Ковен озера Шамплейн

Анастасия Гор, 2021

Ковен – это община. Ковен – это семья. Одри Дефо было суждено встать во главе одной из таких семей, но ковен был уничтожен ее одержимым братом. Теперь Одри в бегах и использует магию только для безбедного выживания. Но однажды на ее пути появляется Коул Гастингс – молодой детектив, страдающий аутизмом. Он видит то, что никому из смертных видеть не под силу. И чувствует связь между ритуальными убийствами в городе Бёрлингтон и историей Одри. Коул клянется спасти девушку в обмен на помощь в расследовании. В конце концов, ковен – это семья, а что ещё создает новую семью, если не обещание?

IV. Бёрлингтон

Голубая глина, которую так приятно мять в руках. Белоснежные катера и рыболовные судна, дрейфующие по кристаллической глади. Прогнивший пирс, заросший мхом, от которого побегут мурашки до самой макушки, если пройтись по нему босиком.

Я не повернулась на шорох гальки и не подняла глаз, даже когда Джулиан опустился рядом.

— Ты знал?

Мой голос звучал сухо, как шорох листьев на пожелтевших деревьях, чей ветреный шелест Рэйчел звала пением лесных духов. И, по ее заверениям, духов вокруг нас было непомерно много: они, как и деревья, милостиво берегли наш ковен от чужих глаз.

Джулиан все молчал, а я пыталась увидеть перед собой хоть что-то, а не осунувшееся лицо матери, когда она говорила то, что я предпочла бы забыть.

— Почему ты не рассказал? — спросила я, и от тишины, ставшей мне ответом, захотелось кричать.

Я повернула голову. Злость подступила к горлу при виде сдержанного вида Джулиана, который даже не думал оправдываться или извиняться, как ему следовало.

— А что другие? — прошипела я, и голубой глине в моих руках больше не требовалось мое теплое дыхание, чтобы оставаться мягкой: склизкая, она потекла, как жидкость, плавясь на коже от неестественного жара. — Рэйчел? Дебора? Маркус? Эмма? Они тоже знали? Говори же!

— Да.

— Что «да», Джулиан?!

— Все знали, — подтвердил он, перебирая мелкие песчинки. — Кроме Ноа и Хлои. Они еще слишком маленькие. — И прежде, чем я успела швырнуть кипящую в ладонях глину ему в лицо, Джулиан наконец-то заговорил: — Успокойся, Одри! Мы сами узнали об этом только два дня назад.

— Два дня, по-твоему, недостаточно?! Ты предал меня!

— Хватит молоть ерунду! Это мама велела нам молчать, потому что хотела рассказать тебе все лично. Я не мог не выполнить ее просьбу, учитывая, что это, возможно, последняя просьба в ее жизни!

Я демонстративно зажала уши, тряся головой, чтобы не слышать.

— Замолчи! Замолчи! Я не заслужила, чтобы узнать последней новость, что нашу мать, саму Верховную ведьму, сжирает какой-то примитивный человеческий рак!

Джулиан снова затих, но теперь смотрел на меня в упор — хладнокровный, непроницаемый… Уступчивый. Он всегда контролировал свои эмоции лучше, чем кто-либо из нашей семьи. Даже сейчас он терпел и смиренно пережидал бурю, которая рвала мою душу на части. Бурю из слез и ветра, гонящего воду к берегу, как при морском приливе.

— Эй, — ласково позвал меня Джулиан и потрепал по волосам, хотя я попыталась увернуться и оттолкнуть его, ударив локтем в грудь. — Дыши глубже, Одри. Погляди, из-за тебя шторм начинается…

Я крепко жмурилась, глотая соль, щиплющую губы. Джулиан осторожно обнял меня, подставляя свое плечо, в которое я незамедлительно уткнулась. Он всегда был моей опорой, моей крепостью, но даже она распалась на тонну булыжников, неспособная укрыть меня от горя потери самого любимого человека на свете. И все же объятия Джулиана утешали, как молоко с медом, и сквозь слезы я разглядела потемневший пейзаж, утративший безмятежность: буря эмоций обернулась бурей природы. Катастрофически похолодало.

— Возьми себя в руки, — сказал Джулиан шепотом, целуя меня в волосы, расплетенные по дороге на пирс. — Маме не понравится, если в июне выпадет снег. Ты почти сломала лето!

Джулиан попытался выбить из меня смешок, и ему это почти удалось. Я всхлипнула, но тучи покорно расступились, возвращая солнце на небо.

— Ты станешь самой молодой Верховной, — произнес брат, и я снова постаралась вырваться, но он бескомпромиссно удержал меня, повернув мое лицо к своему. — Пойми, как тебе повезло! Все мечтают об этом. Ты не останешься одна. Я, Дебора, Маркус, Чейз и другие — мы всегда будем рядом.

— Может, и мама будет тоже? — начала я и договорила раньше, чем Джулиан, тяжко вздохнув, успел бы разбить в прах все мои грезы: — Может быть, дар исцеления… Он ведь лечит все, разве не так? Помнишь, как мама вылечила бесплодие Моники?.. А катаракту Нины? А запущенную стадию энцефалита добермана Пикуля…

— Одри… — Джулиан поморщился, и я знала, что он совсем не хочет говорить то, что должен сказать. — У мамы метастазы по всему телу. Она ведь объясняла тебе, что уже исцелялась… Прошло три года, а рак все не останавливается. Мама слишком стара. Магия — это своеобразное озеро: она имеет свойство иссушаться. Рано или поздно Верховная увядает — и это нормально. Тогда на ее место приходит следующая…

— Может, это и не рак вовсе? — продолжала упрямо я. — Может, это проклятие или… У ковена ведь есть враги, да? Чего стоит одна Аврора Эдлер! Ох, если бы мама сообщила нам раньше, а не ждала столько лет, страдая в одиночестве… Мы бы точно во всем разобрались. Но у нас еще есть время, Джулс!

