Дорога домой

Андрей Бинев

«Вспоминается мне история про то, как какой-то старый дурень закинул в сине море невод и поймал не то рыбу, не то что-то земноводное, а может быть, даже млекопитающее, вроде дельфина, что ли. А может быть, он и не невод вовсе закидывал, а бросил шашку с динамитом, и эта тварь всплыла кверху пузом. Свидетелей по этому делу не осталось, в рыбоохране таких случаев помнят массу, так что за точность не ручаюсь…»

Глава 11

Глядя в иллюминатор самолета, мальчики видели сквозь неожиданный для них дождь размытые очертания аэропорта имени Шарля де Голля.

— Ну, вот! — скучно канючил Гаврик. — Вечная невезуха! Накрылись наши яхты медным тазом!

— Ты о чем? — оторвался от своих мыслей Максим и недовольно взглянул на младшего брата.

— Да ты посмотри, какая погода! Льет как из ведра! — возмутился Гаврик. — Все лето, наверное, таким будет! Ну и Франция! Тоже мне Европа!

— Нет, Гавр! Таким лето не будет! — авторитетно покачал головой Максим.

— А каким? — надежда блеснула в глазах мальчика. — Ну, каким же?

— Снег, ветер, лед! Вот каким! — ухмыльнулся Максим. — Всё пропало! Ты что же, не слышал об озоновых дырах? Чудак! Над Францией обнаружена самая большая из них. Вот через нее всё и льет, а потом снег повалит. Так что в местные порты смогут заходить только ледоколы. Надо было лыжи с коньками с собой брать, и шубы, а ты вон тащишь, как дурак, маску с ластами и шорт пионерских аж пять пар. Над тобой вся Франция будет теперь ржать!

— Какой же ты идиот, Макс! — покраснел Гаврик. — Прямо не верится, что нас одни и те же родители родили!

— Конечно! Ты от пингвинов произошел. От тебя эту горькую правду скрыли при рождении. Знаешь, есть такие толстые пингвины — глупые и смешные. Так это и есть твои родители и братья с сестрами, Гавр!

В этот момент нежный женский голос, наконец, объявил в динамик, что пассажиров приглашают к выходу из лайнера. Словно по команде того же голоса за иллюминатором вдруг показалось яркое летнее солнце, и свет от его лучей заплескался в капельках немедленно прекратившегося дождя.

— Не хнычь, пингвин! — засмеялся Макс. — Ледниковый период перенесен на три тысячи лет по просьбе уважаемой публики! Будет тебе яхта и облупившаяся кожа на твоем дурацком клюве. Вперед, к тем, кто выдает себя за твоих родителей! Из жалости, конечно, к братьям нашим меньшим!

— Дурак! — уже спокойно констатировал Гаврик и поднялся с кресла.

— Тебя никто не просил представляться, — продолжал язвить Макс и грубо вытолкнул Гаврика в проход между креслами.

Гаврик громко жаловался родителям, пока они все вчетвером шли через зал к выходу из аэропорта:

— Макс меня все время унижает! И вас тоже! Он назвал вас пингвинами!

— Кем? — воскликнул Александр Васильевич. — Макс, в чем дело?

— Этот стукач нагло врет! — ответил Максим и остановился. — Пингвином я назвал его одного, а он заключил, что коли он пингвин, то и вы, стало быть…

— Выпорю обоих! — незлобно прервал сына Власин-старший, поставил на пол две дорожные сумки и быстро и ловко хлопнул сыновей по затылкам.

— Я уступаю «торжественную порку» младшему брату, как уступаю ему всё в нашей с ним совместной мучительной жизни! Его жирные, розовые ягодицы с трепетом ждут отцовского ремня. Двоечник, которому лишь из жалости ставят тройки в школе, праздный фантазер и мерзкая ябеда! Вот кого вы родили, а я воспитал.

— Мальчики! — возмутилась Анна Гавриловна. — Вы меня расстраиваете! Разве можно так относиться друг к другу? Ведь вы самые родные, самые близкие люди!

— Мама! — грустно закивал Максим. — Я всегда считал Гавра другом человека! И даже готов признать его братом, но истина не может так долго скрываться за той же самой жалостью. Пусть это даже гуманно, с точки зрения нас, людей…

— Всё! — рассердился наконец Власин-старший. — Заткнулись оба! Я тебе говорил, Анечка, поздние дети всегда рождаются идиотами.

— Самые поздние особенно, — не унимался Максим и со смехом покосился на почти плачущего Гаврика.

— Боже мой! — всплеснула руками Анна Гавриловна. — Какое мучение быть единственной женщиной в этой казарме!

В машине Гаврик с обидой молчал и смотрел в окно. Но постепенно вид беззаботного, веселого Парижа выжал из его памяти последний разговор, и он, упираясь носом в стекло, чему-то начал слабо, мечтательно улыбаться. Максим незаметно заглянул ему в лицо и вдруг нежно обнял за плечи.

