Нечто большее

Анастасия Сергеевна Никитина

«Нечто большее» — фэнтези о любви, дружбе, человечности и принятии себя; о разности и одинаковости; немного о фланкировке и шаманизме.Каждый содержит в себе нечто большее.Читают ли казаки фэнтези? Можно ли разрубить пространство? Как закончить бесконечную битву? Каково любить смерть? Учитель — ученик? Как приручить паука и вырастить себя? Нечто большее — это что? А, главное — где бабуля?..Развлекательное чтиво поможет что-то понять и посмотреть вокруг — не завалялось ли поблизости счастье…

Глава 5. День добрый

Несмотря на ломоту в мышцах, я заставила себя принять вертикальное положение и понять, что кто-то ходит мимо, чем-то стучит, хлопает дверью. Кот опять куда-то делся.

— Хорошо вчера потренировались, блин… — я зевнула так, словно хотела показать всему миру свои пломбы и внутренности. В щели, через которые вчера был виден свет сказочной луны, теперь неистово пробивались лучи солнца.

— А то! — Сват что-то тащил мимо меня в дом. Кажется, дрова. Судя по всему, наша команда давно проснулась. Прерванный душевный зевок вызывал раздражение.

— И не спится вам всем! Ненавижу рань, всё вокруг ненавижу. Стоп, мы опять будем печь топить?

Сват не только привычно, но даже как-то по-домашнему ухмыльнулся в усы.

— Тятенька-домовой дозволил нынче чаю испить да баньку истопить. Ну, мы с ребятами и рубим… Заодно тренировка. Хорош дрыхнуть, а то шашкой плашмя по одному месту!

— Ага… — продолжая зевать, я поплелась умываться. Девушки что-то собирали с земли, мужской состав команды работал топорами, одна я бездельница неприкаянная.

«Стиль пристукнутой совы у меня, а не волчий!»

Неприятное ощущение после вчерашней ночной встречи у ручья отступало под яркими лучами солнца, которое казалось каким-то живым, светлым, истинным и справедливым дневным богом этой земли.

А земля была прекрасна! Казалось, люди её не трогали совсем. Скорее всего, так и было, здесь не выкачивали из природы последнее, а наблюдали за ней, боялись обидеть и уважали.

Вокруг зеленело, голубело, стрекотало, чирикало, цвело и пахло. Я окунула лицо не только в чистейшую воду, но и в пряный аромат цветков, что любопытно уставили свои лилово-белые глазки в бесконечное небо. Ромашки так и влекли жужжащих насекомых пушистыми серединками. Лес смыкался вокруг, скрывая в себе чудесных существ и страшные тайны.

«Всё вроде как у нас. И в то же время другое — мощное, яркое, свободное…»

По пути от ручья к избе я окончательно проснулась, мой взгляд перелетал от одной красоты к другой, и незаметно для себя я начала изучать свежие резные узоры, ажурные наличники, симпатичный конёк просторного дома. В нос, примешиваясь к остальным, плыл запах древесины. Хотелось получше осмотреть нашу избёнку и дворик, но попала я, кажется, не туда. Вчера здесь не было этих богатых хором!

Я скрылась в лесу по причинам биологическим, а вот в кретинизме себя обвиняла географическом. Стала по большой дуге обходить незнакомый дом. Запинаясь о корни деревьев и не без удовольствия утопая во мхах, слышала своё дыхание и отказывалась представлять, что будет, если заблужусь и останусь здесь одна. Вокруг — никаких признаков даже самой примитивной цивилизации.

Пахло согретыми солнцем травами и хвоей мощных тёмных елей, высоко смыкающих свои лапы друг с другом. Солнечные лучи пробивались сквозь них и образовывали световые столбы, в которых блестели, кружась, всякие частицы и насекомые.

Обойдя полкруга и вновь выглянув из леса, я обнаружила, что перед богатыми апартаментами стоит какая-то пристройка и большой стол, а вокруг него суетятся люди.

В этой пасторальной картине почти вся наша шайка уселась за этот стол возле бани.

«Откуда баня? Где осевшая ссохшаяся развалина?»

На столе стоял самовар. Сват уютно пыхал трубочкой и, ведя неспешную беседу с Барсом и Аленом, поглядывал, как Шура пытается настроить свой музыкальный раритет.

— Ни черта не ладится. Это похоже не на гусли, а на издевательство! А если вот так…

В это время девицы-красавицы Рысь и Машка-Мышка успели набрать ягод и орехов. Стройная блондинка, сделав комплекс из йоги, с наслаждением жевала, а девочка сидела на скамье хмурой тучкой.