— Одри!

Брат резко выпустил меня и зажмурился, ударив сжатыми кулаками по земле и подняв в воздух облако из песка и пыли.

Это облако, став огромным, зависло над нашими головами, как одна из призванных мною раньше туч. Стена из песка мерцала, как Млечный Путь, и это было бы красиво, если бы телекинез Джулиана не был таким устрашающе мощным, когда его эмоции выходили из-под контроля.

Я потянулась вперед, и настал мой черед обнимать брата.

— Я люблю маму, — сказал он с надрывом, и я, ни разу не видевшая Джулиана плачущим, вдруг поняла, что именно так звучат его слезы — дребезг стекла разбитого сердца. — Но ей двести лет, Одри. Никто не может жить вечно.

Облако песка замерцало вновь, а затем обрушилось, осыпаясь на наши волосы и одежду. Джулиан открыл глаза.

— Мы — ковен, Одри. Нет ничего, с чем мы бы не смогли справиться. А еще… — Джулиан сунул руку в карман штанов и, порывшись в нем, достал длинное воронье перо с металлическим наконечником. — Повернись.

Сил, чтобы спорить, у меня не нашлось. Я послушно села, вытянув разутые ноги к кромке воды, и почувствовала, как брат задирает край моего свитера. По голой спине пробежал теплый бриз, а затем — холодное и острое перо, рисующее что-то, разливающееся умиротворяющей истомой по телу.

— Мама подарила тебе свой жемчуг, — произнес Джулиан, старательно выводя узор между моими лопатками. — А я решил подарить тебе эскиз.

— Эскиз?

— Для нашей будущей татуировки. Ты ведь не передумала отправиться в тату-салон в день совершеннолетия?

Я сдавленно хихикнула в рукав свитера, заглушая печаль.

— Только не говори, что ты заколдовал перо… Рэйчел убьет нас.

Джулиан усмехнулся, спрятав голову под моим свитером и сосредоточенно мыча за работой.

— Да это просто черная хна. Смоется к концу недели. Надеюсь, тебе понравится… Готова узреть шедевр?

Сказав мне не опускать свитер еще минимум десять минут, чтобы краска успела высохнуть, Джулиан накрыл ладонью мой затылок. Вместе с той неуместной нежностью, что он испытывал ко мне и не мог вытолкнуть из своих мыслей даже во время сеанса телепатии, меня прошило потоком его сознания, а затем — пришло видение. Я буквально смотрела его глазами на собственную обнаженную спину с торчащими лопатками, между которыми был выведен ровный круг с витиеватыми лучами — ацтекское солнце, разделенное пополам прямой линией.

— Хм, правая часть вышла ровнее, — прокомментировала я.

Джулиан рассмеялся, и я почувствовала быстрый поцелуй, опустившийся на мою открытую шею, но задумалась, не померещился ли он мне.

— Да, но вообще-то половины должны были выйти одинаковыми, потому что олицетворяют нас с тобой. Мы ведь тоже одинаковые и неотделимые, верно?

— Разумеется, Джулиан, — улыбнулась я, аккуратно опуская свитер обратно. — Не думаю, что у нас в принципе есть выбор. Ты ведь мой брат-близнец, как может быть иначе?

* * *

— Никогда не думала, что скажу это, но… — я вдохнула полной грудью, потягиваясь после пробуждения. — Давай поболтаем о чем-нибудь.

Прошла целая ночь, прежде чем молчание все-таки стало действовать мне на нервы, как и заезженная пластинка песен Бритни Спирс, которую Коул одержимо ставил на повтор снова, снова и снова. Рыжий клубок на моих коленях выпустил острые коготки, разминая лапы на моем драгоценном платье. Я уже давно перестала чувствовать ноги, пока сидела, привалившись боком к окну и выпав из реальности на целых одиннадцать часов.

Теперь же, растирая покрасневшие глаза, я выглянула наружу: на стекле сохли следы дождя, который нам все-таки не удалось обогнать. Покрываясь мандариновыми оттенками рассвета, небо наконец-то посветлело, проглотив тускнеющие звезды.

— Поболтаем? — воодушевился Коул, и я тут же возненавидела себя за это поспешное предложение. — Отлично! Я как раз вспомнил…

— Чур, я первая! — перебила я, перекидывая Штруделя на задние сиденья и разминая спину. — У меня тоже есть вопросы, детектив. Итак, вопрос первый: куда мы так несемся, что едем всю ночь без перерыва? Вопрос второй: как ты до сих пор не угробил нас, бодрствуя больше суток и даже не зевая? На каких колесах ты сидишь?

— Это уже три вопроса, — заметил Коул, жуя губы, которым бы точно не повредил увлажняющий бальзам. — А что не так с колесами? Это же «Форд Рейнджер».

Я открыла рот, но так ничего и не сказала, смирившись, что у косноязычного Коула Гастингса колоссальные проблемы с метафорами и жаргонизмами.

— Ладно, проехали. А что насчет ночлега? — я проводила тоскливым взглядом удаляющуюся вывеску, обещающую в паре миль отсюда уютную гостиницу. — Нам бы обоим не помешал отдых. Да и душ тоже…

В машине пахло очень приятно, в частности из открытого термоса, наполненного крепким черным чаем. Штаны Коула были усыпаны жареной картошкой: он жевал ее, пока вел машину, умудряясь при этом не врезаться в какой-нибудь столб. Кончики его пальцев еще блестели от соли, как и усы Штруделя, которого он тоже угостил. Теперь вопросы к необъятному весу кота отпали сами собой.

