Дорога домой

Андрей Бинев

«Вспоминается мне история про то, как какой-то старый дурень закинул в сине море невод и поймал не то рыбу, не то что-то земноводное, а может быть, даже млекопитающее, вроде дельфина, что ли. А может быть, он и не невод вовсе закидывал, а бросил шашку с динамитом, и эта тварь всплыла кверху пузом. Свидетелей по этому делу не осталось, в рыбоохране таких случаев помнят массу, так что за точность не ручаюсь…»

Глава 12

Приблизительно в этот же час в единственном аэропорту соседней с Францией маленькой страны сел белый советский авиалайнер, одной из пассажирок которого была начинающий дипломат, советник Чрезвычайного и Полномочного посла Раиса Ринатовна Давлетбаева. Дождик, который замочил самолет молодых Власиных, под влиянием восточного ветра перекочевал в это небольшое самостоятельное герцогство и решительно пролился на посадочную полосу и на уютное здание аэропорта.

В аэропорту Давлетбаеву, в отличие от председателя правительства, ожидал лично Чрезвычайно и Полномочный Посол Никита Матвеевич Зеломудров с женой Мальвиной Тихоновой. Он не мог противиться настоятельной просьбе самого Артема Лаврентьевича Бероева и поэтому решил на этот раз уступить чужим амбициям.

В руках посол держал изящный букетик, собранный цветочницей из альпийских дикорастущих цветов.

Ни Зеломудров, ни Мальвина Тихоновна не знали, как выглядит Раиса Давлетбаева, но это нисколько не беспокоило Никиту Матвеевича, который то ли полагал, что у него в жизни всё происходит так, как следует, независимо от внешних причин, то ли был убежден, что его и сами же к нему подойдут.

Давлетбаева была предупреждена перед отъездом Артемом Лаврентьевичем, что ее будет встречать посол, и, кроме того, она помнила по какому-то совещанию в ЦК много лет назад, что Зеломудров высокий мужчина с породистым спесивым лицом советского номенклатурного небожителя.

Раиса Ринатовна вышла в зал ожидания, катя перед собой тележку с тремя пухлыми чемоданами, объемной дорожной сумкой и пятью пакетами из магазина беспошлинной торговли, услугами которого она с радостью, которую не сумела скрыть, воспользовалась в Шереметьево перед отлетом. Эти торговые заведения тогда только-только открылись в международном аэропорту, и вокруг них постоянно нарастал ажиотаж неизбалованных дефицитными товарами советских путешественников.

Давлетбаева, подбирая дрожащими от волнения руками в том магазине бутылки виски, ликеров и коньяка, полновесные стеклянные банки с черной и красной икрой, четыре блока сигарет в глянцевой, натянутой словно тетива, прозрачной обертке, три флакона французских духов, портмоне и две дамские сумочки, еле сдерживала слезы досады. Кто бы знал, как люто она ненавидела в этот момент большевистский режим! Унизительная, мелочная процедура выбора, панически перебегавший с одной полки на другие взгляд, расплата на кассе малознакомыми зелеными деньгами и даже получение сдачи до последнего, начищенного цента — всё это собралось в душе бывшего педагога Давлетбаевой в один злобный шершавый комок и застряло в горле. В салоне самолета Раиса Ринатовна, пряча глаза от соседей, и, как ей казалось, с видом привыкшего к дорогому импортному товару человека, раскрывала пакет за пакетом и всматривалась в этикетки и в аккуратные, совершенные формы приобретенных ею покупок.

А рядом с ней, в салоне первого класса как раз летел человек, который прекрасно разбирался в этих всех вещах. Он долго наблюдал за тем, как Раиса Ринатовна, облизываясь, изучала товары, как она бережно упаковывала их обратно, и спросил, наконец:

— Впервые в такой поездке?

— Я? — испуганно вскрикнула Давлетбаева. — Ну, можно сказать, нет, но в то же время…

— Да. В то же время — да! — тонко улыбнулся сосед.

Он вальяжно поднял руку и возле них очутилась миловидная стюардесса.

— Виски, пожалуйста. Мне и даме.

— Ой! Я виски не пью. То есть не очень, — вырвалось у Давлетбаевой.

— А зря! Впрочем, это, конечно, мужской напиток. Тогда, может быть, кальвадос? Или абсент?

— Я не знаю, — совершенно упала духом Давлетбаева. Она готова была вылететь от стыда в иллюминатор.

— Может быть, водки? Это привычней? — продолжал настаивать сосед.

— Нет! Что вы! Водку я не употребляю! Я же не пьяница!