«Конечно, ни в телефоне посидеть, ни на лонгборде до кафе прокатиться».

Во главе стола, в парах дыма или тумана, в большом плетёном и видавшем виды кресле восседал полупрозрачный хозяин этой идиллии — мрачный скелет в чёрных лохмотьях.

Избушка, которую мы вчера нашли, была вросшей в мрачную землю и трухлявой. Но это…

— Вы тоже это видите, да? — я подошла к столу. От ветра мои волосы вставали дыбом и двигались как живые. Фыркая, я стряхивала их с лица — лучший вид для того, кто решил сойти с ума.

— И тебе утро доброе, — в басе Алена послышалось недоверие. Он неспешно обернулся в сторону шикарных хором. Я подумала было, что это и впрямь мне одной чудится, но затем увидела его бледное лицо. Остальные тоже, мельком, как бы невзначай, глянули на дом. Кажется, у них тоже возникли вопросы. Но никто не задавал их домовому.

«Почему они стесняются?» — подумала я со свойственной мне прямотой.

Шура продолжал экспериментировать над доставшимся ему в трофеи музыкальным инструментом. Инструмент играть напрочь отказывался.

— Хватит их мучать, ёлки-моталки. Покорми, что ли! — вырвалось у меня. Со вздохом я отвернулась от горе-музыканта. Раз уж я в роли безумной, так тому и быть.

— Иди-ка ты… своими делами займись, — шикнул мне вслед едва знакомый парень.

Вот всегда так, все считают должным нахамить.

— Какая сдержанность… — проворчала я, пожимая плечами, и, понимая, что помочь ребятам в бытовом плане пока нечем, пошла в дом. Пусть отдохнут и обсудят произошедшее.

Несмотря на преображение, дом требовал усилий. Для начала стоило хотя бы подмести, поставить всё на место, смахнуть пыль и мух с окошек.

В комнате имелся подпол. Было любопытно заглянуть в него, но я почувствовала себя крайне неуютно. Словно кто-то смотрит в спину. Но домовой во дворе. Я обернулась.

Из дальнего верхнего угла комнатки на меня враждебно взирал огромный паук. Телосложением он напоминал крестовика, но был гораздо больше. В тени, высоко у потолка, его сложно было разглядеть. Знай я об этом ночью, не плюхнулась бы так просто спать, хотя арахнофобией не страдаю.

— Что-то нет веселья вчерашнего в тебе, — тихо прошелестело за спиной. За мной уже стоял домовой. — Чего от коллектива отбиваешься?

— Ого, слова современные знаешь. Коллектив. Не нравятся никому странные люди, понимаешь? Редко кому, и то — лишь поначалу.

— Со всеми надо на их языке стараться говорить. Вы и сами не заметите, как на наш, старинный для вас язык перейдёте и всех здесь понимать будете. Ежели ты странная, то в странном месте должна быть аки рыба в воде! — лохмотья домового красиво колыхнулись.

— В том-то всё и дело. Я чувствую здесь, в странном месте, что-то родное, что-то большее, чем где бы то ни было.

— Как думаешь, это большее есть в твоём мире? — скелет почесал почерневший от времени череп и ответил на мой согласный кивок. — Только ты не хочешь это замечать и чувствовать.

— Возможно, — я чихнула от пыли, споткнулась о длинный грязный коврик, свернула его и нашарила на деревянных половицах круглый кованый крючок.

— Ну, лезь, коль не боишься, — домовой с вызовом посмотрел пустыми глазницами. — Доставай припасы, что остались после меня, а то накроются медным тазом.

«После меня». Жалеть домового или нет? Отвлечь? Пожалеть себя?»

— Эх. Все молодцы, а я нет. Не умею в социальные игры играть, — продолжала я изливать душеньку, оглядывая, что меня ожидает внизу. — Так неинтересно, здесь паучар по типу того, что в углу висит, не обнаруживается. Даже крыс дохлых нет.

— Вдруг живые найдутся? — с фальшивой надеждой спросил домовой, когда я уже спрыгнула в холод подпола.

— Так просто меня не напугать. Вот если сказать, что завтра экзамен по вождению или сроки горят по работе, это сразу: «Привет, брат Кондрат»!

Когда мои глаза привыкли к полутьме небольшого схрона, в дальнем его углу что-то тускло заблестело. Пробираясь на четвереньках вперёд, я подумала, как будет глупо, если домовой меня здесь закроет.

— Интересно, у домовых бывают имена?