— Пару дней назад кто-то украл у меня две тысячи долларов, — напомнил Коул, не смотревший на меня, кажется, с первой минуты нашего путешествия. — Это означает, что у меня нет денег даже на номер в гостинице, и, смею предположить, у тебя их тоже нет. Зато к утру будем уже в городе! Как удачно, что по долгу службы я давно обзавелся хронической бессонницей.

Я сняла фетровую шляпу, распуская волосы, и задрала ноги на бардачок. Коул неодобрительно покосился, но промолчал. В конце концов, едва ли я могла навести в машине больше грязи, чем здесь уже было.

— Теперь я, — спохватился Коул, убавляя громкость на магнитоле до минимума. — Почему ты постоянно выбираешь огонь?

Мои ноги соскользнули с панели обратно вниз.

— А почему ты любишь Бритни Спирс? — съязвила я в ответ.

— Нет-нет, сейчас мой черед спрашивать…

— Тогда поясни.

— Вокруг тебя вечно приходится все тушить, — сказал Коул, буравя взглядом пустое шоссе. — Я немного побродил по Новому Орлеану после того, как узнал, что ты сбежала из участка. Оказывается, в тот же вечер сгорела кухня в кафе, где я дважды завтракал…

— Фу, ты там завтракал? Ужасно безвкусная забегаловка!

— А поблизости неожиданно воспламенился комиссионный магазин. Его давно продали с молотка на аукционе и забросили, но все же… Стажеру-полицейскому, кстати, ты тоже внушила, что все вот-вот сгорит. У тебя пиромания?

— Нет, — заартачилась я, но быстро сдалась: — То есть да. Огонь дарит тепло, а тепло все любят.

— Сжечь людей заживо — не лучший способ подарить им тепло.

Я вздохнула.

— Стихия огня — самая простая для вызова. Достаточно очень сильно разозлиться.

— Разозлиться? — переспросил Коул.

— В каждой эмоции, что мы испытываем, можно найти отголосок природы. Магия заключена в наших чувствах, — объяснила я. — Водой проще всего управлять, когда ты испытываешь грусть, а воздухом — когда веселишься. Земля же — это умиротворение, спокойствие. Огонь — ярость.

— Как же много в тебе ярости!

Я вопросительно посмотрела на Коула, приняв это за нелепую попытку сострить, но он остался серьезным. Тогда я фыркнула, но на языке вертелись слова, которые я очень постаралась не прокричать ему в лицо: «Да, ты прав. Я постоянно зла, и это сводит меня с ума».

— А как обстоят дела с остальными стихиями? — продолжил интересоваться Коул, стуча пальцами по рулю. — Ты не похожа на человека, который умеет радоваться. Полагаю, стихия воздуха тебе вообще незнакома?

А вот это уже была шутка, пускай голос Коула и оставался таким же бесцветным, как всегда. Это не помешало мне оценить замечание и криво улыбнуться, испытав даже толику гордости за его чувство юмора, прорезающееся, как зубки у ребенка.

— Незнакома, — призналась я. — Как и земля. Я умею использовать лишь воду и огонь. Остальному не было времени научиться.

— А чему еще может научиться ведьма? Гаданиям, например?

— Гадания не считаются за способность, иначе ты бы уже давно был ведьмой, — ухмыльнулась я. — Гадания — это инструмент. Они доступны каждому, кто умеет прислушиваться к себе и знамениям вокруг. Точно так же дела обстоят и с зельями, и с вызовом демонов или духов… Истинная же магия являет себя в восьми дарах. Я пока владею тремя.

— Расскажи.

Обреченная, я примерила на себя роль Рэйчел, которой в свое время пришлось вытерпеть немало моих дотошных расспросов.

— Восемь направлений по градации от простого и распространенного к сложному и редкому. — И, принявшись загибать пальцы, я перечислила на одном дыхании, словно буквы алфавита: — Стихии, включающие в себя четыре элемента. Метаморфоз — трансформация окружающей материи или своей собственной. Психокинез, который можно развить до навыка телепортации. Ментальность — иллюзии, внушение или телепатия. Прорицание, которое чаще всего приходит в форме вещих снов. Некромантия, позволяющая общаться с душами умерших. Исцеление — как регенерация, так и врачевание. Последним является сотворение — написание заклинаний или ритуалов.

— И что именно из этого умеешь ты?

— Я освоила ментальность, но не на все ее проявления мне хватает сил. Стихии, как ты уже понял, я тоже контролирую не до конца. С блеском мне дается только метаморфоз, это да, но вот какой-нибудь рысью я становиться еще не пробовала, — начала задумчиво перебирать я, невольно катая между пальцами жемчужины ожерелья, прячущегося под шарфом. Заметив озадаченное лицо Коула, я усмехнулась. — Метаморфоз, если освоить его в совершенстве, предполагает оборотничество.

Мне вдруг понравилось делиться чем-то, что прежде я принимала за обыденность. Оказывается, очевидное для меня может звучать крайне дико для другого. Я все больше убеждалась в феноменальной разнице между мной и Коулом по мере того, как яснее читалось удивление на его лице.

