Злые напасти

Алексей Филиппов (2024)

1682 год. Москва. На окраине около дома вдовой царицы Натальи находят истерзанные трупы девушек. Подьячему приказано найти убийц. Он ищет, и во время поиска своего узнаёт, что готовится покушение на царя Фёдора Алексеевича. Подьячий хочет спасти царя, но убийцы перехитрили его. Фёдор Алексеевич умер. На трон посажен его, в нарушение обычая старшинства, малолетний сводный брат Фёдора — Пётр. Стрельцы бунтуют против нарушения обычая… А подьячий всё изет злодея…

7

Когда всадники подъехали к кривой сосне, стало темнеть. Придорожные кусты окутал серый туман, небо померкло и света становилось всё меньше и меньше.

— Коней бы нам вернуть до ночи, — волновался Афоня, настороженно поглядывая по сторонам, — а то, ведь, дядька мне в следующий раз не поможет. Нельзя мне его доверия терять. Понимаешь? Никак нельзя. Давай вернёмся. Боязно ночью по лесу путешествовать. Говорят, что медведи здесь обитают, а мне ой как не хочется с косолапым повстречаться. Поедем сейчас в Москву, пока не совсем поздно, а завтра обитель ту найдём. По светлому и найдём..

Осип посмотрел на товарища, почесал затылок, спрыгнул с коня и строго приказал.

— Поезжай в Москву, а я пешком до обители доберусь.

— Как же так-то? — завертел головой Афоня. — Как же я тебя брошу-то? Не приучен я так! Вместе так вместе…

— Я сказал: поезжай! — Осип даже кулаком Афоне пригрозил. — Будет он мне тут ещё! Смотри! У тебя своё дело, а у меня своё. За помощь благодарствую, а дальше я сам. Всё! Проваливай!

И не дожидаясь ответа, подьячий пошёл по лесной дороге. Шёл он быстро и не оглядывался. А какой смысл оглядыватся, если через десяток шагов оказался Осип в дремучем лесу? И темно сразу стало так, что решил подьячий даже побежать, чтоб поскорей вырваться из цепких лапищ зловещего сумрака чащи. Не назад, конечно же, побежал, а вперёд. Тут он ещё про медведицу вспомнил и припустил пуще прежнего. Поскорее хотелось добраться до нужного ему места, к людям, вот он и спешил. Однако идея оказалась не совсем удачной: через несколько торопливых шагов бегун споткнулся обо что-то и растянулся на сырой земле. Недаром говорится: кто прытко бегает, тот часто и падает. Чертыхаясь шепотом, Осип поднялся, потёр ушибленное колено, перекрестился и решил пробираться дальше шагом. Он пошел, оглядываясь да прислушиваясь — нет ли в чаще какой-нибудь злой напасти. Встречаться в ночном лесу со страшным зверем никак не хотелось, да и кроме зверей опасностей здесь не счесть. А между тем, на небо, невесть откуда, выпозла луна и стало маслость светлее.

— Без глаза тут остаться можно, — думал подьячий, всматриваясь в еле видную в тусклом лунном свете дорогу и сломав сухой сучок как раз напротив лица. — Наткнёшься на сучок и всё… А что за житьё без глаза? Не житьё кривому, а маета одна. Смотреть здесь надо лучше. Смотреть и слушать. Опасение — половина спасения.

Глаза к темноте привыкли. Дорога была — так себе: то там, то тут, на неё выползали корявые корни, очень похожие на гигантских змей, рядом с ними валялись гнилые брёвна и сорванные ветром сучья. Сразу видно, что путешествовали этой тропой редко. Попадались и топкие места, где ноги сразу начинали вязнуть в противной слякоти. Топкие места попадались всё чаще и чаще. Один раз Осип в этой кисельной мерзости поскользнулся и упал.

«Не и иначе бес надумал поиграться, — думал подьячий, вытирая о мшистую кочку грязные руки, то сучок под ногу сунет, то лужу грязную. Осторожнее надо: кто сам себя стережет, того и Бог бережет».

Осип подобрал с земли толстый сук, стал тыкать впереди себя, отыскивая свободную от грязи твердь и обходить лужи. А обходить их было ой как непросто: посох то и дело нащупывал грязь. Один раз подьячий провалился по колено в какую-то яму.

«Уж не берлога ли? — подумал он, быстро выдёргивая ногу».

Тут ещё луна, будто играясь с путником, за тучку спряталась. Опять стало темным-темно.

