Злые напасти

Алексей Филиппов (2024)

1682 год. Москва. На окраине около дома вдовой царицы Натальи находят истерзанные трупы девушек. Подьячему приказано найти убийц. Он ищет, и во время поиска своего узнаёт, что готовится покушение на царя Фёдора Алексеевича. Подьячий хочет спасти царя, но убийцы перехитрили его. Фёдор Алексеевич умер. На трон посажен его, в нарушение обычая старшинства, малолетний сводный брат Фёдора — Пётр. Стрельцы бунтуют против нарушения обычая… А подьячий всё изет злодея…

12

И как раз в тот момент, когда в подпол вбежал первый стражник с факелом, Осип почувствовал, что слева слегка пахнуло свежей прохладой. От полной безвыходности он к этой прохладе и повернул. Повернул и оказался возле того самого подкопа, через который он в подпол царского дворца пролез. Хотя, не разглядишь — тот ил не тот, да это и неважно. Главное — злого места поскорее выбраться! Выбрались… Темно на улице. Не так как в подвале, конечно, но тоже не солнечный денёк. Повезло беглецам и на этот раз. Судьба у них, видно, такая, не зря же говорится: кому повешенным быть, то не утонет. Проползли беглецы через тот подкоп, а как выползли на волю, так сразу в темные кусты нырнули. И опять счастье улыбнулось: только в кустах затаились, а мимо них человек пять с факелами пробежали.

Изрядно поплутав по кустам, да ещё и во тьме, вышли Осип да спутница его к воротам. И ещё раз удача: в открытые ворота входили заспанные мужики — их из села на поиск привели. А привели, видимо, ещё не всех, потому и ворота не закрыли. Стражник побежал в деревню опаздывающих помощников торопить. Пока он бегал, Осип с девчонкой на волю и выскользнули.

Долго беглецы брели по обочине дороги, опасаясь любого встречного или поперечного: мало ли, что у кого на уме. Шли они медленно с оглядкой, часто останавливались, заподозрив нехорошее, иногда прятались в кустах, а потому к московскому посаду пришли только на рассвете. Через реку переправились ещё до того как ворота городские отворили. Пришлось немного подождать в толпе желающих поскорее пройти в город. Желающих собралось перед воротами много, недаром говорят, кто рано встаёт, тому Бог подаёт. Вот и поднимались люди с первыми петухами, чтоб побольше благодати небесной отхватить. Правда, не всегда давалась в руки благодать та, но ежели не стараться, так и вообще никогда ничего кроме дули под нос не получишь. А если постараешься, то авось чего-нибудь и выгорит. Вот для такого «авось» и поднимались люди ни свет — ни заря.

Ещё в лесу решил Осип спрятать девчонку, чтоб с бухты-барахты часом не опростоволоситься. Чтоб повести её сразу в приказ, душа противилась. Не до девчонки в приказе будет при таких-то делах.

«Сперва дьяку Сабанееву всё расскажу, посоветуюсь, — думал подьячий, быстро шагая к конюшне Разбойного приказа, где служил подручным конюха дальний сродственник Осипа дядя Селиван, — а уж потом ясно будет, как дальше с этой девчонкой поступить. Только она может правду подтвердить. Не поверит Сабанеев мне, так сразу её приведу, а поверит — так тут ещё подумать надо. Пока же пусть она в избушке дяди Селивана поживёт».

Селиван выгребал навоз из хлева, но, узрев племянника, прислонил вилы к стене и радостно улыбнулся. Любил Селиван племяша своего, а потому и радовался каждой встрече.

— Как ты, Осьша? — дядя крепко прижал племянника к широкой груди. — Чего нового тебе Бог послал?

— Чего нового? — Осип развёл руками. — Напасти на меня, дядя Селиван, сыплются, как листья ветренной осенью. Одна другую погоняет…

— Ну-ка, ну-ка, — Селиван усадил Осипа на пенёк. — Рассказывай…

— А чего рассказывать, — подъячий махнул рукой и не решился родственнику всей правды рассказать. — Самое страшное — лошадь у меня украли, а дьяк Сабанеев кричит, если не найдёшь пропажу, в яме сгною. А где её теперь найдёшь, пропажу эту? Следок-то я, вроде, нашел…

— Подожди, подожди, — конюх удивлённо глянул на племянника. — Ты же Серка в последний раз из конюшни брал?

— Серка…

— И его у тебя украли?