— Каждая ведьма рождается со склонностью к одному или нескольким дарам, — продолжила я. — Задатки начинают проявляться еще в детстве. Если у ведьмы, например, склонность к одной лишь ментальности, другие дары для нее недоступны. Ей придется обратиться за помощью к более способным ведьмам или колдовать вместе с ковеном. Конечно, есть и «серые» практики, общие, которые не привязаны ни к одному из даров, а потому использовать их может каждый…

— Постой, — Коул немного притормозил, и я почувствовала что-то опасное, чем мог для меня обернуться его детективный талант. — А почему ведьма не может освоить все восемь даров сразу? Ты же сказала, что владеешь пока лишь тремя из них. Значит, ты намерена изучать и остальные, нет?

Я замолчала, прикусив язык, пока не почувствовала медного привкуса во рту, в наказание за болтливость, и уклончиво ответила:

— Только Верховной — ведьме, что стоит над другими ведьмами — по зубам овладеть всеми восемью направлениями. У среднестатистических ведьм способностей хватает на изучение двух или трех. Максимум — четыре при должном старании. Дар сотворения же и вовсе табу.

— Почему?

— Для того чтобы создавать новые порядки в магии, нужно быть ее источником, а источник — это Верховные. Считается, что это и делает их не только всесильными, но в некотором роде и бессмертными — они навечно будут жить в том, что оставят в память о себе в гримуаре — Книге заклинаний. Такая имеется у каждого ковена со дня его основания. Каждый гримуар уникален, как и каждая Верховная, которая пополняет его новыми заклинаниями на протяжении жизни.

Коул благодарно кивнул и снова сосредоточился на дороге, но ставить на повтор трек Бритни Спирс, благо, не спешил. Похоже, я подкинула ему пищу для раздумий, потому что он затих. В повисшей тишине можно было расслышать сопение Штруделя, задушенного своими складочками жира.

— Верховные ведьмы, — заговорил Коул через какое-то время, когда свежие знания улеглись и жажда расспросить о чем-нибудь еще вернулась с удвоенной силой. — Кто они?

— Наследницы по крови. Чаще всего одна из дочерей, но, если Верховная остается бездетной, это может быть ее племянница или кузина.

— Верховной может стать только женщина?

— Как правило, да. Мужчины среди Верховных встречаются редко. Ни один колдун не способен превзойти ведьму. Природа магии — природа женская. Хоть где-то гендерное преимущество испокон веков остается за нами, — повеселела я.

— А если вернуться к теме о дарах… — Коул вдруг замялся. — Ты, случайно, не настроена освоить что-нибудь еще? Что-нибудь новенькое… Вдруг все-таки получится. Мне бы пригодилась знакомая некромантка.

Я почуяла подвох, молча дожидаясь каких-то подробностей, и наконец махнула рукой, чтобы Коул объяснил свои странные пожелания.

— Ну, я просто подумал, что некромантия — очень полезная штука, — начал он издалека. — Если бы можно было пообщаться с душами убитых жертв, это бы сильно продвинуло меня в том деле, с которым я к тебе обратился…

— Я, кстати, не отказалась бы узнать подробности этого дела.

— Позже, — категорично отрезал Коул и прочистил горло. — Так ты могла бы научиться некромантии для меня?

— Это займет годы. К тому же меня нет гримуара, — пожала я плечами, впервые испытав от этого облегчение. — И нет того, кто был бы знаком с некромантией. Мне попросту не у кого учиться. Ковены не обучают чужаков.

— Но у тебя ведь когда-то был свой ковен… Да?

Я напряглась.

— Нельзя обратиться к нему? — и, по моему взгляду поняв, что нельзя, Коул стушевался. — Ну, а к кому-то другому? Неужели у тебя совсем нет друзей?

— Угадай! Я одна по стране катаюсь не забавы ради, — огрызнулась я, испытав то пограничное состояние между гневом и болью, от которого всегда повышалась температура тела, но опасное не для меня, а для окружающих. — У меня никого нет, Коул. Никого.

Я не хотела говорить об этом. Хотя у Коула совсем не было чувства такта, в этот раз он справился с блеском: деликатно оставил свой допрос с пристрастием и отхлебнул немного крепкого чая из термосной крышки, предложив и мне.

Я сделала глоток, наслаждаясь терпким чабрецом.

— Спасибо за пальто.

Коул удивленно взглянул на меня, и я улыбнулась, демонстративно поправляя растянутые рукава, в которые часто прятала руки, чтобы согреться. Непомерно длинное, но наверняка приходящееся Коулу как раз впору, пальто вдруг обрело для меня значение гораздо большее, чем я хотела бы признавать. Доброта. Милосердие. Забота. Когда до встречи с Коулом я сталкивалась с чем-либо подобным в последний раз?

Он покачал головой, пряча от меня изгиб рта, похожий на ответную улыбку.

— Ты была мокрой до нитки и напомнила мне Штруделя, когда я вытащил его из подвала котенком. Оставь пальто себе. — И, замолчав надолго, так что я решила снова заснуть, Коул вдруг прошептал: — Родители умерли, когда мне было четыре.

Эта фраза должна была прозвучать тоскливо и горько, но прозвучала… понимающе. Мы с Коулом переглянулись и замолчали. Он сосредоточился на дороге и приторном чае, от пары кружек которого мог запросто развиться сахарный диабет, а я — дремала, внезапно осознав, что за всю дорогу ни разу не подумала о брате и том ужасе, что душил меня в течение пяти лет, а теперь вдруг ослаб.

— Я могу повести, если хочешь, — предложила я, не доверяя неизменной бодрости Коула.

— Нет, не хочу. За те две минуты, что ты провела за рулем моей машины, ты успела протаранить чужой фургон.

— С кем не бывает, — цокнула языком я. — Сунуть несколько баксов под дворники — и нет проблем!

