Дорога домой

Андрей Бинев

«Вспоминается мне история про то, как какой-то старый дурень закинул в сине море невод и поймал не то рыбу, не то что-то земноводное, а может быть, даже млекопитающее, вроде дельфина, что ли. А может быть, он и не невод вовсе закидывал, а бросил шашку с динамитом, и эта тварь всплыла кверху пузом. Свидетелей по этому делу не осталось, в рыбоохране таких случаев помнят массу, так что за точность не ручаюсь…»

Глава 13

Появление Копенкина в Западной Европе было предопределено всем долгим и мучительным процессом исторического шествия Советской власти. Заболевший раком легкого с отчаянием восклицает: «Ах, как чудесно было курить, начиная с юности, почти с детства! И какое теперь несчастье в зрелости!» Ему и в голову не приходит, что не кури он все эти годы, так, возможно, и не болел бы сейчас этим последним недугом. Так и Советская власть — для многих приятная, удушающая слабость, но не будь ее так долго, не случилось бы того, что свело в могилу тело огромного колосса.

Малая раковая клетка, не производящая ничего, кроме смерти, была представлена теперь мировой общественности бывшим комсомольским функционером Валерием Романовичем Копенкиным. Клетка, как известно, имеет свойство размножаться, образовывая отвратительную на вид и по последствиям опухоль. Вокруг Копенкина очень быстро образовалась смертоносная колония таких же клеток и опасный тумор дал заметный рост.

Однажды в середине восемьдесят девятого, когда большая часть наших соотечественников устремилась на дачи и на юг страны (за границу тогда еще ездило очень малое количество людей), в опустевшей жаркой Москве, в одном из «темных» домов в ближайшем к Новой площади переулке, рядом с ЦК комсомола собрались «двенадцать разгневанным мужчин». Гневались они на крушение идейных принципов, объединявших и кормивших их.

Как водится, для куража крепко выпили и быстро захмелели. Возглавлял эту вечеринку заговорщиков один из секретарей центрального комитета комсомола, имя которого теперь уже никому ничего не скажет, потому что уже через год его застрелили в подъезде собственного дома и больше о нем никто никогда не вспоминал. Но тогда, летом восемьдесят девятого, он был обличен особыми полномочиями, исходившими от высшего руководства его политического ведомства и от самого генерал-полковника Артема Лаврентьевича Бероева.

Как называли этого человека в среде комсомольского актива, действительно очень трудно вспомнить — не то Леней Королевым, не то Лешей Царевым, не то еще как-то, но доподлинно известно, что в секретной памяти ведомства Бероева он числился под псевдонимом «Князь». Возможно, из-за фамилии (не называть же агента прямо — «Король» или «Царь»! Хоть какая-то конспирация-то должна быть!), а, возможно, из-за того, что этот титул вполне подходил к его заносчивой и независимой манере общаться с нижестоящими товарищами по молодежной организации, основанной на удивительных принципах «демократического централизма».

Князь обвел присутствующих комсомольских функционеров тяжелым взглядом и произнес фразу, которая определила весь дальнейший процесс натурализации «молодежного резерва» в новых, рыночных условиях:

— Комсомол — это золотая кладовая партии!

Хмельные глаза присутствующих не отлипали с этой минуты от разгоряченного лица вождя.

— Партия сказала «надо» — комсомол ответил «есть»! — очень к месту вставил один из главных действующих лиц в КМО СССР Валера Копенкин.

Его за глаза называли «Майором», и мало кто сомневался, что это просто дружеское прозвище.

— «Майор», как обычно, прав! — кивнул Князь.

Он поднялся, прошелся по комнате, взял со стола, с одной из общих тарелок, пучок зелени и запихал его себе в рот. Зеленые веточки и листики исчезали в прорези его губ, будто где-то внутри головы Князя находился механизм по измельчанию всего, что угодит в его безжалостные жернова.

— Выстраиваемся и занимаем позиции, — объявил он так, будто предстояло генеральное сражение.

Выстроились славно: разделились на три главных фланга. Группу «Центр» заняло мощное подразделение, работа которого заключалась в накоплении финансового потенциала, его сохранении и перераспределении. «Левый» фланг достался специалистам в области пропаганды, дезинформации и прикрытия специальных операций. «Правый» фланг — так называемому научно-промышленному сектору.

Князь назначил руководителей правого и левого флангов, в то время как сам, естественно, возглавил «Центр».

Копенкину доверили «правый» фланг, на «левый» временно назначили некоего Мотьку Лескова, комсомольского прохиндея бандитской наружности, прославившегося тем, что, несмотря на все ограничения, сумел открыть в Москве, Ленинграде и Свердловске молодежные ночные клубы и дискотеки, на которых бойко шла торговля легким наркотиком, спиртным и девками. Ему было поручено проникновение на телевидение, радио и в несколько крупных тиражных газет. Забегая вперед (даже очень и очень вперед!), следует признать, что Лесков все это сделал блестяще и добился такого головокружительного успеха, что мир ахнул. Он умудрился сломить сопротивление сотен тысяч человек, занятых в этом производстве, сначала акционировав основные предприятия в области медиабизнеса, а потом сдав их «тепленькими» с рук на руки высоким, поспевшим к тому времени высоким государственным чиновникам за полнейшую индульгенцию своей высокодоходной мошеннической деятельности.