— Пьяница? — усмехнулся мужчина. — А что же, употребляющий водочку непременно пьяница?

— Да что вы! — залепетала Давлетбаева, — Я совсем не то имела в виду. Просто у нас обычно водка… это, как бы сказать…

— Ну, хорошо! — смирился сосед и поднял глаза на стюардессу, которая с явным удовольствием наблюдала за разгромом этой «совковой» глупой тетки. — Что вы улыбаетесь?

— Я? Да нет же! Простите, — покраснела стюардесса и уже готова была исчезнуть, но мужчина ухватила ее за тонкую кисть.

— Бэллиз. Вот что подойдет этой даме! Двойную порцию со льдом.

Он повернулся к Давлетбаевой и тоном исследователя, нашедшего нужный компонент для важного опыта, заключил:

— Ведь вы согласны? Бэллиз — это то, что надо!

— Конечно! — со страхом и в то же время с облегчением выдохнула Раиса Ринатовна и, скрывая смущение, отвернулась к иллюминатору.

Давлетбаева подумала, что она лишь пригубит то, что ей принесут, и допивать не станет, потому что в действительности она любила лишь водку (чего очень стеснялась!) и сладкий клюквенный ликер, который впервые попробовала в Москве в восьмидесятом году на Олимпиаде. Ликер привозили тогда из Финляндии.

Однако бэллиз, тягучий напиток цвета кофе с молоком, сокрушил Раису Ринатовну, как русский мороз когда-то Наполеона — наповал, без всяких шансов забыть это ощущение. Она не заметила, как опорожнила бокал и даже вытянула языком последнюю капельку. Сосед немедленно подозвал ту же стюардессу и многозначительно щелкнул пальцами — перед Давлетбаевой на откидном столике вновь образовался рюмка с ликером.

— Что вы! — пьяно хихикнула Раиса Ринатовна. — Я же так напьюсь и буду дебоширить!

Сосед улыбнулся, и только теперь охмелевшая и осмелевшая Раиса Ринатовна, посмела поднять на него глаза и разглядеть. Это был мужчина за сорок пять, плотный, но не полный, невысокий, но и не маленький, с аккуратно подстриженными, короткими седеющими волосами, худым, холеным лицом с ярко выраженными носогубными складками и с маленькими внимательными серыми глазами. Он заметил, что Давлетбаева его откровенно разглядывает и усмехнулся:

— Не нравлюсь?

— Да что вы! Вы меня не так поняли… просто я…

— Не смущайтесь! Я иногда бываю бестактным. Чувствую это и все равно продолжаю игру. Наверное, от врожденной злобности.

— Злобности?

— Ну, конечно! Человек — злое существо. Только один это скрывает под маской благочестия или даже мудрости, а другой не в состоянии делать даже это. Остальное — это всё модификации зла.

— Почему вы так говорите? — Раиса Ринатовна обрадовалась, что разговор уходит в ту область общения, где она чувствовала себя в своей тарелке. — Человек — это звучит гордо, сказал классик и…

–…и умер невесть как и невесть почему, — засмеялся сосед. — Зло — это прогрессивное чувство, потому что в его основе принцип естественного отбора, так сказать, природный рынок. Оно выявляет слабых, неспособных к сопротивлению, и выводит их из оборота. И рынок функционирует нормально, формируя цены на свежий товар. Остальное уходит в канализацию вместе с тем, что «звучит гордо».

— Ну, знаете! — возмутилась Давлетбаева, вдруг почувствовав, что и здесь их силы не равны.

— Знаю! Я-то как раз знаю! Позвольте представиться — Валерий Романович Копенкин. Торговец, а в прошлом ответственейший работник центрального органа Ленинского комсомола. Вы не смотрите на мои седины, «комсомольцем», а вернее, функционером в этой славной когорте я был совсем недавно меньше двух лет назад. А кто вы? Впрочем, постойте. Позвольте, я угадаю.

— Попробуйте! — кокетливо выпятила вперед высокую крепкую грудь Раиса Ринатовна и многообещающе блеснула глазами. Она подумала, что ее новая жизнь начинается очень романтично и весело. Копенкин ей нравился с каждым мгновением все больше и больше.

— Вы… вы… учительница… в прошлом, — начал Валерий Романович, внимательно глядя в глаза Давлетбаевой.