— Я и сунул, — парировал Коул раздраженно. — И не «несколько», а восемьдесят. После таких трат я принципиально тебя за руль не пущу!

Справедливо.

— Следующая остановка Бёрлингтон! — объявил он спустя несколько часов после того, как мы перекусили хот-догами на обочине, а песня «Oops!.. I Did It Again», стоящая у Коула на повторе, была выучена мной наизусть.

Отражая солнечный свет, его глаза приобрели медовый оттенок и полыхали, напоминая мне о крыльях огненных фениксов из детских сказок. Возрождение и бесконечность — такое же волшебство я чувствовала в Коуле, беззастенчиво любуясь им все время, пока впереди не замаячили вершины Зеленых гор.

Я вдруг почувствовала, что задыхаюсь, как от приступа астмы. Холод вод, накатывающий в ознобе и уносящий тревоги прочь. Глубина, где до дна не добраться, даже нырнув с аквалангом. Первобытная необузданная лазурь. Магия, которую источало озеро Шамплейн и которая захлестнула меня, будто я окунулась в него с головой.

Моя семья решила поселиться здесь неспроста: каждый ковен располагается на пересечении лей-линий или природной аномалии. Такие места нельзя подчинить, но им можно подчиниться. В обмен на послушание оно отдаст тебе себя целиком — силу, потерю которой ты осязаешь каждой клеточкой своего тела, если отдалишься слишком далеко от родного края. Ведьма нигде не чувствует себя лучше, чем там, где родилась.

От вод, в которых родилась.

— Все в порядке? — осторожно спросил Коул, когда я почти перелезла на бардачок, высматривая впереди озеро.

— Ага, — промычала я, с трудом успокаивая сердцебиение, усиливающееся по мере того, как мы приближались к городу. — А ты живешь прямо возле Шамплейн, верно?

Коул свернул на светофоре, петляя меж узкими улочками, заставленными скамьями и фонтанами.

— Да, практически на побережье.

— Значит, осталось две мили, — простонала я облегченно. — Прекрасно! Ноги совсем затекли.

Он взглянул на меня, нахмурившись.

— Ты уже бывала здесь?

— Нет. Это… Ведьмовской компас включился, не парься. Чую, что нам направо.

Коул восхищенно хмыкнул и действительно свернул вправо.

Мы проехали пару кварталов, в просвете между которыми я разглядела широкую пешеходную улицу, вдоль которой простирались сувенирные магазинчики и пекарни.

— Это Чёрч-стрит, — заговорил Коул, заметив, в какую сторону повернулась моя голова. — Здесь летом всегда полно туристов, особенно в период фестивалей. Хорошо, что городское авиашоу кончилось вчера. Обычно мне приходится всю неделю спать, зажимая голову под подушкой. Кстати, об этом… Я люто ненавижу шум!

— Значит, тебе снова не повезло, — ухмыльнулась я и постучала по футляру со скрипкой, поверх которого спал Штрудель.

Коул вздохнул.

— Ну, это хотя бы не барабан.

Мы проехали центральную площадь, и я залюбовалась высокой часовой башней, отбрасывающей тень на примостившуюся рядом церквушку. Из-за нескончаемых путешествий я, привыкшая к крупным городам, чувствовала себя неуютно вне окружения стеклянных высоток и башен. А пока мы с Коулом объезжали город, нам не встретилось ни одной такой: все постройки умещались максимум в пять этажей.

— Господи! — воскликнула я испуганно. — Кажется, я в Твин Пиксе^[1].

— Бёрлингтон — крупнейший город штата Вермонт, — оскорбился Коул.

— Ты ведь в курсе, что Вермонт — самый крошечный штат США? Так что по его меркам Бёрлингтон несомненно целый Нью-Йорк! Но вообще-то…

Коул нахохлился, сжав руль. Интересно, сколько мы сможем прожить вместе, не убив друг друга?

— Неподалеку главный университет штата, — сменил тему он, отвлекшись на группу ушлых юнцов, переходящих дорогу в неположенном месте наперерез нашему джипу. — По выходным все бары забиты студентами. Большинство из них регулярно попадает в участок за потасовки или мелкие кражи, так что ты быстро вольешься.

Настал мой черед оскорбляться.

— Обещаю, если мне вдруг приспичит что-то украсть, я сделаю это так, что из нас двоих заподозрят сначала тебя, — буркнула я.

Штрудель за моей спиной многозначительно мяукнул, и Коул снова изобразил что-то, отдаленно напоминающее веселье.

— Эй! Я могу принять любой облик, если захочу… Ладно, чтобы удерживать его больше двух минут, нужна недюжинная сноровка, — капитулировала я. — Это так же сложно, как стоять на руках. А ты когда-нибудь пробовал не только стоять на руках, но еще и пройтись на них по торговому центру? Вот-вот!

Коул скептично сощурился.

— Что-то мне подсказывает, ты просто…

— Не самая одаренная ведьма? — догадалась я, отвернувшись. — Да, знаю.

— Не самая опытная, — поправил меня Коул без промедления. — Пока что. Всему свое время.

Спустя милю наша машина припарковалась у кирпичного дома. Распахнув дверцу, я тут же окунулась в озерный вихрь, подхвативший и едва не унесший мою фетровую шляпку. С упоением втянув в себя знакомый воздух, пропитанный запахом мокрой древесины, я уже свесила из машины ноги, когда Коул вызывающе кашлянул.

Я закатила глаза, оборачиваясь.

— Что еще?

— Больше никаких пожаров, Одри, — предупредил он строго, заглушив мотор и сложив руки на руле. — Бёрлингтону и так в последнее время тяжко приходится. Договорились?