Копенкин хорошо знал Лескова, потому что свои научно-промышленные операции он не мог проводить без «прикрытия» и пропагандистского потенциала «левого» фланга. Увесистая часть прибыли от деятельности «правого» фланга шла в виде премии или, как сейчас принято говорить, «бонуса», в карман Мотьки Лескова.

Однако же и правый фланг Валерия Копенкина развивал наступление не менее бойко и успешно, чем левый, Мотькин. После того совещания, которое возглавил покойный ныне Князь, утекло много воды, а с ней и денег из «центральной» кассы. Первое крупное предприятие, названное кооперативом «Минотавр», очень быстро разрослось, распустило щупальца и наметало столько икры, что вылупившиеся мальки почти за год сожрали весь планктон, находившийся в советской акватории. «Минотавр» занимался скромной, почти невинной деятельностью: развитием научного и лабораторно-опытного потенциала образованной части советской молодежи. Обнищавшие почти сразу после начала перестроечного бума научные институты и исследовательские сектора сдавались без боя вместе со всем своим научным потенциалом, территориями, техникой и материальными ценностями. Они быстро объединялись в кооперативы под названиями, клонирующимися из имени своей матки, и наводнили страну разного рода «Мино-лес», «Мино-нефть», «Мино-газ», «Мино-цветмет», «Мино-военпром», «Мино-технологии», «Мино-банк», «Мино-страх» и прочее. Потом все это стало дробиться, менять названия, лица хозяев, но суть свою сохраняло ревностно.

Во главе этих разного рода «минотавров» ставились проверенные парни или даже порой достаточно зрелые девушки из молодежных организаций, а позже — из ведомства Бероева, в котором тоже нередко служили бывшие комсомольские активисты. Эти, последние, обрушились на новые экономические опухоли, прыщи и наросты наподобие грязевого потока с вершины когда-то сурового, бескомпромиссного идеологического гиганта.

Было ли то явлением «дикого капитализма» — об этом непременно будут спорить будущие историки. Возможно, кто-то из них, обладающий тонким, изящным и в то же время мятежным умом, придет к некоему выводу, за который в им же исследуемое время его бы без всякой жалости поставили к стенке, как отъявленного контрреволюционера и «врага народа». Этот вывод будет заключаться в абсурдном, на первый взгляд, умозаключении: то, что мы считаем крушением коммунистической идеи, в действительности явило собой апофеоз «развитого социализма», то есть стало его вершиной. Убийственным аргументом этого открытия станет буквально следующее: так называемый «дикий капитализм» поддержало такое количество «проверенных и доверенных» строителей коммунизма, что назвать результат их конечной деятельности иначе, чем планировавшийся раньше ими же «развитой социализм», никак невозможно. Именно в это время народу открыли глаза на истинную форму социализма. Оказывается, многие годы параллельно с почти дизентерийными потугами на одной шестой земного шара в «оппортунистической» Скандинавии строилось нечто похожее. Оказывается, современный капитализм — это не что иное, как «социализм с человеческим лицом». Причем выяснилось, что лицо это многим давно знакомо по агитационным плакатам с изображениями больших и маленьких вождей коммунистической партии Советского Союза, по фотографиям «рыцарей революции» в кадровых аппаратах карательных органов и по тем же фотографиям в анфас и профиль в некоторых авторитетных тюремных делах.

Насколько это «лицо» имело сходство со скандинавской социальной формацией, задумываться было некогда, потому что зазевавшийся в этот период человек рисковал вылететь из грубо сколоченной государственной лодки, несущейся по бурной, полной опасных порогов, реке стяжательства и грабежа.

Бероевцы и их младшие коллеги из охранных структур, включая государственные, накрывали всю Систему надежной крышей и выгребали из-под нее случайно попавших туда людей и конкурентов из «теневого», классово близкого, ведомства — наглой уголовной братвы. Дошло до того, что назначение на высокие общественные должности «воров в законе» не могло пройти без утверждения в «минотавровском Центре». Принято было считать, что это своего рода социальная помощь, направленная на сохранение особой национальной культуры — советской, вполне организованной уголовщины. «Незащищенная» часть общества, то есть оступившиеся когда-то раз и навсегда соотечественники, даже назначались на почетные должности «смотрящих», «авторитетов» и, более того, возводились в ранг генеральных директоров денежных предприятий. Тех, кто не понял сути этой гуманной «социальной» политики, немедленно «изымали из оборота», как неспособных к исправлению «паршивых овец». Органы и специальные службы, широко представленные в СССР, а также разного рода общественные фонды (инвалидные, инвалидно-военные, церковные, «детские» и молодежные) делили между собой налоговые и таможенные льготы, намертво вцепившись друг другу в глотки.