— Бывают. Михаилом меня звали, — с неохотой прошелестело сверху.

В прохладе подпола я находила и выуживала на свет сначала одни ссохшиеся плоды. Затем появились разнокалиберные банки, и содержимое их прибавляло энтузиазма вытаскивать ещё. С настороженностью добралась до того, что блестело в углу. Смахнув пыль, заметила, что это сморщился простейший кошелёк — вырезанный из кожи круг с продетым шнурком. Стянув его, я положила кошель рядом с банками, вымела мусор и, опираясь руками о соседние половицы, как на брусьях вытянула себя в тепло комнатушки. Закрыв подпол, я оглядела добытое богатство.

Восьмилапый обитатель дома, казалось, ещё злее смотрел из угла.

«Паук не крестовик, хреновик какой-то!»

— Твоё? — протянула я домовому кошель, не отрывая взгляда от угла со злым наблюдателем.

— Мне это давно не нужно, — прошелестело уже где-то за окном.

Быстро оглядев добытые консервы и радуясь, что приношу человечеству в лице товарищей по несчастью хоть какую-то пользу, я поторопилась, чтобы водрузить всё добро на стол.

— Молодцы, девушки, какой чай заварили, с чабрецом, — беззвучно похвалил домовой.

— Девчонки наши — огонь. Да и ты тут не один, в «цветнике» по вечерам, — улыбнулась я.

— О, только не это! — прикрыл длинной ладонью свою челюсть скелет.

— Что случилось? Михаил? — я повернулась на месте, силясь уловить мрачный силуэт на фоне окружающей яркости.

— Твоё веселье возвращается, вот что случилось… — ответил домовой, вновь оказавшись в своём кресле.

— Яся разве была весёлой? Если только вчера в бою, когда чуть руку мне не сломала своим дёрганьем, — буркнула Мышка.

— Какой ещё Михаил?! — уставилась на меня Рысь. Кажется, она реально сомневалась в моей адекватности и даже не обратила внимание на припасы. Точно, она же такое не ест. А Шура, Барс и Ален с интересом открыли, понюхали содержимое и, не забывая благодарить домового, стали пробовать съестное. Попалось даже варенье — наполовину засахаренное, но всё равно казавшееся богатством.

Домовой лениво приподнял руку вверх, показывая, что Михаил — это он.

— Почему Михаил? — глядя на Рысь, я капнула вареньем прямо на штанину и прямо возле пореза, про который уже думать забыла. Ну не быть мне крутой, как в фильмах.

— А почему Яська? — передразнил меня Михаил. — Родился. Учился. Работал.

— Стоп, что?! — Шура вытаращил свои миндалевидные разбиватели девичьих сердец, то есть глаза. — Ты был человеком?

— Был. По дереву знатно резал, — наш полупрозрачный собеседник тоскливо посмотрел на свой богатый резной дом. — Но глупость сделал. Плохое.

Мы, заинтригованные, молча ждали продолжения. Любопытные блестящие вертолётики стрекоз то замирали, то лихо кружили возле нас.

— Что сделал?

— Отравил.

Он отвернулся. Совсем, как вчера.

— Мучать расспросами не будем, — отрицательно кивал Ален. — Судить — тем более. Только теперь ты навсегда в такой, кхм, должности?

— Возможно… — беззвучный ответ тонул в звуках природы.

Было ясно, что домовому не нравилась тема о временах, когда он был человеком. Произошла трагедия, и за это он теперь служитель дома. Мне стало жаль его.

— Неужели все, кто в жизни накосячил, вот так потом маются? — Сват снова забил трубку запасённым в кармане табаком. Ответа не последовало, а казак продолжал рассуждать. — Так, получается, не только все эти домовые, лешие и иже с ними, так и боги — это тоже всё люди?

Домовой оживился, словно что-то вспомнил. Когда живёшь один — не с кем поделиться информацией. А тут столько ушей сразу.

— Верно. Все титаны-великаны, все великие и самые низшие демоны и сущности.

— А как низшими становятся? — Машка-Мышка наконец-то решилась взглянуть на домового круглыми от ужаса глазами.

Домовой оглядел нас и будто усмехнулся, хотя на черепе его итак всегда была улыбка. Он наверняка хотел ответить непослушной девочке что-то типа: «Снимают „кружочки“ свои в соцсетях и такими становятся».

Но он ответил сдержанно и серьёзно:

— Когда забывают, кто они, или уйти не хотят. Некоторые не смиряются со смертью и остаются, пока совсем не потеряют себя. Ходят по одним и тем же местам, переживают одни и те же воспоминания много раз, хотят есть, пить, как живые. Живым столько дано! И с каждым разом остаётся всё меньше и меньше от того, кем они были при жизни. Вот так и становятся низшими.