Раиса Ринатовна от удивления откинула назад голову и вздрогнула: неужели на ней столь заметна эта жалкая печать советской училки! Только рано пораженный маразмом Ильич мог призывать «поднять народного учителя на такую высоту, на которой тот никогда не стоял в буржуазном обществе». Оно и видно! Вот она — высота! Чуть глаза не лопнули от жадности в Шереметьевском магазине! Напиток, который в «буржуазном обществе» знает каждый двоечник, советский заслуженный учитель не только не пробовал, но даже о нем не слышал. Одна лишь водка! Водка! Водка! Да еще этот вонючий советский портвейн! И на роже всё написано ясно и убедительно: я как раз та, которую «подняли на небывалую высоту».

— Допустим, — сдержанно, но все же с некоторым волнением в голосе произнесла Давлетбаева.

— Нет! Вы не просто учитель. Вы — руководитель! Директор школы! Заслуженный и уважаемый! Так?

— Так, — упавшим голосом ответила Раиса Ринатовна и вдруг спохватилась: — Но с этим уже давно покончено!

— С чем? — рассмеялся Копенкин. — С уважением?

— Нет, я не то имела в виду. Вы не передергивайте! — засмущалась Давлетбаева.

— Конечно, конечно! Я опять злобствую. Но всё же вы член партии, даже, наверное, входите в бюро райкома или обкома, у вас есть трудовые награды. И сейчас вы летите на какое-то европейское совещание в духе нашего времени — перестройка, гласность, плюрализм и тому подобное. Советских теперь любят приглашать в такие места. Это как демонстрация Кинг-Конга.

— Кого? — округлила глаза Давлетбаева. — Какого Пинк-Понка?

— Это не важно, — отмахнулся Валерий Романович. — Не расстраивайтесь!

— Я и не расстраиваюсь! Тем более, что вы ошиблись.

— Вот как! Во всем?

— Ну, не во всем! — кокетливо замялась Раиса Ринатовна.

Она вдруг распахнула глаза и, приблизив лицо к Копенкину, со значением произнесла:

— Я дипломат. Советник Чрезвычайного и Полномочного посла Никиты Матвеевича Зеломудрова! Но раньше я действительно была директором специнтерната.

— Это для таких? — пораженный услышанным, Копенкин испуганно покрутил пальцем у виска.

— Ну, нет! — засмеялась Давлетбаева, обрадованная тем, что сумела вывести из равновесия этого самоуверенного типа. — Не для таких, а вот для таких!

Она сначала повторила жест Копенкина, а потом широко расставила в стороны руки, показывая, сколь солидны и велики те, кто зависел от нее совсем недавно.

— Это особое место для одаренных детей нашей элиты, — закончила Давлетбаева и победно посмотрела на соседа.

— Ах вот оно в чем дело! — закивал он. — Интересно, однако. А с товарищем Зеломудровым мы давно знакомы, между прочим. Еще по комсомольским делам. Он, конечно, старший товарищ и помогал нам, в КМО, в комитете молодежных организаций, но судьба мне милостиво подарила возможность быть с ним, так сказать, на короткой ноге.

— Да что вы говорите, Валерий Романович! — широко заулыбалась Раиса Ринатовна. — Мир поистине мал!

— Это не мир мал, а наши дорожки узкие, — опять взял старый тон Копенки. — А мир-то как раз необъятен! Послушайте, а как вас зовут?

— Раиса Ринатовна. А фамилия наша — Давлетбаевы. Слыхали?

— А как же! — явно соврал Копенкин. — Давайте-ка срочно выпьем за вашу достойную фамилию. Как батюшка?

— Умер.

— Что вы говорите! — встревожился Копенкин. — И давно? Я что-то упустил столь печальное событие! Простите ради всего святого!

— Недавно. Лет двадцать пять назад, — зло блеснула глазами Давлетбаева.

«Он просто врун и дурак! — вдруг подумала она. — Нахватался по верхушкам, выучил меню бара и теперь строит из себя оракула! Батюшка его мой интересует!»

— Скажите пожалуйста. Такой человек был, — растерянно запричитал Копенкин.

— Ага! Спился он! — продолжала лютовать Раиса Ринатовна. — Пришел как-то с завода, он там слесарем вкалывал, в Горьком это было и пил горькую, так вот, пришел, лег и откинул копыта. Мать от радости чуть сама не померла. Он ведь перед смертью обещал ее поколотить как обычно, если она ему похмелиться не найдет, когда он проснется. И сдох, проклятый! Мать единственный раз небитой после его ежедневной пьянки осталась. А вы, что, Валерий Романович, с батюшкой моим пили?

Копенкин покрылся испариной и побледнел. Он суетливо схватил полупустой стакан с виски и разом опрокинул его в себя.