— Ты чего? — испуганно отстранился младший брат.

— Ничего, Гавр! Я пошутил! — шепнул ему Максим. — Ты не пингвин.

Гаврик заметно засмущался и благодарно улыбнулся, в то же время немало удивляясь тому, что брат первый сделал шаг к примирению. Его обычная настороженность в общении со старшим братом сменилась неосмотрительной доверчивостью. Расплата пришла незамедлительно.

— Ты просто толстый, жалкий кролик, и родители твои — старые несчастные зайцы! — вздохнув, закончил Максим.

Гаврик, задохнувшись от возмущения, резко оттолкнул руку брата и уже без всякой улыбки вновь уставился в окно. Анна Гавриловна обернулась с переднего пассажирского кресла и, удручающе глядя на Максима, покачала головой.

Она ожидала, что сыновья в этом году приедут в Париж, потому что собиралась провести с ними лето в России, на старой даче родителей в Орловской губернии, на излучине небольшой мелкой речушки. Там было так скучно и так тихо, что только в тех местах Анна Гавриловна с трепетом ощущала скрывшуюся от прошлой и нынешней власти домотканую патриархальность своей родины. Ей всегда казалось, что именно в таких, забытых людьми, но не Богом, местах хоронилась от никчемной революционной суеты печальная и добрая русская душа, которую не трогали, не беспокоили здесь лишь потому, что в этих местах и революционному бунту самому было тоскливо. Анна Гавриловна до слез любила эту тишину, эту скуку, эту «бунинскую вечность».

После «кроличьего обеда» Власин пришел домой раньше обычного, вывел жену из дома и долго шел молча впереди нее к набережной. Она, не понимая, что происходит, и думая над тем, что сейчас, видимо, наступит наказание за то, что она разоткровенничалась с отцом Василием и это стало известно мужу, похолодела. Александр Васильевич подошел почти к самой воде и сел на каменную ступеньку, ведущую к старой средневековой лодочной пристани. Он поднял глаза на остановившуюся в нерешительности рядом жену и указал ей глазами на место рядом с собой. Анна Гавриловна несмело села на темную каменную ступень, позабыв от волнения, что на ней широкая кремовая юбка, которая теперь определенно изменит цвет на самом неподходящем и неловком для этого месте.

— Надо вызывать сыновей сюда, — тихо сказал Власин, глядя на тихую, темную воду.

— Зачем? — вырвалось у Анны Гавриловны. — Мы же собирались домой, в отпуск…

— Планы изменились, Аня, — так же тихо, как и прежде, ответил муж. — Думаю, это лето следует провести здесь, всем вместе. Понимаешь?

— Не понимаю, — вдруг вспыхнула Анна Гавриловна. — Ничего не понимаю!

— Мы уже говорили об этом, — тверже продолжил Александр Васильевич. — В Москве готовится что-то очень странное. Очень! Может так получиться, что придется выбирать, где жить дальше. Но дети, которые находятся сейчас дома, связывают нас по рукам и ногам. То есть не оставляют нам выбора! Теперь ты понимаешь?

Анна Гавриловна опустила глаза и молча кивнула.

И вот теперь, когда все четверо ехали в машине, она вдруг успокоилась и подумала, что ей жаль лишь той забытой всеми «бунинской вечности», а всё остальное можно будет сохранить рядом с собой. Она с нежностью посмотрела на Александра Васильевича и неожиданно погладила его ладонью по щеке. Власин, не отрывая глаз от дороги, а рук от руля, покосился на жену и чуть заметно скривил губы в улыбке. Он будто услышал ее мысли и принял благодарность.

«Если все будет так, как видится теперь, то у нас не останется ни малейшего шанса сохранить то, что добывалось Сашей так долго и трудно — от той фантастической рыбалки в Оби до тихих вод Сены», — думала Анна Гавриловна, глядя на суетившиеся впереди тормозные огни парижских автомобилей. Она еще не знала, что будет делать, как поступать в связи с приближающимися с пугающей неотвратимостью изменениями в их жизни, но уже старательно крепила душу, сжимала кулачки и губы.

— Папа! — услышала она за спиной голос Гаврика. — Мы поедем на океан? Там яхты…

— Гаврик, — опередила мужа с ответом Анна Гавриловна, — папа за рулем… движение в Париже сложное. Ты же видишь, пробки! Оставь этот разговор, пожалуйста, на более позднее время.

— Но он же обещал! — заныл Гаврик.

— Я никому ничего не обещал, — твердо сказал Александр Васильевич. — Посмотрим по обстоятельствам.

Он был почти убежден, что не сумеет сейчас вырваться в отпуск и тем более моря, океана не увидеть ни ему, ни жене, ни детям в этом году. Александр Васильевич не мог и предположить в этот момент, что те самые обстоятельства, на которые он только что ссылался «посмотреть», как раз и вытолкнут его и всю семью из дома и приведут однажды к океану.