Наследник. Книга вторая

Алексей Хапров

Какой это сокрушительный, болезненный удар по совести, когда вдруг узнаёшь, что в детстве ты невольно поспособствовал убийству своего родного отца! Хочется полностью отрешиться от всего, что тебя окружает, уехать далеко-далеко, и как бы начать свою жизнь с начала…Радик бесследно исчез. С момента его исчезновения прошло десять лет. И вот он, наконец, даёт о себе знать…Главный герой романа даже не подозревает, что это станет началом его новых и опасных приключений.

Глава девятая

Меня поселили на втором этаже в келью номер двенадцать.

Должен признаться, что кельи Свято-Успенского Усть-Бардинского мужского монастыря меня в тот день приятно удивили. Ведь мои представления о монашеских кельях на тот момент формировались главным образом посредством художественных кинофильмов, — ну, «Имя Розы», например, — где действие происходит в средние века. Каково же было моё удивление, когда заместо пустой, увешанной распятиями и иконами унылой пещерки, — а именно такой мне и представлялась монашеская келья, — моим глазам предстал чистый и светлый двухместный номер вполне себе приличной современной гостиницы!

Да, Семён говорил мне, что в монастыре недавно сделали хороший ремонт. Но я всё же никак не ожидал, что этот ремонт и в самом деле окажется действительно хорошим!

— С вашим соседом по келье, — его зовут Богдан, — вы познакомитесь вечером, когда он вернётся с трудовой повинности, — сказал сопровождавший меня отец Гавриил.

Это был лет семидесяти, весьма проворный для своего возраста, маленький старичок с отдававшими некоторой хитрецой глазами, и с обрамлённым аккуратной остроконечной бородкой лицом аскета.

— Трудовая повинность — это то же самое, что в миру означает работа. Так она называется в монастыре, — разъяснил мне отец Гавриил, заметив появившееся на моём лице недоумение. — В монастыре существует ещё и другая повинность — это утренняя и вечерняя молитва. Она называется «молитвенное правило», — дополнил он «каталог прелестей» насыщенной жизни монастыря. — И все насельники обязаны его неукоснительно соблюдать. Утренняя молитва — в шесть утра, вечерняя — в пять часов вечера, — и мой наставник указал мне на висевший на двери распорядок. — Ну, а сейчас кладите свои вещи и пойдёмте дальше.

Я поставил свою сумку за спинку свободной кровати, — она была справа, прямо напротив двери, — и ещё раз обвёл глазами отведённое мне под пристанище помещение.

Чистенькая, аккуратненькая комнатка, примерно восемнадцать квадратных метров, лишь с самой необходимой мебелью — два шкафа, две кровати, два стула и стол.

Всё, что требуется для жизни, здесь есть.

А не занимал ли до меня это место Радик?..

— Этот корпус называется паломническим, — пояснил мне отец Гавриил, когда мы с ним вышли на улицу. — В нём проживают трудники, послушники, обслуживающий персонал, а также гости монастыря. Монахи в паломнических кельях не проживают. Для монахов у нас предусмотрены братские кельи, — и он указал мне на здание напротив.

Я невольно сравнил их между собой: оба кирпичные, двухэтажные, — но каких-то отличий найти не смог.

Я уточню, отличий лишь внешних!

Ну, разве братский корпус был только немного почище.

Белокаменный одноглавый храм и трёхуровневая, с открытой верхней площадкой, деревянная колокольня были единственными сооружениями комплекса Усть-Бардинского мужского монастыря, которые располагались в самом центре его, окружённой высоким забором, не шибко обширной, но всё же достойной того, чтобы называться просторной, территории. Остальные входившие в его состав постройки тянулись по периметру вдоль ограды. И первая из них, куда привёл меня отец Гавриил, встретила меня запахом свежесваренных щей.

Я сразу же понял, что здесь находятся трапезная и кухня.

Едва мы переступили через порог, как навстречу нам вышел какой-то обрюзгший монах. На вид — лет пятидесяти-шестидесяти. Он обращал на себя внимание тем, что имел какую-то бутылочную, я бы даже сказал, женскую фигуру.

