Филфак

Алиса Гордеева, 2023

Он избалованный жизнью мажор. Она обычная студентка филфака. Он вернулся из Лондона буквально на день, чтобы поздравить брата и любимую девушку со свадьбой. Она нашла его без сознания и не смогла пройти мимо. Уже завтра он ничего не вспомнит, а она не сумеет забыть… Он ворвался в ее жизнь с первыми каплями дождя. Странный, потерянный и всеми забытый. Ей бы пройти мимо, но что-то в его грустной улыбке заставило ее задержаться.

Оглавление

Глава 4. Обнуление

Фил

Нет ничего бесконечного в этой жизни. Вот и моя темнота, чернильная, непроглядная, вязкая, постепенно начинает пропускать робкие, едва уловимые отблески света. Глаза, уставшие от монотонной черноты, нестерпимо жжет, но желание проснуться гораздо сильнее боли.

Первое, что вижу, — это белесый потолок, покрытый паутинкой тонких трещин, старый, неровный и до безумия скучный. Ловлю себя на мысли, что белить потолок — прошлый век, и вновь проваливаюсь в темноту.

На сей раз она наполнена странными звуками и отвратительным запахом антисептика — такой даже мертвого заставит проснуться. Благо нудная, тупая боль, волнами расходящаяся по телу, не оставляет сомнений: я живой. Правда, вместо головы — чугунный котелок, вместо тела — кусок засохшего пластилина.

— Вот вы и проснулись! — Писклявый девичий голосок отбойным молотком проходится по моей многострадальной голове. Неужели обязательно так орать?

Приложив недюжинные усилия, напрягаю шею и поворачиваюсь на звук. Возле непонятной громоздкой аппаратуры замечаю миниатюрную девушку лет двадцати пяти в белом халате и такого же цвета шапочке, из-под которой выглядывают ярко-рыжие кудряшки.

— Где я? — пытаюсь спросить, но пересохшие губы и отвыкший работать язык превращают простые слова в кашу.

— Тише, тише, — щебечет девчушка и оборачивается ко мне с огромным шприцем в руках, невольно отвечая на вопрос: я, черт побери, в больнице! — Не волнуйтесь! Сейчас капельницу поставлю, укол сделаю и врача позову.

Не успеваю переварить ее слова, как эта мелкая кудряшка, распахивает одеяло и втыкает иголку в мое бедро. Морщусь, но не от боли, а от дебильного осознания, что лежу совершенно голый. Что за дела?

— Ой, а у вас глаза голубые! — Поправив одеяло, рыжуха на долю секунды замирает. — Я так и знала. Не зря с девчонками поспорила: у такого красавчика и глаза должны быть обалденные!

Она серьезно? Я точно в больнице? А если и правда там, то, может, стоит позвать врача?

— Такой у вас взгляд проникновенный! — зависает сестричка, а я, дабы остановить этот бред, закрываю глаза и как по команде погружаюсь в привычную темноту.

Мое следующее пробуждение оказывается более продуктивным. На сей раз надо мной склонился полноватый мужчина далеко за сорок, в очках с массивными линзами, до одури важный и значительный. К гадалке не ходи — врач!

— Ну здравствуй, голубчик! — невнятно бормочет он, словно и его губы потрескались от невыносимой жажды, и продолжает скрупулезно меня осматривать, изредка отвлекаясь к показаниям приборов. — Понимаешь, куда попал, парень?

— Да. — Опять вместо ответа — прерывистое дыхание с примесью шепелявости.

— Ладненько! — бормочет доктор и тут же начинает ставить надо мной эксперименты. — Глазки закрыли. Открыли. Молодец! Язычок показали. Умничка! Пальчиками пошевели. Отличненько! Ногу в колене согни. Превосходненько!

— Пить… — стону в надежде прекратить экзекуцию и наконец просто поговорить. Но мои потуги остаются неуслышанными.

— Ну что, голубчик, судя по всему, родился ты в рубашке. Спасибо «Скорой» скажи, оперативненько тебя к нам доставили. Что случилось-то с тобой, помнишь?

Судя по ощущениям, намедни меня переехал трактор, либо одной левой я пытался остановить локомотив.

— Понятненько, — чешет затылок доктор, так и не дождавшись моего кивка. — А имя свое помнишь?

Конечно, это же элементарно. И чему медиков учат столько лет, ежели они задают такие дебильные вопросы?

— Расчудесненько, — кивает врач и с любопытством смотрит на меня. — И как же нас, голубчик, зовут?

Я снова безуспешно открываю рот и молчу, но на сей раз не только из-за дикой сухости во рту. Мое имя… оно вертится на языке, но никак не обретает своего звучания.

— Не помнишь, значит, — заключает толстяк. — Печальненько! А сколько лет тебе, тоже запамятовал?

Судорожно пытаюсь сообразить, но и здесь терплю фиаско. Я не знаю, кто я! Я забыл самого себя!

— Мариночка, нам бы успокоительного добавить! По-шустренькому! — Положив широкую ладонь мне на плечо, он абсолютно спокойно воспринимает мои отчаянные стоны и завывания. А подоспевшая спустя минуту рыжуха хладнокровно пускает по венам очередную гадость, которая вновь отключает меня от реальности.