— Сплошная жуть, — вздохнул Шура и уронил ложку с вареньем прямо на струны гуслей, которые лежали на лавке рядом. Те почти не издали никакого звука, словно притаились.

— Никакая не жуть, — были бы у Михаила лёгкие, он бы вздохнул. — Скорее, печальное зрелище. Я хотя бы при деле.

Он смотрел вдаль, в синеву лесов, а несуществующие одеяния его колыхались, безуспешно пытаясь попасть в ритм с тёплым ветерком.

— Ну, ладно, ближе к делу. Знаю, у вас есть вопросы, большинство из них матерные, потому вы их не задаёте. Осторожничаете…

— Да, вопросы а-ля: «Какого хрена лютого?», «Куда нас занесло?» и многие другие крутятся на языке с первых секунд пребывания здесь, — нараспев проговорил Сват.

— И первые чуть не стали последними, — констатировал факт Барс. — Секунды.

— Это Шура виноват. Заставил нас оружием в до-ре-ми играть! — проворчала Рысь.

Получилось беззлобно, но парень не нашёл, что ответить, хлопнул себя ладонью по карманам, вскочил и удалился за угол дома.

«Кажется, это любовь».

Я постаралась скрыть ухмылку. Но усов, а тем более, таких, как у Свата, у меня, к счастью, не было. Мы с Барсом и Мышкой переглянулись и слабо улыбнулись друг другу.

— Самое главное и цензурное: зачем мы попали сюда? И где находится это самое «сюда»? — не унимался Сват.

— Сначала ответьте: с какими предметами вы попали сюда? — домовой впитывал клубы пара, исходившие от чая.

— Ну, тренировались мы. С шашками! Семь штук, всё под расчёт, — казалось, Сват скоро потеряет терпение.

— Что ж. Раз семь этих оружий не существует в этом мире, вы должны найти семь их аналогов. Это как минимум поможет вам вернуться. Как максимум — вашими руками поможет этому миру, — домовой поднял костлявый палец вверх. — Почему именно вы — вопрос не ко мне, просто попали не вовремя и не туда — случайность. Но случайны ли случайности? Место сильное вас притянуло, вот и попали в пекло, там постоянно борьба идёт.

— Каше-поле… — прошептал Барс, глядя на свои чудо-ботинки, и глаза его хищно сверкнули.

— Поле — понятно. Еле ноги с него унесли. А Каше почему? — спросила я.

— Дык, ты ж вчера видела, какую там кашу заварили! Пока мы это обсуждали, тебя где-то по лесу мотало. — Сват кашлянул. — В общем, там такая заваруха…

— Про кашу верно замечено, — череп Михаила постучал зубами. Видимо, это означало смех.

И Сват в своей залихватской манере начал рассказывать, в какое сражение мы попали. А домовой вовремя подсыпал факты и помогал логичности повествования.

Выяснилось следующее. Началось это боевое безумие в стародавние времена — то ли из-за ресурсов вроде земель плодородных, то ли из-за выхода к большой реке, то ли из-за желания разделиться на маленькие княжества. Кто воевать желает, от какого-нибудь князя монет заработать или голову сложить — тому зло пожаловать на Каше-поле. А могло бы оно быть плодородным и всем хлеб давать. Но война кому-то выгоднее.

Давно воюющим фанатикам и наёмникам всех видов и мастей намекали все вокруг — вы одно княжество, земля одна, она не отделится, не отплывёт по реке никуда, вам при любом раскладе рядом всю жизнь куковать.

— Не проще ли объединиться да вместе порядок навести? Ан нет, поди ж ты, злятся-ярятся, палицами машут, копьями трясут… — Свата захватил энтузиазм рассказчика.

— И давно уже непонятно, кто там свой, кто чужой, — на Каше-поле чем «чужее», тем лучше, — рассуждал домовой. — Например, если подойти к любому их лагерю и сказать «свои» — тут же стрелу в грудину получишь. Надо быть и выглядеть как можно чуднее (вам бы доспех справить, и ваши одеяния идеально бы подошли). Потому все, кто хочет, чтобы их не перепутали, сидят в своих лагерях до следующей внезапной битвы. Горе гонцам и водовозам… И сидят они без знаний, не могут поговорить друг с другом, даже если захотят. Как в тюрьме. Это на руку затесавшимся в путаницу шпионам. Они нашли, куда сбывать свои товары — от стремян до ядер. Хитро путают и науськивают бойцов друг на друга.