— Доброго вам здоровья, отец Гавриил!

— Доброго вам здоровья, отец Исаакий! — склонил в ответ голову мой наставник.

Их приветствия прозвучали, вроде бы, вежливо и вполне дружелюбно, но мне всё равно показалось, что в голосе отца Гавриила сквозила какая-то скрытая неприязнь.

Показав мне трапезную, — я опишу её чуть позднее, в следующей главе, — отец Гавриил повёл меня в соседнее, хозяйственного назначения, сооружение, которое было разделено на несколько частей.

— Вот здесь мы храним наши продовольственные запасы, — стал показывать он, — вот тут у нас производственный инвентарь… вот здесь у нас деревообрабатывающий цех; кстати, ваш сосед Богдан работает именно в нём… вот это у нас гараж… а вот это у нас конюшня.

— У вас даже и машина имеется? — подивился я.

— Да, имеется, — мол, а что тут такого, подтвердил мой наставник.

— Фургон или бортовик? — поинтересовался я.

— Нет, легковая, — ответил отец Гавриил. — Это служебный автомобиль нашего настоятеля.

Наружу стали высовываться любопытные лица. Новые обитатели здесь появлялись не часто, и поэтому вполне естественным было то, что всем вдруг захотелось на меня взглянуть.

В глубине продовольственного склада метал «гром и молнии» отец Митрофаний. Объектом его недовольства был какой-то лохматый цыган. Звали этого цыгана Шандор.

Как я узнал чуть позднее, именно его как раз и застукали накануне с сигаретой в туалете.

Дальнейшее моё ознакомление с монастырём происходило уже в сопровождении монастырских собак. Полина и Борька, видимо, перестали воспринимать меня чужаком и, наряду с отцом Гавриилом, также стали моими экскурсоводами.

Если производственно-хозяйственный корпус был в монастыре самым большим, то следующее здание, куда привёл меня мой наставник, являлось, напротив, здесь самым маленьким.

Впрочем, это «здание» даже и зданием-то не назовёшь!

— А вот это наша фармацевтическая лаборатория, — протянул руку отец Гавриил и указал мне на стоявший в углу ограды сарайчик. — Здесь у нас изготавливаются целебные настойки и сборы. Но посторонним сюда вход категорически запрещён.

— А кто здесь считается посторонним? — осведомился я.

— Все, кроме нашего травника отца Ксенофонта и его помощника брата Паисия.

— Даже вы? — изобразил удивление я.

— Даже я, — кивнул отец Гавриил.

— И даже настоятель монастыря?

— Да, и даже отец Ираклий.

Собаки, словно в подтверждение сказанному, разродились недовольным лаем.

Я вгляделся в приоткрытую дверь «лаборатории» и заметил там невзрачного, седого монаха и его рыжеволосого молодого напарника. Они процеживали какой-то раствор.

Из сарайчика повеяло каким-то терпким и горько-кислым запахом. Я невольно поморщился. Запах был неприятный.

— Наши травяные настойки и сборы обладают уникальными целебными свойствами, — заявил не без гордости отец Гавриил. — К нам приезжают за ними даже из других областей. Мы даже стали их уже возить за границу!

— За границу? — вскинул брови я.

— Да, мы возим наши настойки в Финляндию. Благо граница отсюда совсем недалеко.

И тут меня как будто бы передёрнуло. Я вспомнил слова Семёна о выявленной Радиком контрабанде.

Значит, посторонним сюда вход запрещён! А не таится ли причина исчезновения Радика здесь?

Я засунул свои скрючившиеся пальцы в карманы, чтобы они не выдавали моего волнения: а не сосредоточена ли вся эта контрабанда в этой, вот, «фармацевтической лаборатории»?

Я отвернулся и сделал вид, что рассматриваю возвышавшуюся в стороне колокольню. Я обоснованно опасался, что мои мысли спроецируются на выражение моего лица.

Обогнув вдоль ограды всю территорию монастыря, — мне показали ещё монастырскую лавку, завели в часовню, провели вдоль заснеженного огорода и небольшого монастырского кладбища, — мы снова вышли к паломническому корпусу, сопровождаемые звонким лаем словно бы обрадовавшихся чему-то собак.

