Наследник. Книга вторая

Алексей Хапров

Какой это сокрушительный, болезненный удар по совести, когда вдруг узнаёшь, что в детстве ты невольно поспособствовал убийству своего родного отца! Хочется полностью отрешиться от всего, что тебя окружает, уехать далеко-далеко, и как бы начать свою жизнь с начала…Радик бесследно исчез. С момента его исчезновения прошло десять лет. И вот он, наконец, даёт о себе знать…Главный герой романа даже не подозревает, что это станет началом его новых и опасных приключений.

Глава восьмая

Монастырь встретил меня недружелюбно. Едва я прошёл через ворота, как меня тут же облаяли две резвившиеся неподалёку дворняжки.

— Борька, Полина, цыц! — прикрикнул на них проходивший мимо ворот монах: чёрные волосы, узкое лицо.

Я вежливо поздоровался и смущённо изложил ему цель своего визита…

Настоятель Свято-Успенского Усть-Бардинского мужского монастыря игумен отец Ираклий мне в приёме не отказал. Но в ожидании оного мне пришлось провести порядка двух часов на скамейке, что стояла у монастырского храма.

Сначала я ждал, когда закончится утренняя литургия, — как мне объяснили, это самое важное богослужение, на котором восславляют Господа нашего, — а затем настоятель ушёл по каким-то своим делам, и мне опять пришлось его ожидать.

Чтобы скоротать время, — а лучший способ — это чем-то себя занять, — я принялся изучать проходивших мимо или просто попадавшихся мне на глаза насельников монастыря, втайне надеясь заприметить среди них и Радика.

Поглядывая на этих людей из совершенно чуждого для меня мира, я испытывал тоскливое одиночество и уныло вздыхал: эх, мне бы ваши заботы, господа отшельники!

Первыми, на кого я обратил внимание, стали отец Митрофаний и отец Феодор. Два закадычных друга, и в то же время явные антиподы! Причём антиподами они были во всём, начиная от черт своей колоритной внешности, и заканчивая особенностями своего характера.

Толстый, круглолицый, пышнощёкий отец Феодор смотрелся полной противоположностью на фоне худого, костлявого и узколицего отца Митрофания. А суетливость и истеричная нервозность последнего, — среди насельников его именовали просто Митрошкой, — явно контрастировала со спокойствием и степенностью излучавшего респектабельность отца Феодора.

А может именно это и предопределило их дружбу? Ведь в жизни тоже имеет место эффект разнополярности магнитных полюсов!

Я впервые увидел их, когда они, увлечённые оживлённой беседой, выходили с утренней литургии. И предмет их беседы был каким-то очень уж философским. Вот что, помнится, уловил тогда при их появлении мой слух.

— Поэзия, отец Митрофаний — это ничтожнейшее искусство, которое питается одними лишь эфемерностями!

— Но псалмы, отец Феодор, они ведь тоже рождены поэзией!

— Псалмы, отец Митрофаний, рождены божественным вдохновением, а ваша поэзия заботится всего лишь о наслаждении!

— Нет, поэзия — это тоже божественное вдохновение! И вам не переубедить меня в этом, отец Феодор!..

Вторым, кто обратил тогда на себя моё внимание, был отец Киприан. У него были две сразу же бросающиеся в глаза основные приметы: лёгкая хромота на левую ногу и уж слишком откровенное косоглазие.

Особенно в этой паре выделялось второе. Даже если он смотрел на тебя прямо в упор, всё равно казалось, что он нацелился куда-то вбок.

В отличие от своих собратьев, Феодора и Митрофания, отец Киприан не остался равнодушным к моему присутствию.

— Кому вчера впаяли там епитимью? — сразу же огорошил меня вопросом он.

Но поняв по моему лицу (какую там ещё епитимью?), что по отношению ко мне этот вопрос прозвучал, ну, как-то явно уж невпопад, он досадливо отмахнулся и быстрым шагом направился к колокольне.

Чуть позже я узнал, что он был «правой рукой» настоятеля.