Я примирительно кивнула, едва удержавшись, чтобы не сказать, что без пожаров в такой унылой дыре будет слишком скучно. Коул перетащил через спящего Штруделя мои вещи и двинулся к багажнику.

Раз пирог. Два пирог. Три пирог…

Двадцать яблочных пирогов.

— Ты совсем не готовишь дома, да? — спросила я, наблюдая, как Коул волочит по лестнице коробки, доставая на ходу ключи. — У тебя что, аллергия на нормальную пищу?

Но истина оказалась куда прозаичнее.

— Я не умею готовить.

— И следить за своим желудком, видимо, тоже.

— Штрудель любит яблоки…

— Ты пирогом и кота кормишь?!

— Мы регулярно посещаем ветеринара! Все, перестань, не тебе нотации мне читать.

Я закатила глаза и помогла ему открыть дверь. Таща коробки с пирогами, мы ввалились внутрь. Между ног юркнул Штрудель, устремившись на свою лежанку у фикуса. Пока Коул пытался уместить все коробки в холодильник и заносил вещи, я скинула рюкзак на диван в гостиной и принялась осматриваться.

Это было…

— Вау, — вырвалось у меня уже не в первый раз после знакомства с Коулом.

Его квартира располагалась на последнем этаже, отчего крыша в некоторых местах наклонялась, срезая часть пространства. Это придавало особый шарм и ванной комнате, выложенной коралловой плиткой, и спальне, раскрашенной в черно-белые тона, будто комната из нуарного детектива. Над гигантской кроватью крепился проектор, а над рабочим столом Коула — экранное полотно. Слева, загораживая проход на балкон, стоял книжный шкаф и пробковая доска, пестрящая документальными сводками, вырезками из газет и желтыми стикерами. Картин у Коула тоже была масса: развешенные по всем стенам от кухни до туалета, они варьировались от классического натюрморта до современного арт-деко. Несмотря на это гамма цветов в квартире ограничивалась сочетанием древесно-черного с васильковым или зеленым. Ничего не резало глаз и не казалось лишним — полная гармония минимализма. Атмосфера абсолютной чистоты и порядка, которую Коул, судя по всему, педантично соблюдал везде, кроме своей машины.

Я выглянула в окно, раздвинув жалюзи, и увидела голубой залив: на него выходили все комнаты в квартире. Куда ни посмотри — озеро Шамплейн; куда ни посмотри — мое прошлое.

Я почувствовала покалывание магии и прикрыла глаза в эйфории. Моя неуверенность в себе испарилась по щелчку пальцев, как испарился и страх — вот чего мне не хватало, чтобы наконец-то позволить себе стать Верховной. Мне не хватало моего дома.

— Знаешь, Коул, — улыбнулась я, завороженная и почти признавшая мысль, что готова свершить свое предназначение. — Возможно, я бы смогла попробовать некромантию, если только…

Мой голос заглушил храп. Не успев разуться и снять куртку, обессиленный Коул распластался на диване. Он буквально потерял сознание от недосыпа, чудом упав лицом в подушки, а не на пол. Счастливчик.

— «Располагайся, Одри, — сказала я, подражая его голосу. — Чувствуй себя как дома!»

Я закрыла распахнутую настежь входную дверь и, убедившись, что все упаковки с яблочными пирогами утрамбованы в морозилке, предпочла закрыть ее, в надежде больше не открывать, чтобы все это лавиной не хлынуло наружу. Не без усилий вытянув рюкзак из-под Коула, я порылась в своей одежде и по-хозяйски закинула в стиральную машину все грязное, найдя свежим лишь изумрудный кашемировый свитер и кожаные брюки из чикагского массмаркета.

Пенная ванна с шоколадной бомбочкой — однозначно самая роскошная компенсация, какая только может быть после того, как тебя пытались убить.

Я плескалась в пузырящейся мыльной воде почти полтора часа, вытянув ноги на мраморный бортик и попивая вишневый сок за неимением вина. В поисках его я перевернула вверх дном всю квартиру, но нашла только несколько любопытных фотокарточек. На одной из них стоял маленький Коул в полосатом свитере, а рядом с ним — мальчик в такой же одежде, но повыше ростом. В том же шкафчике, где отыскался полупустой фотоальбом, лежал и блокнот с заметками, обложка на котором заметно поистрепалась.

Лениво перелистывая страницы со списками продуктов и напоминаниями забрать вещи из химчистки, в какой-то момент я дошла до того, от чего вишневый сок пошел у меня носом.

— «Отсутствие глазных яблок у жертв», — прочитала я вслух, и даже горячая вода не спасла меня от озноба. — «Оторван язык. Отрублены фаланги пальцев. Предположительное оружие?»

Я остановилась на знаке вопроса, поставленном напротив записей, а затем перелистнула страницу и увидела еще штук двадцать таких же — в углах страниц, на полях, прямо между слов и вместо знаков препинания.

«Не установлено, не установлено, не установлено».

— Дакота Пирс, девятнадцать лет, — поежилась я, читая. — Эрик Нортмунд, двадцать шесть лет. Карла Сантьяго… Четырнадцать лет! Боже!

Я захлопнула блокнот, не в состоянии осилить следующую запись, написанную красной ручкой и подчеркнутую. Ощутив прилив дурноты, я швырнула заметки на раковину и погрузилась в воду с головой.

И зачем я подписалась на это?