К частоколу Осип вышел как-то совсем уж неожиданно. Вернее, он совсем отчаялся найти в кромешной тьме цель своего путешествия, и, как говорится, прямо носом уткнулся в плотный ряд сырых брёвен. Пошарив по брёвнам рукой да уперевшись плечом, подъячий понял, что это ворота, и заперты они изнутри на крепкий засов. Осип стал кричать и бить по брёвнам кулаками. Ударов слышно не было, а вот крик в лесной тишине случился звонкий. Скоро створки ворот натужно заскрипели и стали потихоньку отворяться. Подъячий шагнул в приоткрытые ворота и столкнулся с огромным человеком. А может и не с человеком, а с медведицей, какой их дьякон стращал. Озноб по спине Осипа пробежал, но отступать было некуда.

— Мне, это, — залепетал от неожиданности подьячий. — Узнать надо… Насчет свечки… И больше ничего У кого тут можно? Кто свечки?

Великан, а это оказался (на счастье Осипа) человек, на суетливый спрос полуночного гостя ничего не ответил, а только головой мотнул, дескать, иди за мной. Буквально в двух шагах от ворот стоял покосившийся сарай, вот туда Осипа исполин и привёл. Привёл, легонько толкнул к куче соломы да сунул в руки ветхую рогожку. Без слов понял подьячий, что лучше не рыпаться и устроиться на ночлег в сарае, а утро вечера мудренее.

Проснулся Осип от звона. Кто-то за стеной сарая стучал железом о железо. Подьячий быстро поднялся, вышел на улицу и зажмурился от яркого солнечного света. Хорошая погода на улице. Радостная. Только Осипу не до радости сейчас, забота гложет его душу, словно голодный пёс кость. Подьячий быстро огляделся и пошёл к монаху, стучавшему молотком по наковальне.

— Брат, — окликнул инока Осип, — а свечник у вас в обители есть?

— Как не быть, — ответил монах, не прекращая изготовления четырёхгранного гвоздя.

— А где мне его сейчас отыскать?

— А на кой он тебе? — монах подхватил щипцами с наковальни гвоздь и быстро сунул его в ушат с водой. Вода зашипела.

— Свечу вот хотел показать, — подьячий достал из сумы огарок свечи и показал его иноку. — Мне надо знать, кто такой воск выплавляет?

— Я выплавлял, и свечку эту я делал, — монах бросил в корзину готовый гвоздь и взял из рук Осипа огарок. — Как раз перед Благовещением Пресвятой Богородицы все соты старые из кладовой нашей я выгреб да плавить стал. Дрянь воск получился, но свечи из него я всё равно сделал. Те, что получше отобрал, чтоб в храме на кандило ставить, а остальные сложил в корзину и в притворе оставил.

— Это свеча тоже в той корзине лежала? — у Осипа даже голос слегка дрогнул от подобной удачи. Ещё шажок и узнает он, где девчонку убили…

— Где же ей ещё лежать-то? — пожал плечами монах и поморщился. — В храм такую совестно ставить…

— А кто её из корзины взял? — выкрикнул подьячий будоражащий его душу вопрос.

— Кто ж его знает, — вздохнул инок. — Может, из братии кто. Или кто из гостей обители нашей. Приходят к нам иногда люди. Мы никого не гоним. Если злого намерения нет, сразу гостю ворота откроем. Любой мог свечку из корзины взять. А ты чего так интересуешься?

На всякий случай, Осип решил всей правды не говорить, а вместо ответа на вопрос сам полюбопытствовал — сколько иноков в обители спасается. Оказалось — пятеро. И живут они все в одной келии, как подобает по правилам монашеского общежития, заповеданного ещё Преподобным Сергием Радонежским. Всё у них общее, а слово «моё» за браное почитается. Узнав об общежитии, Осип так крепко задумался, что не сразу откликнулся на приглашение к монашескому столу.

«Если здесь девчонка перед смертью свечу схватила, — думал подьячий, запивая черствые ржаные сухари жидким овсяным киселём, — то все они здесь в блуде погрязли. Прости меня, Господи. Разве в такой тесной обители грех подобный утаишь? Никогда. Тут всё на виду. Если была здесь девчонка, то всякий инок об этом знает. Неужели, с виду они все только такие? Притворяются передо мной, укрыв души бесовские, под личиной благообразия? Вряд ли, не похоже… А если и грешны, зачем девчонку из дремучего леса тащить в даль-дальнюю да в болоте там прятать? Не с руки это. Тут вокруг мест для сокрытия злодейства предостаточно. Точно не с руки такую даль девчонку убитую тащить…»

Увлеченный своими мыслями, Осип и не заметил, как остался за столом один. И сидел он так, пока не доел все сухари из глиняной плошки. А как доел, так сразу огляделся, всполошился и выбежал на улицу. На улице кипела работа. Никто из иноков без дела не сидел. Один монах ковал, двое пилили бревно на доски, двое рубили сруб. На гостя работники никакого внимания не обращали, будто и не было его в обители.