После отца Киприана моё внимание сосредоточилось на одной небольшой, кучковавшейся у ограды, компании. Она привлекла моё внимание тем, что манеры трёх составлявших её послушников, — то, что это были послушники, я понял по их подрясникам и скуфейкам, — как-то не совсем гармонировали с приличествующим им иноческим саном.

Приблатнённая жестикуляция, хриплые голоса и специфические выражения их лиц, — специфические в том смысле, что в них не было и тени присущей монахам отстранённости от всего мирского, — не оставляли никаких сомнений в том, что это были те самые бывшие заключённые, о которых мне накануне упоминал Семён.

Я сразу же почувствовал к ним неприязнь. Моя интуиция, этот тихий голос внутри, настойчиво мне подсказывала, что именно от них и исходит как раз таки главная опасность…

Рабочий стол в кабинете настоятеля монастыря пребывал в состоянии художественного беспорядка.

Отодвинув в сторону нагромождавшие его бумаги, отец Ираклий вопросительно уставился на меня. Выдержать взгляд игумена было непросто. Даже очень непросто. Он отличался такой пронзительностью, точно просверливал меня насквозь.

— Я хотел бы поступить в монастырь, — объяснил своё появление я. — Если, конечно, есть такая возможность, и если я могу быть вам чем-то полезным.

Отец Ираклий снял с головы свою чёрную камилавку. Под ней обнаружился высокий лоб интеллектуала и длинная прядь пепельно-серых, серебристых волос.

— Рабочие руки нам, конечно, нужны, — сказал он. — Рабочих рук у нас, увы, не хватает. Но позвольте всё же полюбопытствовать, а что стоит за этой вашей инициативой? Стремление послужить Богу или, извините, у вас просто не задалась жизнь?

— Не задалась жизнь, — опустил глаза я и, сосредоточившись на носках своих ботинок, неторопливо поведал всё то, о чём мы накануне договорились с Семёном.

— То-есть, намерений принять монашеский постриг вы пока не имеете? — уточнил настоятель.

— Пока не имею, — помотал головой я. — Я просто хочу вернуть какой-то смысл в свою жизнь. А то, понимаете, и жить-то не хочется, если в ней нет никакого смысла.

— Ну, а почему вы пришли за этим именно в монастырь?

Я пожал плечами.

— Не знаю, прав я или не прав, но мне почему-то кажется, что монастырь — это то самое место, где можно обрести умиротворение и покой. А умиротворение и покой — это как раз то, чего мне сейчас так сильно не хватает.

Отец Ираклий повернулся к окну. Я только сейчас заметил, что у него был какой-то приплюснутый затылок. Я внимательно вгляделся в его лицо: высокие скулы — признак железной воли; кавказский, с горбинкой, нос…

И тут настоятель резко вернул голову в прежнее положение. Он, по всей видимости, почувствовал, что я пристально его рассматриваю.

Я снова смущённо опустил глаза. Не воспринял бы он это моё внимание к себе враждебно!

Воцарилась томительная тишина. Я покосился на дверцу серванта, в стекле которого вырисовывалось отображение игумена — он задумчиво наблюдал за моими, то поглаживавшими, то щипавшими друг дружку пальцами.

Я развёл руки в стороны и крепко сжал кулаки. Нет, что ни говори, а я всё же плохо умею владеть собой!

— Человеческая душа — это потёмки, — наконец вымолвил отец Ираклий. — Бывает, что её обладатель не в силах с ней совладать. К нам приходят разные люди. Встречаются и такие, как вы. У каждого своё прошлое, и у каждого имеются свои проблемы.

И он откинулся на спинку кресла.

— Ну, что я вам могу сказать? Некоторые, побыв у нас с месяц, уходят. Понимают, что пришли сюда, не подумав. По большей части, это молодые ребята, которые рассудили, что ежели девица им не дала, то и Армагеддон уже настал. А некоторые остаются. Случается, что и навсегда остаются. Сначала служат трудниками, потом послушниками, ну а затем уже принимают постриг. Как будет с вами — и я не знаю, да и вы, наверное, пока не знаете, — со вздохом промолвил он. — Как говорится, поживём — увидим… Ну что ж, давайте попробуем. У вас имеются какие-нибудь документы?