У входа в корпус стояли отец Ираклий и отец Киприан. Они негромко переговаривались между собой.

По моей спине пробежал настораживающий холодок. Мне показалось, что они как-то подозрительно на меня посмотрели…

Вернувшись в свою келью, я скинул ботинки, повесил на стул свою куртку и, не снимая ни свитера, ни брюк, улёгся на отведённую мне кровать.

Скоро всё равно идти на обед. Обед здесь начинался в четырнадцать часов. Стрелки показывали уже начало второго. Какой тогда был смысл переодеваться?

«Ну, и какие у нас итоги?» — закрыв глаза, спросил себя я.

Да какие тут, к чёрту, могут быть итоги? После нескольких-то часов пребывания в монастыре.

Но один итог всё же был — это зародившиеся во мне подозрения относительно «фармацевтической лаборатории».

Но куда, вот, подевался мой Радик?

Эх, был бы хотя бы хоть малейший намёк для ответа на этот самый главный и самый важный для меня вопрос!

В келье было тепло. В монастыре топили на совесть. Батареи были очень горячие, и я вскоре почувствовал, что стремительно погружаюсь в сон.

Из царства Морфея меня выдернули чьи-то отдававшие эхом шаги.

Когда считаешь обстановку враждебной, любые звуки способны породить лихорадочную тревогу.

— Можно?

У заглянувшего в келью облачённого в подрясник старца было настолько блаженное выражение лица, что создавалось такое впечатление, будто он только что спустился с небес.

Поправив свои роговые очки, он вопросительно уставился на меня.

Я слегка кивнул головой, но он на этот жест никак не отреагировал.

Позднее я узнал, что для разрешения войти мне просто следовало произнести: «Аминь». Но я тогда ещё не знал всех монастырских порядков. И старец, видимо, это понял. Потоптавшись ещё примерно с десяток секунд, он осторожно переступил через порог.

— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе, Сын Божий, помилуй нас, — перекрестился он на висевший в углу кельи Образ, после чего, повернувшись ко мне, представился: — Отец Амвросий, библиотекарь.

Положив на стол принесённую им с собой книгу, он пододвинул к себе стул, после чего уселся рядом со мной.

— Те, кто несчастен в жизни мирской, часто обретают счастье именно в святой обители! — нравоучительно произнёс он. — И отрешение от мирских забот для них есть отрешение от никчемной и опустошающей душу жизни.

Далее отец Амвросий разъяснил мне, что если я настроен посвятить остаток своей жизни служению Богу, то я должен для этого делать следующее:

— быть православным христианином;

— проникаться душою в богослужения и любить их;

— совершать утреннее и вечернее молитвенное правило (то бишь, молиться по утрам и вечерам);

— соблюдать духовный и телесный пост;

— чтить православные праздники;

— читать духовную литературу, повествующую о монашеской жизни и об истории монашества.

С этими словами он пододвинул ко мне принесённую им с собой книгу.

— Почитай, сын мой, для обретения душевного спокойствия и для осознания своего пути к Богу.

Это была старая потрепанная книга, на обложке которой значилось: «Житие Святых».

— Монашество есть удел сильных духом и телом, — взяв меня за руку, принялся читать проповедь библиотекарь. — Жизнь монаха не есть пренебрежение окружающим миром. Жизнь монаха есть отречение от плотских удовольствий, от грешных наслаждений и от всяких, там, пагубных страстей. Монашество — это тесная связь с Господом нашим, с Богом. Это тихая радость от общения с ним. Это восстановление первоначальной чистоты и безгрешности, которыми были наделены в раю Адам и Ева. Монахи, сын мой, это первые спасители нашего грешного мира! — воодушевлённо воскликнул он. — И пока звучит монашеская молитва, — и он, наконец, отпустил мою руку, — существует и весь наш грешный мир!

Отец Амвросий поднялся со стула, снова осенил себя крестным знамением, после чего вышел из кельи с гордо поднятой головой и тихонько притворил за собою дверь.