Подьячий опять подошёл к кузнецу и поклонился.

— Благодарствую за угощение…

— Господа благодари, а нас не за что, — буркнул монах и выбил на шляпке очередного раскалённого гвоздя клеймо: три переплетенных колечка.

— А давай я тебе помогу, — желая заслужить расположение кузнеца, предложил Осип. — Чего делать надо?

— Становись к горну на меха, а то жару чего-то маловато, — сказал инок и еле заметно улыбнулся. — На мехах работать будешь, и заготовки мне подавать.

Во время работы подьячий пытался разговорить монаха-кузнеца, но из этого ничего путного не вышло. Единственное, что удалось выведать Осипу, так это о категорическом запрете женщинам посещать обитель. На вопрос о гостях, кузнец только плечами повёл, дескать, они мне все совсем без надобности приходят да и Бог с ними. И ещё один гвоздь со звоном упал в большую корзину, потом ещё один, ещё и ещё. Когда корзина наполнилась, кузнец утёр рукавом пот и сказал.

— Ну, вот, сделан зарок на утро нынешнее с Божьей помощью, теперь и отдохнуть не грех…

Осип уселся на бревно, ожидая, что и монах сейчас усядется рядом, но тот от наковальни, ни на шаг, только, вместо увесистого молота, взял сперва маленький молоточек в руки, а потом зубильце. Подьячий заинтересовался этаким отдыхом и подошёл к наковальне. Кузнец колдовал над лезвием ножа.

— Чего это? — спросил Осип, глядя на ловкую работу умельца.

— Ножичек меня попросили особый сделать, — ответил кузнец, продолжая работу. — С секретом…

— С каким ещё секретом?

— Сварю я лезвие из двух пластин… На одной пластине углубление, чтоб внутри лезвия пустота была… А на другой пластине, напротив этой пустоты два отверстия маленьких — по толщине как иголка еловая… Если ручку повернуть, сюда можно медку жидкого налить…

— А зачем это? — удивился подьячий, рассматривая пластину.

— Как зачем? — пожал плечами кузнец. — Для шутки. К примеру, разрежу я этим ножом редьку на две половины, одну тебе дам, а другую сам съем. У тебя будет редька горькая, а меня с мёдом. Ну не чудо ли? Один добрый человек тайну мне эту поведал… Рассказал, что видел такой ножичек у одного иноземца и спросил смогу ли я чудо такое сварганить? Я порасспросил его ещё чуток, уяснил суть и сказал, что смогу… А чего не смочь? Я люблю всякие забавы из железа делать. Здесь главное не торопиться, да не бить со всего размаху. Что хорошо — то не скоро. На любое хотенье — запаси терпение. Дён уж десять с этим делом потихоньку варакаюсь. Теперь самая малость осталась и будет готов ножичек. Люблю что-то по тоненькому делать, чтоб всё тютелька в тютельку. Я за такой работой душой отдыхаю…

«Отдыхал» кузнец недолго, а потом опять позвал Осипа гвозди ковать. Ещё одну корзину гвоздей надумал сделать он до обеда.

— А зачем вам столько гвоздей? — удивился подьячий, раздувая мехами нужный жар в горне.

— Стройку какую-то в Преображенском затеяли, вот и попросили нас помочь да железа рубленного нам привезли, — ответил монах, ловко поставив красную от жара заготовку в оправку. — А нам доброе дело сотворить всегда приятно. Было бы из чего. Раз в неделю гвозди у нас забирают…

И опять закипела работа. Перед полуденной трапезой попробовал подьячий заговорить с другими иноками обители, но тоже всё без успеха. Двое из них дали обет молчания, а ещё двое, кроме «не ведаю» и «на всё воля божья», ничего не хотели говорить.

Время уже не шло, а бежало, как песок сквозь пальцы. Подьячий узнал, кто сделал свечу, но что толку: даже намёка на какой-то новый след теперь не было и в помине. Единственное, что он смог выведать: мог ту свечу из корзины взять человек из Преображенского, когда за гвоздями приезжал. Там можно поискать, ежели о других гостях ничего выведать не получилось. На безрыбье и рак рыба.