Однако мои пробуждения теперь становятся все чаще. И каждый раз я открываю глаза в надежде вспомнить. Но все зря. Меня вычеркнули, обнулили. И вроде вот он, я: здоровенный лоб лет двадцати, с татухой на плече и старым, едва заметным шрамом под коленкой. Я был. Я жил. Я что-то чувствовал, но ни черта не помню.

Из реанимации меня переводят в обычную палату. Каждую свободную минуту обследуют, заставляют отвечать на идиотские вопросы и безжалостно дырявят зад болезненными уколами. Моя речь постепенно приходит в норму, а ставшие ватными от долгого лежания ноги уже в состоянии удержать вес тела и даже довести до туалета. Часами смотрю на свое отражение, ставшее отныне совершенно чужим, и пытаюсь понять: за что. Неужели эта смазливая морда, что таращится из зеркала, заслужила подобное?

— Ретроградная амнезия, голубчик, — выносит вердикт полноватый доктор. — А так вы полностью здоровы.

— Амнезия, — перекатываю во рту слово, заменившее мне мое прошлое.

— Это обычная реакция на подобного рода отравление. Повторюсь, чудо, что вы вообще живы.

— К черту такую жизнь!

— Не горячитесь. Память вернется.

— Когда?

— Может быть, завтра, — сеет зерно надежды доктор, но тут же с корнем вырывает неокрепший росток. — А может, через год или два. Чем раньше вас найдут и заберут в привычную среду, тем больше шансов на скорейшее восстановление. Но, увы, вас никто не ищет.

Монотонные дни, однообразные, безнадежные, тусклые, неспешно сменяют друг друга. В больничных стенах они окрашены в серый и наполнены пустотой. Я все меньше верю врачам и их обещаниям, все больше ненавижу местного участкового, который совершенно не продвигается в моем деле. Меня раздражает смех медсестер, их ужимки и бессмысленный флирт; выводит из себя храп пожилого соседа по палате и аромат цитрусовых на его тумбочке. Одна только мысль, что эти апельсины ему заботливо передали родные люди, заставляет лезть на стену. Меня пожирают отчаяние и глухая безнадега, а вера в лучшее тает на глазах. Приступы ярости сменяются периодами тихой апатии, а желание жить угасает с каждым днем.

— Вы опять грустите? — Очередная сестричка с обворожительной улыбкой протягивает мне градусник.

Она будто специально дождалась, когда Федора Михайловича, моего соседа, заберут на процедуры, и прискакала попытать счастья. Интересно, на кой черт природа наградила меня слащавой рожей, на которую девицы слетаются, как мотыльки на свет огня?!

— Наверно, очень страшно остаться одному, — стреляет она глазками, заметив на соседней тумбочке связку апельсинов.

— Тридцать шесть и шесть. — Возвращаю градусник, всем своим видом давая понять, что говорить по душам не намерен.

— Может, вы хотите чего-нибудь? — Не доверяя термометру, медсестра прикладывает ладонь к моему лбу.

— Нет! — недовольно фыркаю и скидываю чужое прикосновение.

— Я могу помочь. — Не понимая намеков, девица присаживается на край моей кровати.

— Не надо!

— Не скромничайте! — Будто случайно, она пробегает кончиками нежных пальцев по моей руке. — Наверняка вам тоже хочется апельсинов или шоколада, а может, еще чего. Вы только скажите.

— Я хочу тишины! — Грубо отдергиваю руку.

— Зря вы замыкаетесь в себе. Вы живы, здоровы, у вас вся жизнь впереди. Не стоит так сильно цепляться за прошлое. Я хочу вам помочь, не отказывайтесь.

— Оставьте меня в покое!

— Как хотите! — Медсестра ведет плечиками и с оскорбленным выражением лица выбегает из палаты. Наивная! Какая она за сегодня по счету? Третья? Как же они все меня достали со своей жалостью!

Вскочив с койки, раненым зверем мечусь по палате. Это все не то! Не мое! Не я! Мне нужна хоть какая-то зацепка, долбаный знак! Но ничего не происходит!

Отчаявшись, упираюсь лбом в стену и, разбивая кулаки о ее окрашенную поверхность, тихо вою. Я должен вспомнить! Я не могу потерять себя. И в этот момент, сквозь рваное дыхание и глухие удары, доносится робкий стук в дверь.

— Вон! — ору, не поднимая головы.

Мне надоели назойливые лица медсестер и однообразные вопросы участкового, надоели все эти чужие люди, с бестактным любопытством заглядывающие в мою пустую душу.

— Привет! — Бесстрашный девичий голосок отважно пробирается сквозь мою броню. И будь я проклят, если не слышал его раньше.

Резко отпрянув от стены, оборачиваюсь.

В дверях замечаю девчонку, невысокую, стройную, с огромными голубыми глазами и густой русой челкой. Белый халат небрежно накинут на хрупкие плечики, а на груди болтается огромный бейджик. Я жадно всматриваюсь в тонкие черты в надежде хоть что-то вспомнить, но снова все мимо.

— Время посещений прошло, — цежу с горечью в голосе. — Закрой дверь с той стороны!

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я