Я выбралась из ванны, покачиваясь, и быстро оделась. Задержавшись перед зеркалом, я провела рукой по запотевшей поверхности, чтобы увидеть собственное лицо, разрумянившееся и посвежевшее, без единой родинки или веснушки. Шрам — длинный, серповидный и потускневший — огибал руку ниже локтя и вызывал желание вновь спрятать его под кофтой. Я ощупала лиловое кольцо синяка на заживающем виске. Рэйчел долгие годы запрещала мне краситься в белый, аргументируя это тем, что тогда я буду похожа не на ведьму, а на привидение — светлая кожа сольется с волосами. Однако я все равно сделала это. В обрамлении пепельных локонов, белее которых был разве что снег, серые глаза с кошачьим разрезом выглядели необыкновенно большими — и смотрели с выражением неистребимого испуга, которое мне так хотелось стереть.

Порывшись в ящиках и отыскав ножницы, я подстригла отросшие до лопаток волосы так, что те едва стали доходить до подбородка.

Каждая встреча с братом — новый имидж. Каждая трагедия — опять новый имидж. Чтобы прятаться, не прибегая к заклятиям, и чтобы не вспоминать. Решив, что в этот раз одной короткой стрижки недостаточно, я задумалась над утомившим меня цветом.

Клубничная блондинка?.. Нет, походить на легкомысленную барышню я сейчас могла только мечтать. Атомно-бирюзовые волосы делали из меня бунтующего подростка. Рыжие — шаблонную ведьму из мультфильмов Хаяо Миядзаки. Черные? Хм, уже было…

— И снова здравствуй, Одри Дефо, — приветствовала я себя, поведя рукой перед зеркалом и возвращая волосам родной и холодный темно-русый цвет. — Я скучала по тебе, девочка.

Видеть себя настоящую — значит признать, кто ты есть на самом деле. Я уже на шаг ближе к этому.

Из гостиной донесся грохот, и, предположив, что Коул упал с дивана, я быстро смела состриженные локоны в корзину для мусора и убрала другие улики, расставив по местам гели для душа.

— Ты что, уже выспался? — удивилась я, выжимая мокрые волосы махровым полотенцем. — Всего три часа прошло.

Коул сидел на полу и апатично озирался по сторонам. Он помолчал еще несколько мгновений, заняв вечно беспокойные руки пледом, то сминая его, то разглаживая.

— Я приучил свой организм к двухфазовому циклу сна, — наконец заговорил Коул и встряхнул спутанными волосами. — Четыре часа ночью и пара часов днем. А ты как? Отдохнула?

Коул перетащил на колени свой неразобранный чемодан и, принявшись перебирать аккуратные стопки простеньких хлопковых вещей, посмотрел на меня. Джемпер, который он достал, завис в его руках.

— Чего уставился? — спросила я, когда затянувшаяся пауза вышла за все рамки приличия.

Непосредственность в его темных глазах вытягивала душу не хуже, чем самое остервенелое родовое проклятие.

— Ну? — повысила голос я, вопросительно вздернув брови.

Голос никогда его не выдавал, а вот румянец — еще как!

— Ты выглядишь… геометрично, — брякнул Коул.

— Что? — не поняла я. — В смысле, как ромб?

— Нет! Я хотел сказать эстетично, — он зажмурился и хлопнул себя по лбу. — Эстетично, да. Твой образ… конченный. Цельный то есть. Я имею в виду — симпатичная стрижка и… — Поняв, что язык его совсем не слушается, Коул покрылся пятнами и встал, отряхиваясь. — Я пойду приму душ. Разогреешь пирог?

Ему удалось ускользнуть и запереться в ванной комнате раньше, чем я, придя в себя, захохотала. Умиленная, я двинулась на кухню, где на разделочной доске дремал такой толстый слой пыли, что вывод напрашивался сам собой — Коул в жизни не брался за готовку. Зато все стенки микроволновки были в жиру. Оставалось надеяться, что хотя бы на работе он обедает в худо-бедно сносной столовой.

Я заглянула в холодильник, придирчиво проверяя сроки годности всего, что попадалось под руку. Выбросив половину банок, покрытых плесенью и породивших новую жизнь, я отобрала те продукты, что не грозили нам обоим отравлением, и приступила…

— Паприкаш, — торжественно объявила я и выставила деревянный половник перед лицом Коула, когда он вышел из ванной. — Курица, лук, болгарский перец, чеснок, томатная паста, сметана и, разумеется, сладкая паприка — только и всего. Попробуй!

Коул растерянно принял половник из моих рук и, зачерпнув со дна кастрюли наваристый бульон, осторожно лизнул.

— Паприкаш, — повторил он загипнотизированно и зачерпнул еще половник, который мгновенно залил в себя, отчего едва не засвистел, как чайник.

— Эй, полегче, я же еще не постигла дар исцеления! — воскликнула я, выхватывая половник, пока Коул размахивал руками, глотая прохладный воздух. — Я решила поэкспериментировать и бросила туда стручок чили. Как тебе?

— Живительно, — выдавил Коул, поглощая холодное молоко из холодильника. — Вкус просто потрясающий! Не думал, что такая, как ты…

— Умеет готовить? — закончила я и, спрятав болезненную улыбку, отвернулась к плите, сдвигая кастрюлю на выключенную конфорку. — Я росла в большой семье. По праздникам у нас была традиция собираться на кухне, придумывать полноценное меню на неделю и готовить-готовить-готовить. Ох, как много драк и споров было из-за того, с чем лучше подавать луковый суп — с картофельными крокетами или багетом! — ухмыльнулась я, задумчиво размешивая паприкаш. — Маме вечно приходилось разнимать нас. Мы всему учились у нее. Так что да, я люблю кулинарию, и именно поэтому можешь забыть о своем яблочном пироге. В следующий раз, когда пойдешь в супермаркет, даже не смотри в его сторону! Где у тебя тарелки?