— Вижу! — заключила Давлетбаева. — Пили с ним. Он вот так же, только водку, проклятую эту… Я ведь вам наврала! Я ее тоже люблю. Но боюсь! А вдруг гены проснутся! Кстати, Давлетбаева я по мужу, тоже покойному, между прочим, а девичья моя фамилия — Хабитова. Только не говорите, что слыхали, а то я сейчас разрыдаюсь!

Давлетбаева откинулась в кресле, закатила глаза и подумала, что будь она трезвой, никогда бы не посмела сказать всё это, тем более, приятелю ее нового начальника. Ей вдруг стало неудержимо смешно, и она громко рассмеялась. Рядом тихо, беззвучно, не шевелясь, сидел Копенкин. А за иллюминатором мирно плыли обратно в СССР густые белые облака.

До самой посадки они больше не произнесли ни слова. И не выпили ни капли. Раиса Ринатовна задремала и очнулась, лишь когда самолет мягко тряхнуло на посадочной полосе.

Выкатив телегу со своей поклажей, Давлетбаева остановилась прямо напротив Зеломудрова и Мальвины Тихоновны.

Никита Матвеевич смотрел куда-то поверх ее головы безучастным, скучающим взором. Но Мальвина Тихоновна толкнула его локтем и указала глазами на Давлетбаеву.

— Это она, Никитушка! — громко, на весь зал, шепнула Мальвина. — Училка ваша!

Зеломудров растянул губы в широкой, гостеприимной улыбке, которая для знающих его означала лишь приступ его обычного лицевого тика, и раскрыл объятия:

— Дорогая вы наша Раиса Ринатовна! Как я рад! Вот, позвольте, моя супруга… э-э-э, Мальвина Тихоновна, собственной персоной.

Он хищно оглядел крепкую, ладную фигуру Давлетбаевой и незаметно облизнулся. Но для Мальвины Тихоновны не было ничего более ясного, чем такое поведение мужа — она всегда была настороже.

— Вы к нам надолго? — не к месту спросила она и, оттеснив Никиту Матвеевича, всем своим тяжелым телом надвинулась на Раису Ринатовну.

— Как придется, — смутилась Давлетбаева. — Мы ведь солдаты родины. Простите, не помню, как вас звать?

— Мальвина Тихоновна, — торопливо представил жену Зеломудров. — Мальвиночка, ты бы не торопила гостю с ответом! Сие не всегда зависит от нас, дорогая!

И он многозначительно посмотрел куда-то ввысь, к потолку аэропорта.

— Э-э-э, Никита Матвеевич, дорогой! — послышался со стороны голос Копенкина. — Позвольте вас поприветствовать!

Зеломудров брезгливо скривил губы и посмотрел туда, откуда раздался голос, но, увидев знакомое лицо, вновь расплылся в пароксизме тика.

— Валерий Романович! Боже, как неожиданно! Я и не знал, что вы одним рейсом с товарищ Давлетбаевой!

— И для меня это стало сюрпризом! — подобрался Копенкин и протянул руку Зеломудрову.

Обмениваясь с Копенкиным рукопожатиями, Зеломудров учтиво шаркнул ногой. Мальвина Тихоновна, зная привычки сноба-мужа, поняла, что перед ними важная персона, и тоже, на всякий случай, расшаркалась.

— Я намеревался к вам завтра же, — со значением сказал Копенкин. — Примете?

— А как же, дорогой вы мой! Мне уже звонили и просили… Окажем помощь! Ведь одно дело делаем! — закивал Зеломудров. — А вы где решили остановиться, Валерий Романович?

— В Гранде. Уже заказано.

— Лучший выбор! А какая там кухня!

— Именно!

Копенкин повернул голову в сторону Раисы Ринатовны и шепнул ей:

— А вас с приездом! И простите, пожалуйста, за давешнее! Опростоволосился! Клянусь, не хотел обидеть! Это всё издержки воспитания. То есть, его отсутствие.

Раиса Ринатовна по-царски вскинула голову и повела сверху вниз и обратно одними глазами. Уголки ее рта тронула лукавая улыбка. Ей все же нравился Копенкин — в нем чувствовалась порода, которой не хватало ей самой.

— Мы увидимся? — уже смелее спросил Копенкин. — Я здесь на недельку, по торговым делам.

— Буду рада, — ответила Давлетбаева и отметила про себя, что насторожившаяся было Мальвина Тихоновна несколько смягчилась, поняв, что чувственные флюиды прошли по траектории, не затрагивающие ее мужа а, значит, и ее саму.