«Минотавр», извиваясь всем своим гибким телом, пожирал всё, что попадало ему на зуб. Бероевцы выстроились «свиньей» и вели смертельную атаку на редуты конкурентов, защищая священные территории империи «Минотавра», а, значит, и свои собственные. Теперь это была их родина, их идеология, их судьба. По стране загремела пальба, как в американском «вестерне». Доставали везде — и дома, и в тюрьме, и даже за границей. Многие успокоились, остальных успокоили.

Предприятия «Минотавра» наливались силой и кровью в то время, когда многие презирали связь с комсомольскими и шпионскими ведомствами, откуда шла эта сила и кровь, но теперь в них скопилось столько силы и столько крови, что нет мощнее их, и ни у кого сейчас нет такого запаса здоровья и долголетия.

Копенкин учел ошибку Князя, неосмотрительно пожелавшего не только сохранять и распределять доверенный ему золотой мешок, но и владеть им, как единственный его хозяин. Князь был стерт из памяти народа, а на его место назначили другого человека, который отошел от дел уже через год, передав свое место кому-то следующему. Тот, который сейчас занят сохранением богатства, уж и не упомнит, откуда оно на самом деле взялось, и кто или что стояло у его истоков. Кадровый метод «казино» придуман не дураками: каждая «команда» работает лишь год и, взяв свое еще до подведения итогов, уходит в небытие. Она не знает, каков баланс ее годовой деятельности, а пришедшая ей на смену другая «команда» никогда не узнает своего баланса. Справедливо будет заметить: «Но ведь кто-то же должен это знать! Кто-то же должен всё суммировать!» Так вот, должен! Но имя этого человека или, возможно даже, имена нескольких очень упрямых людей, работающих на «общее дело», и есть самая главная тайна нашей цивилизации. Князь ведь тоже был призван кем-то другим, и Бероев отчитывался перед кем-то, и Зеломудров зависел от кого-то, и Мотьке Лескову отпускал грехи кто-то, безликий и скромный! Но кто? Неужели, сам господь Бог? Тогда выходит, что и он не устоял перед земными благами? Это вряд ли! Наверное, это все же Тот, кого Господь низверг с небес. Не будем поминать его имя! И его число!

Копенкин не раз думал об этом и даже однажды на встрече «накоротке» с Лесковым и Зеломудровым (настоятельно рекомендованным Бероевым) заикнулся о том, что хорошо бы знать, кого благодарить за всё.

Зеломудров побледнел и отчаянно замахал руками:

— Никого не стоит беспокоить своими глупыми благодарностями! Если понадобится, с вас спросят. И еще как спросят!

Пришла очередь побледнеть Копенкину и, на всякий случай, Мотьке Лескову. Хорошо, хоть только этим всё и ограничилось!

Очередной визит Копенкина в Западную Европу был вызван расширением «минотавровского» влияния на какие-то энергетические сферы Старого света. Трансформирующийся в более или менее цивилизованные формы «Минотавр» требовал теперь к себе особого внимания. Нужны были консультанты, окончившие самые престижные высшие учебные заведения на Западе, носители языка межнационального общения, то есть английского, и желающие совместить свою кровеносную систему с кровеносной системой «Минотавра». Многомиллионные прибыли копенкинского и лесковского фланга грозили перейти в миллиардные значения, а, значит, им становилось очень тесно на одной шестой земной суши.

Валерий Романович Копенкин был пионером своего дела и нуждался в помощи и поддержке Зеломудрова. На этом настаивал и Бероев. Еще в Москве Копенкин слышал о том, что бероевская «боевая» подруга Давлетбаева назначена «смотрящей» к Зеломудрову, но лично с Давлетбаевой знаком не был. Направление же его самого к Зеломудрову за помощью теперь выглядело совершенно иначе: начинался новый этап распределения средств и прибылей, который должен был находиться под многоступенчатым контролем Бероева и тех, кто незримо стоял за его сутулой спиной. Однако то фиаско, которое Копенкин чуть было не потерпел в самолете, когда вылез со своей идиотской заботой об отце-алкоголике Раисы Ринатовны, едва не поставило всю операцию на грань провала с первых ее шагов. К мелочам, учили когда-то «майора», надо относиться с уважением, потому что они способны перечеркнуть главное.

Кроме того, Давлетбаева понравилась Копенкину — хорошо сложенная бабенка, голодная и злая. Ее отставка в качестве близкой подруги Бероева очевидна, а, значит, занять вакантное место можно и даже нужно. И ей хорошо, и Бероеву помощь, да и самому можно будет получить удовольствия.

Именно с этими мыслями Копенкин и позвонил в посольство Давлетбаевой на следующий день после своего приезда.

— У меня сегодня встреча с послом, Раиса Ринатовна, — мягко сказал он. — А после этого я бы хотел загладить свою вину перед вами. Не будьте так жестоки, пощадите!

— Ну разве что пощадить, — засмеялась в трубку Раиса Ринатовна. — Хорошо! Пусть будет по-вашему.

После позднего ужина в Гранде поднялись в копенковский номер, где Раечка Давлетбаева начала «щадить» Валеру Копенкина почти сразу, с порога. Тут все было и «по-вашему» и «по-нашему», и еще по какому-то очень пикантному. Расставались трудно, жарко сцепившись руками.