Я встала на цыпочки, чтобы достать до дверцы кухонного шкафчика, прибитого высоко, почти под самым потолком. Но длинная рука Коула опередила меня, выудив оттуда два глубоких фарфоровых блюда. Я задрала голову и увидела его нависшее надо мной лицо: разница в нашем росте казалась значительнее, чем я думала. Почувствовав себя нелепо, я опустила свои короткие, как у динозаврика, ручонки и проследила за Коулом: он принялся старательно сервировать обеденный стол, складывая салфетки как в ресторане.

Разлив по мискам паприкаш и разложив серебряные приборы, я устроилась напротив Коула и по привычке подогнула под себя ноги.

— Твои родители, — завела я светскую беседу, когда несколько ложек паприкаша уже согрели желудок. — Кем они были?

Коул расплескал пару капель на скатерть.

— Занимались недвижимостью, а что?

— Твоя квартира… — я обвела взглядом кухонный гарнитур из ясеня, который, по моим меркам, стоил бешеных денег. — У тебя очень хорошая квартира, машина и… Твоя щедрость тоже поразительна. Чего стоит одно пренебрежение двумя тысячами долларов! Правда, со стилем у тебя беда для такого солидного состояния, но… — Коул обиженно взглянул на меня. — Детективы так хорошо зарабатывают?

— Нет, не очень, — ответил он сухо, уткнувшись в свою тарелку, но не потеряв аппетит и продолжив поглощать паприкаш. — В основном я живу за счет наследства. Родители хорошо позаботились о моем будущем. Надеюсь, ты интересуешься не для того, чтобы снова меня обокрасть?

Я закашлялась из-за застрявшего в горле перца и скривилась.

— Я карманница, а не домушница. Выносить квартиры слишком уж муторно.

Такой ответ удовлетворил Коула, и мы продолжили обед. В отличие от него, я со своей порцией паприкаша так и не справилась: перед глазами плясали имена жертв, цифры возраста и перечисления кощунственных увечий.

— Я знаю, что это не подходящая беседа для застолья, но…

Я выложила перед Коулом блокнот и пораженно отметила, как невозмутимо он продолжает обедать, перечитывая свои заметки. Похоже, разговоры о расчленении и измывательствах за трапезой были ему привычны.

— Все прочла? — спросил он.

— Не до конца, но мне хватило.

Коул понимающе кивнул и отодвинул опустошенную миску, а затем с тоской покосился на кастрюлю.

— Еще взять можно?

— Конечно! Я ведь готовила на твоей кухне из твоих же продуктов. Лопай хоть всю кастрюлю! Я все равно никогда не ем одно и то же два дня подряд.

Коул подорвался к плите и, щедро накладывая себе половником паприкаш, наконец-то заговорил о деле:

— В блокноте этого нет, но на телах жертв вырезаны символы.

— Что за символы?

— Не разобрал. Искал в библиотеке и архивах, но без толку. За этим я и поехал в Новый Орлеан, надеялся что-нибудь выяснить. Для людей они незримы.

— В каком смысле?

— Очевидно, символы сокрыты чарами, — пояснил Коул и вернулся за стол, облизывая на ходу деревянный черпак. — Это и убедило меня, что убийства — не просто черная месса религиозных сектантов. Это настоящая магия, раз криминалисты их в упор не видят, даже если носом ткнуть.

Я откинулась на спинку стула, спустив одну ногу на пол и вяло поглаживая лодыжкой Штруделя, мурлыкающего под столом в ожидании объедков.

— Тот колдун вуду тоже не знает, что это за символы?

— Фотографии их не отражают. Я смог только нарисовать, но художник из меня не ахти, — пробормотал Коул, размешивая овощи на дне тарелки. — Эти убийства начались с Нового Орлеана. Я не видел тех жертв, но увечья, по слухам, одинаковые. Пальцы, язык…

— Глаза, — добавила я, сглотнув.

— И черный жемчуг.

— Что?

— В их глазницах оставляют жемчуг, — сказал Коул. — По одной черной жемчужине вместо глазных яблок. Ты не долистала блокнот до той фотографии, где…

— Нет! И слава богу.

Черный жемчуг.

Пальцы схватились за бусы под свитером, и я потерла их, на ощупь угадывая, какие из них еще оставались черными, а какие уже побелели, отражая те дары, что я успела освоить.

— Да, как эти, — указал Коул на мое ожерелье; за размышлениями я и не заметила, что он смотрит на него. — Такие же черные жемчужины. Красивые, кстати.

— Спасибо. Это мамины. Сможешь описать мне, что еще видел на местах преступления? Где происходили убийства?

— В домах у жертв, — понизил голос Коул и поднялся, сгребая грязную посуду в раковину. — Сама скоро увидишь. Мы прямо сейчас туда поедем, — и, не обращая внимания на мой позеленевший вид, подбросил в ладони сотовый телефон с одним входящим сообщением на дисплее. — Как только мы въехали в город, со мной связался напарник. Ночью было совершено еще одно убийство. Я проведу тебя туда, и, если повезет, ты заметишь что-то, чего я, как человек, заметить не сумел. Этот свитер очень дорогой?

Обескураженная, я оглядела свой изумрудный кашемир.

— Лучше переоденься, — поморщился он. — Трупный запах надолго въедается в одежду… А в память — навсегда.

Примечания

1

Твин Пикс — захолустный паранормальный город в одноименном американском телесериале. (Здесь и далее прим. автора.)