отец Василий тон и разлил по чашкам заварку. — Вот тебе заварочка покрепче, кипяточек в самоварчике. А вареньице-то из Киева — прихожанин один аж ведро привез. Дай Бог ему прощения! Печеньице вот московское, а сухарики местные. Кушай себе на здоровье, милая! Кушай.

Пили чай молча, не поднимая друг на друга глаз. Наконец, отец Василий обтер полные губы и удовлетворенно вздохнул:

— У нас тут гости из стольного града бывают последнее время частенько. Слыхала?

— Слыхала, батюшка! — закивала Анна Гавриловна, невольно переходя как обычно, когда находилась около священника, на книжный, патриархальный язык. — За то и благодарить пришла, что помогли мужу моему.

— Так ты уж полгода благодаришь-то! А я ведь о другом.

Священник оглянулся вокруг себя, посмотрел на появившегося в углу сада садовника-француза, крупного, молчаливого старика, и приблизил лицо к Анне Гавриловне:

— Я вот о чем, дочь моя. Ты бы мужа своего порасспросила. Земля слухами полнится — будто в Москве готовят какие-то люди, ну, как бы сказать, скандальчик один. Будто бы власть к смене идет! Сильные мужи хотят слабых заменить. Верно ли это?

Анна Гавриловна захлопала глазами.

— Не слыхала? — прищурился отец Василий и строго, из-под бровей стал буравить Анну Гавриловну пристальным взглядом.

— Не слыхала, батюшка! Ой, не слыхала! — снова запричитала Анна Гавриловна, внутренне ужасаясь своему тону, от которого веяло придуманной кем-то в советском сказочном кинематографе кукольной стариной. — И Саша мой ничегошеньки не говорил. Так мы ведь далёко от родины-то!

— И мы далёко! — не унимался священники, — А все равно слухи до нас доходят.

— Откуда же? Как же?

— Намедни к Патриарху обратился один большой человек и спросил не то чтобы благословения, а, как бы сказать… чтобы церковь поддержала смену светской власти. Мол, антихрист изгнан, и на трон взошел избранный народом-богоборцем человек.

— Боже милостивый! А кто ж тот человек-то? — побледнела Анна Гавриловна, вдруг необыкновенно остро почувствовавшая в этой новости опасность для себя и мужа.

— Это нам неведомо! Но мы хоть и маленький приход, а всё радеем душой за веру, за православие. Приезжий просил быть готовыми к литургиям во славу новой власти. Текстик вот предложил…

Отец Василий извлек из закатанного рукава бумагу и помахал ею перед носом Анны Гавриловны, потом спрятал обратно.

— Выходит, готовится нечто важное. И мы должны знать, что нас ожидает. У нас ведь тут тоже служба! Мы как солдаты — «дан приказ ему на запад, ей — в другую сторону». Вот бы знать, кому, понимаешь, на запад, а кому — в другую сторону. Да и в какую. Так что ты расстарайся, милая, порасспрашивай Александра Васильевича-то. Не может такого быть, чтобы мы тут отголоски такого важного дела чувствовали, а он при своей должности жил бы в неведении. Упредить бы надо события касательно себя. А ты пей чай-то, вареньицем не побрезгуй. Целое ведро привез один из Киева! Да уж я говорил это! Вон и печеньице московское.

Отец Василий протянул Анне Гавриловне печенье, и она, думая о чем-то тревожным, послушно взяла его.