— Парадоксальный идиотизм! — воскликнул казак.

— Предательство ломает стратегии, нож в спину убивает доблесть, не о ком сказы сказывать, песни слагать, — слова домового, казалось, звучат вслух, такой скрытый взрыв эмоций в них был. Он печально взглянул на гусли Шуры. Тот заметил это, не думая, провёл по струнам и вздрогнул.

— Они звучат!

— Настроил-таки? — хохотнул Ален, унося самовар со стола.

— Не-а. Покормил… — парень поднял испуганные глаза на нас.

— Я отказываюсь удивляться, — пожимая плечами, сказала Рысь. А я вновь завертела в руках свою бордовую папку — раз у Шуры вышло, может, и у меня что-то получится?..

Всё вокруг затихло, впитывая начало новой красивой и сложной мелодии, которую, похоже, не знал и сам Шура — он наигрывал просто по наитию, для разминки, а получалось складно. В какой-то момент мелодия перестала быть гармонично-красивой, она ускорилась, превратившись в весёлую, отчего в мыслях возникал образ вихря. Не успев понять, что происходит, я упала с лавки.

«А, это Сват вскочил с одного её края, и я перевесила на втором. Зачем он так сделал?»

Казак быстро подбежал к подошедшему Алену, хлопнул его по плечу, и они начали вытворять такие кабриоли, что я так и сидела бы у лавки, открыв рот. Всегда молчаливый Барс громко свистнул, хлопнул в ладоши и пустился делать сальто. Мелодия всё ускорялась. Мы с Рысью переглянулись — происходило что-то странное. Домовой взмыл вверх и стал без остановки кружить над нами, как привидение с мотором.

На бороде Алена заблестели капли пота, чуб Свата прилип к голове, Барс, кажется, вспомнил все элементы акробатики, Рысь успела быстро стреножить себя ремнём с Мышкой, а я схватилась за стол, пытаясь не пойти в пляс. Но, так как под руку лезла и мешала эта проклятущая папка, удержаться не удалось. В процессе моих ирландских подпрыгиваний и демонстрации растяжки папка выпала из рук и… раскрылась. Посмотреть бы что там, но зубодробительная мелодия не думала останавливаться.

— Прекращай! — зарычала я на Шуру и чуть не попала себе коленом в подбородок.

— — Не могу! — парень пытался отдёрнуть руку и скинуть инструмент, он тоже обливался потом.

— Ска-А-жи-И, что-О еды не-Е! Дашь! — дёргаясь, размахивая руками, подпрыгивая и заикаясь, будто ехала на квадратных колёсах, возопила Рысь.

Шура что-то шепнул неуёмным гуслям, и всё мигом прекратилось. Мы попадали как куклы, царапина на ноге стала болеть сильнее, ещё и след от кошачьих когтей защипало.

Тишина, небо голубеет, птички поют…

— Это что за хрень была?! — как только Машка-Мышка была отстёгнута, она заплакала и, не дожидаясь ответа, убежала в дом.

— Машуль! — крикнули мы устало, но едва ли могли подняться, чтобы догнать её.

Шура сидел, боясь пошевелиться.

— Фух… пусть побудет пять минут одна. Когда один, истерить не для кого, — Ален, кряхтя и задыхаясь, опирался о стол. Сват валялся у скамейки и пронзительно смотрел на редкие облака. — У нас тут посерьёзнее тема.

— Где Барс?! — молниеносно пришло в голову всем.

Ален ещё раз громко вздохнул и направился в сторону. В траве он нашарил Барса, проверил дыхание и пульс, удовлетворённо хмыкнул, затем взвалил его худощавое жилистое тело на плечо и понёс в дом.

— Это самое безумное чаепитие, на котором мне доводилось бывать, а уж, поверьте, наши рабоче-корпоративные мероприятия — это… — махнула рукой Рысь, захватила тёплые кривые глиняные кружки и понесла их в дом.

Домовой куда-то подевался. Шура медленно и осторожно, как жилет со взрывчаткой, снимал с себя лямку проклятых самогудов. Я вспомнила про папку. Она валялась раскрытая, из неё один за другим, словно не вовремя всплывающие окна на мониторе, выкатывались свитки. Подул ветер, но листы странной бумаги даже не думали двигаться с места. Подойдя поближе, я заметила, что они искусно сделаны из бересты. А свитки — из бумаги. Дорого-богато.