Я с облегчением кивнул и вытащил из кармана куртки свой паспорт.

— Чернышев Евгений Николаевич, — прочёл моё имя игумен и заглянул на следующую страницу. — Город Москва? — удивлённо воскликнул он. — Так это получается, что вы не из местных! И чем же вас так привлекли, интересно, наши края?

— Их отдалённость, — озвучил уже заготовленное мною объяснение я. — Захотелось, вот, знаете ли, скрыться от всех своих родственников и знакомых.

Отец Ираклий задумчиво забарабанил пальцами по столу.

— Должен вас официально предупредить, — и в его взгляде появилось какое-то недоверие, — что в наш монастырь, равно как и в другие монастыри, не могут быть приняты люди семейные, уклоняющиеся от своих долговых обязательств, а также скрывающиеся от уголовного преследования.

— Я давно разведён, — ответил я, — от полиции не скрываюсь и долговых обязательств ни перед кем не имею.

— Вы готовы дать мне в этом письменную расписку?

— Разумеется, — выразил свою готовность я.

Вернув мне паспорт, переписав перед этим все его данные, и приняв от меня вышеупомянутую расписку, отец Ираклий, подытоживая, произнёс:

— Я принимаю вас трудником. Вы знаете, что такое трудник?

Я помотал головой.

— Нет, не знаю.

— У нас принято говорить: не ведаю, отче.

— Не ведаю, отче, — исправился я.

— Давайте, я вам расскажу. Трудник — это самая первая ступень в нашей монастырской иерархии, — принялся объяснять мне он. — Это время становления будущего монаха, время для его раздумий: действительно ли монашество — его призвание, или всё-таки нет. В период трудничества человек молится, исповедуется, постигает азы монашеской жизни и работает на благо монастыря. Чем выгоден статус трудника — так это, конечно, своей свободой. Поскольку никаких обетов у трудника нет, он может в часы досуга свободно покидать пределы монастыря. Вам тоже будет разрешено в досуг покидать пределы монастыря. Но при этом есть, правда, одно условие: перед уходом вам нужно будет испросить моё благословение. Теперь переходим ко второй ступени, — вальяжно сменил позу он. — Вторая ступень — это послушник. Послушник — это человек, который готовится к постригу в монахи и проходит предшествующее ему духовное испытание. По сравнению с трудником, он имеет уже гораздо меньше свободы. Послушниками становятся те, кто в период трудничества не усомнился в своём монашеском призвании. Обычно срок монашеского искуса, — это срок послушничества, — он составляет не менее трёх лет. Но так, вообще, у нас принято, что он определяется для каждого индивидуально… Следующая, последняя, третья ступень — это уже монах! — со значением произнёс отец Ираклий. — Монах — это уже непосредственный служитель Бога, и на него накладываются пожизненные монашеские обеты…

Подробно рассказав мне об особенностях жизни монахов, — пересказывать их здесь я, наверное, не стану; я думаю, это будет излишним, — настоятель мне сообщил, что моим наставником будет некий отец Гавриил.

— Он определит вас сейчас на постой, всё покажет вам, всё расскажет. Обустраивайтесь, осматривайтесь, изучайте наш распорядок. Ну, а завтра утром — прошу на работу, — и отец Ираклий пододвинул к себе телефон. — У вас ещё остались ко мне вопросы?

— Да, — смущённо улыбнулся я. — Не могли бы вы объяснить мне смысл одного понятия?

— Какого понятия?

— Епитимья.

— Епитимья? А где вы уже успели с этим столкнуться?

И я поведал ему о реплике, которой озадачил меня отец Киприан.

— Епитимья — это церковное наказание, — улыбнувшись, разъяснил мне отец Ираклий. — Ну а что касается вчерашнего случая, то одного из наших трудников застукали вчера с сигаретой в туалете…

Когда я вышел из настоятельского корпуса, мной вдруг овладела лихорадочная тревога.

А ведь настоятель был не дурак! А что, если он с ходу меня раскрыл?