— Била-била — не разбила. Пришла мышка, хвостиком махнула… — я начала укладывать всё обратно. Проверив несколько раз, убедилась — теперь папка открывается. — Но пригодятся ли мне пустые листы и свитки?

— Что это могло быть? — нервно сглотнул Шура, оставляя своё изделие на скамейке.

— Похоже на средневековую массовую истерию. Но чем и как она вызывается? — я почесала затылок.

— Я не учёный, но, возможно, вибрации и зацикленность мелодии… — Шура крепко задумался. Мы, шатаясь, молча пошли в дом.

Грех упускать возможность попариться в настоящей бане. Первыми опробовать чудо древнего оздоровления решила мужская часть команды. Оглядываясь на нас, девчонок, как бы мы без них чего не натворили, они по-хозяйски растопили печку в маленькой постройке, которую без обхода территории и не заметишь в высокой траве.

Из мыльно-рыльных принадлежностей в доме нашлось несколько щёток, старые, но чистые тряпицы-простыни, странная желтоватая штука в мешочках — мыльный корень, как пояснил домовой. В бане, как положено, имелись шайки и ковши.

— Ну вас всех в баню… — ворчала я, собирая импровизированный веник и добавляя в него растения любимым способом — наобум. Залезла в сундук, достала и повесила на его крышку тряпицы получше для девчонок, попроще — себе.

Взгляд скользил по убранству комнатки в поисках восьмилапого чудища. Но его не было на месте.

— Машуля-а… — пропела я и резко развернулась на пятках. Получилось уж слишком приторно-ласково. Но Машуля меня не слышала — она стояла на крыльце и вновь капризничала.

— Ты можешь хотя бы немного помочь? — прожгла меня глазами Рысь. — Я в няньки не нанималась.

Я судорожно пыталась понять, из-за чего сыр-бор. Но это, кажется, было уже неважно. Рысь пунцовела, я знала, что руки её сжимаются за спиной, и благородный маникюр впивается в кожу ладоней.

— Что случилось? Мышка, ты взрослая, давай как взрослые разговаривать.

— С тобой-то? — скривилось маленькое красивое личико. — Что ни делаешь — неправильно, так что лучше ничего не делай! Утром потерялась, в доме — как провалилась, зато плохой совет кормить безумные гусли Шуре успела дать! Даже посуда тобой «помытая» вся в ряске была!

Мои брови решили покинуть лоб и присоединиться к волосистой части головы.

«Вот голые пакостницы ночные, подгадили-таки в отместку!»

— Вообще-то я не терялась… — улыбнулась я. Но девочку несло. От стресса, наверное. Или так, подростковое.

— Ты что себе позволяешь? — внезапно взвилась на Мышку Рысь. — Не так всё делает, и что? Люди разные бывают, криворукие тоже! Это не значит, что можно позволять себе такое поведение.

— Но ты же сама!.. — девочка оборвалась на полфразы. Прямо на уровне наших лиц и прямо перед глазами подростка возник мой недавний знакомый. Тот, которого я не увидела на своём месте и о котором хотела предупредить остальных.

— Эт-тщ… что?.. — сильные йогические руки Рыси схватились за перила и удержали её.

— А, это паук-хреновик. Похож немного на крестовика, да? — попыталась я разрядить обстановку и в знак безопасности рискнула подставить руку под прохладное, толстое и немного пушистое паучье тельце.

Но всё вышло как обычно.

Пауза, и вот — Мышка визжит ультразвуком и задаёт такого стрекача, что моментально скрывается в зелени двора.

Паук осуждающе посмотрел на всех кучкой недовольных круглых глазок и, суча лапками и собирая паутину, медленно двинулся вверх. На головогруди его, прямо между глазков, я заметила смешной хохолок. И это стало последней каплей.

Я начала хохотать с сиплыми выдохами и хрюками. От смеха полились слёзы, я повалилась на ступеньки, Рысь изящно села рядом, странно посмотрела на меня и…

— Что, бабоньки, вы тут уже водицей балуетесь? Чего визг такой? — раскрасневшиеся люди в простынях выбегали к ручью из баньки и с опаской смотрели, как две несчастных обливают слезами и слюнями от смеха крыльцо.

— Ага… Водичкой! Ихи-хи!

— Хоа-ха! Ой! Челюсть свело!

— Ты других-то чудизмом не заражай, — Сват притормозил, с притворным укором посмотрел на меня, тряхнул головой и вновь потрусил к воде.

— Вы там поосторожнее, в водичке, а то цапнет кто-нибудь! — мы снова расхохотались.

Когда вернулась Машка-Мышка, я успела кратко рассказать про ночных красавиц, из-за которых Рыси пришлось утром перемывать посуду. Машка-Мышка смущённо протянула мне малюсенький венок из цветов. Ну как не принять извинения?

— А где этот?.. — испуганно глянула она в сени.

— Паук-то? Да, сидит, над златом где-то в доме чахнет. Всё для бани готово, юная блогерша, — я сделала книксен и, чтобы никто не боялся паука, зашла первой в дом.

Пока бойцы совершали следующие заходы в баню, девчонки устроили себе деревенские спа-процедуры, делая маски из ягод и трав. В это время я замочила в воде веники и в который раз чуть не споткнулась о длинный половик, что лежал на полу в сенях. Пока нечего делать, решила его вытряхнуть.

Развесила изделие народного ткачества между ветвей за домом, взяла палку и стала легонько отрабатывать комбинации фехтовальных ударов. Вспомнила посложнее, со «сливами» и заходами в «мёртвую зону» противника. И так кружила вокруг несчастного изделия, напевая и уворачиваясь от летевшей пыли.

— Это моя любимая мелодия! — раздалось где-то справа от меня, и коврику досталось не от меня.

— Нет, моя! — продолжала выстукивать я. — Это классика. Фолк-версия.

— Что ж, отблагодарим! Домового! За радушный! Приём! — на каждое восклицание Рыси приходился хлёсткий удар какой-то мешалкой.

— Не то что из ковра — из любого дурь выбьют, — послышалось сзади. Кажется, это был Шура.

Он не стал идти на третий раз в баню — нежное тельце юного музыканта не привыкло к такой термической жестокости.

Рысь высокомерно оценила его в костюме древнеримского дипломата в цветочек, фыркнула и взялась отнести половик в дом. Я развела руками — что с этих фитоняш возьмёшь. Шура кашлянул.

— Извини, что нагрубил с гуслями этими. Достали. Да и вся эта ситуёвина.

— Знаем мы эту ситуёвину, — я задумчиво посмотрела на удаляющуюся идеальную фигуру, увенчанную блондинистой головой и половиком на плече. Шура смутился, опустил голову.

— Поможешь, а? С какого боку подойти к ней? Перекидываемся колкостями, докапывается до меня, будто специально отталкивает.

— Не надо жалобного кота тут изображать, если я спец по амурными делам, то ты — глухонемой и без слуха. Ты ей нравишься, может, потому и докапывается? Так, предположение.

Я отвернулась, чтобы уйти, но, немного подумав, всё же решилась задать интересовавший вопрос.

— Всё-таки почему ты Шура, при том, что ты Никита?

— Что? Мне показалось, ты придумываешь, как помочь! Цветы там, конфеты… А ты! Чёрт с тобой, скажу. Папка так назвал, мамка Александром хотела, но умерла. А папаша из-за этого спился, и пофиг ему на меня было! Я писал стихи и подписывался как Саша. Стал студентом, это переросло в Шурика, стал музыкантом — в Шуру в качестве издевательства и надо мной, и над певцом девяностых. Прижилось. Это всё, что тебе хотелось узнать?

— Извини, пожалуйста. Не умею я помогать юным Ромео, — больше не находя, что сказать, я взмахнула руками и поспешила в баню, откуда вышли наши двуногие красные раки и куда заходили девчонки.

— Правильно, иди ты в баню, — недовольно фыркнули за спиной.

Мужчины походили не только на варёных раков, на сошедших с ума римских политиков в цветастых туниках из простыней, но и на гигантских детей, которые с улюлюканьем проводили проверку Барсовых башмаков-скороходов на деле.

Когда мимо меня на скорости бешеного московского самокатчика пролетел очередной римский консул, я со злостью кинула криво сплетённый на ходу венок. К моему удивлению и всеобщему хохоту, он приземлился прямо на благословенное чело Барса. Тот быстро скинул разноцветье с головы и показал мне кулак.

Намывшись до скрипа и напарившись до лёгкой слабости, мы прибрали за собой и выползли на свет божий.

Солнце скрылось за тучами, но дождя пока не предвиделось. Утомлённые, мы валялись в траве, просто впитывая природу, красоту и гармонию. Домовой подкинул сушёного мяса и грибов в предстоящую дорогу — жевать это было почти невозможно, но мужчины были довольны. Оказывается, и в нашем мире в древности такое брали с собой в походы.

За поздним обедом мы, уже не боясь, предполагали всякие варианты действий; говорили о реквизите, который предстоит собрать взамен шашек, чтобы вернуться обратно; старались побольше разузнать о здешних местах и обычаях.

— Наш идеальный выходной скоро закончится, — вздохнул Барс, осторожно поглядывая на приближающегося со стороны двора домового. — Дом становится прежним.

Резная изба и впрямь постепенно «сдувалась» и дряхлела.

— Куда всё-таки идти? Что делать? Где подобие шашек брать? — снова посыпались вопросы. Домовой жестом показал, что ведать не ведает, о чём мы.

— «Поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что». А ты что скажешь? — надавила на меня всегда собранная Рысь.

— Типичное техническое задание, — ответила я с раздражающим спокойствием. — Пойдём и найдём. И с предметами нашими разберёмся, они от нас всё равно почему-то никуда не деваются.

— Вам нужно к князю этих земель Карипупу. Он коллекционирует всякие диковины. Это всё, что я могу предположить, — беззвучно прошелестел домовой.

— Как? Карипуп? Земли пуп? Ха-ха! — Мышка согнулась пополам от смеха.

— Ну, как бы ни звали, а надо войну глупую остановить. Головы бы сохранить свои, — Сват пригладил разметавшуюся на ветру казачью причёску. — Разберёмся.

— Нужны ему наши головы… В крайнем случае, на Каше-поле отправит, а там мы уже были, — пожал плечами Барс.

— И мне не понравилось, — заметил Шура.

— Конечно, девчонкам такое не нравится, — ухмыльнулся бывший спецназовец. Шура размахнулся периной, но она не успела долететь до Барса, так как он с лёгкостью захватил в замок из рук длинное Шурино туловище. Туловище сопротивлялось, извивалось, пытаясь не уронить честь перед Рысью, которая, подставив ладонь под щёку, скучающе смотрела на эту возню.

Мы веселили домового до вечера, примеряя старинные вещицы из сундуков. И так нам полюбился скелет этот чудовищно-ужасный, и паук его, укором разящий, и домик старинный с окошками тусклыми и половицами затёртыми, что уходить не хотелось. Светлая грусть заразила всех, и оттого казалась пронзительной, как это небо.

Шелестели кроны деревьев, собирался дождь, а вдали уже сверкали молнии. Движение воздуха было таким свободным, таким пахнущим юностью, что мы залюбовались завихрениями гигантских туч на небе. Обрушилась стена дождя. И так уютно было под ним — крупным, холодным. Я радостно спрыгнула со ступеньки и, не рассчитав траекторию, квакнулась в мокрую траву.

— М-да, стиль бешеной лягухи, — подытожила Рысь.

— От злой щитоспинки слышу, — я схватила её за ногу, и изящной мадемуазель пришлось принимать со мной природные ванны.

— Ну и зачем мы мылись? — закричала блондинка. Я подумала, что это резонный вопрос, и выпрыгнула обратно, на подметённые и уже сильно усохшие доски крыльца.

— Вот-вот, щитоспинка так же пищит, когда злится, и ещё на лапки встаёт! — захихикал Шура и прыгнул под холодный ливень спасать свою принцессу-лягушку.

— Не одним русалкам веселиться! — я многозначительно посмотрела на Михаила. Он посмотрел исподлобья своими пустыми глазницами и показал костлявый указательный палец у челюсти.

Гроза разыгрывалась не на шутку, становилось всё темнее. Стихия поражала силой, серое, бурлящее тучами небо казалось близким — вот-вот задавит. Словно голоса невообразимых великанов с сизо-белыми бородами, звучали мощные раскаты грома.

— Что ж, братья и сёстры, ляжем спать пораньше — раньше встанем, — подытожил Ален.

После уборки, баньки и всех впечатлений мы были согласны с нашим богатырём.

Наступили сумерки, избушка стала старой, чернеющей, с щелями — едва заметным в траве подобием землянки, каким и виделась в первый день. Но уже не было страшно спать, когда за нами приглядывал во все глаза огромный вечно недовольный паук.

— Могу кочергой и половником приласкать! И носком нестиранным, — шипение промокшей и завёрнутой Шурой в покрывало Рыси грозило нам вторым приступом смеха.

— Химическое оружие применять нельзя. Конвенция, — Шура осмелел и за ответами в карман уже не лез.

— О-ох, опять словами иноземными матюгаются! — вслух нараспев простонал из-за печи домовой, отчего Рысь нервно икнула.

«Ну, да, не каждый день чемпионки по фитнесу с домовыми спят. Странно звучит, ну да ладно», — подумала я, прежде чем Чернобог швырнул меня в тёмные чертоги забытья.