— Его…

— Не пойму ничего, — дядя Селиван почесал затылок. — Так вон Серко в стойле стоит…

— Как в стойле?! — словно ужаленный, вскочил с пенька Осип. — Так я побегу сейчас же к Сабанееву и скажу, что нашлась лошадь…

— Так знает Сабанеев, — опять усадил племянника на пенёк Селиван. — Он еще того дня приходил и спрашивал про Серка. Коняшку-то рано утром привели, а следом и Сабанеев бежит… Я, ещё думаю: а чего это он так суетится. Чудеса…

— А зачем же он тогда послал меня лошадь искать? — потряс Осип головой, словно прогоняя какое-то наваждение. — Ладно… Разберусь… А ты, дядя Селиван, помоги мне.

— Чем же?

— Девчонку одну надо спрятать…

— Что за девчонка? Зазноба твоя?

— Ты не спрашивай, дядя Селиван, а помогай, — чуть смутился подьячий и побежал за ворота. — Сейчас я её приведу!

— Маловата для зазнобы-то, — конюх посмотрел на девчонку, почесал щёку и вздохнул. — Пойдем, пигалица, у меня пока поживёшь в избе на берегу речки Чечёры. Хозяйке помогать будешь… Как звать-то тебя?

— Феклушкой…

— Ну, что ж, Феклушка, у меня пока поживёшь, а ты Осип не переживай. Всё сделаем с божьей помощью, чтоб в лучшем виде¸ и никак иначе.

— Спасибо, дядя Селиван, — улыбнулся подъячий. — Ну, так я побегу?

— Беги…

Дьяк Сабанеев опять чернее тучи. По всем повадкам видно, что грызёт его душу тоска смертная. Вот он от той тоски и бросается на людей, как дурная собака. Осип ещё и порога переступить не успел, а дьяк орёт на него как оглашенный.

— Нашёл лошадь?!

— Дык, на конюшне она, сам знаешь…, — хотел оправдаться подьячий, но лучше б он этого не делал.

Ох, и взбеленился сразу дьяк: из-за стола выскочил, ногами топает, слюной брызжет.

— Перечить мне? — на манер раненного медведя ревёт Сабенеев и тощим жилистым кулаком машет перед носом Осипа. — Сейчас же тебя за непослушание в подвал тёмный посажу! Надоел ты мне! Охальник!

— За что же в подвал? — опешил подьячий. — Серко на конюшне… Кто девчонку убитую в лесу бросил я узнал. Расскажу сейчас…

— Я тебе «расскажу»! — не унимается дьяк и приоткрыв дверь орёт в сени. — Эй, кто там есть? Стража! Идите сюда да вяжите этого подлеца по рукам и ногам! В подвал его! В яму! В самую глубокую! Подлец!

У Осипа язык к нёбу присох. Всего он ожидать мог от сердитого начальника, но чтоб вот так, ни с того ни с сего — да в подвал тёмный! Да в яму глубокую! В страшном сне такое приснится — не поверишь!

Только вместо стражников в дверь вошёл боярин Матвей Степанович Пушкин. Матвей Степанович служил при нынешнем государе Фёдоре Алексеевиче в самой близкой охране, но единожды, во время царского похода по монастырям, малость провинился, пролив на руку государя горячее варево и был сослан в Астрахань воеводой. Теперь, то ли он вину ратным подвигом загладил, то ли попросил за него кто, но опять призвали Матвея Степановича в ближний царский круг, а это не хухры-мухры. Рядом с таким человеком у любого простого смертного поджилки задрожат.

— Чего орёшь, Сабанеев, словно баба, какая разродиться никак не может, — усмехнулся боярин. — На Кукуе тебя слыхать…

— Да, вот, Матвей Степанович, — лицо дьяка, словно елеем помазали, — молодёжь учу… Спасу никакого с ними нет… Чего не поручишь, так всё как с козла молока… Всё испортят. Да ещё норовят поперёк говорить. Обнаглели до самой крайности. Мы разве такими были? Лошадь ему дали, так он её и профукал…

— Ничего «не профукал», в конюшне она, — неожиданно, даже для самого себя осмелился возразить начальнику Осип. — И в Преображенском про девчонок мертвых я всё узнал. Хочу тебе поведать, а ты мне рта не даёшь открыть…

— Пошёл вон! — Сабанеев так ликом побагровел, что хоть свечу от него зажигай. — Дождёшься у меня! Доиграешься! Точно в яму посажу! Потом с докладом своим придёшь! Да языком своим не мели особо! Пошёл!

А с багроволицым начальником всегда очень даже на страже надо быть, вот и выбежал подьячий от греха подальше на улицу, словно застигнутая лиса из курятника. И прямо у крыльца столкнулся грудь в грудь с Афоней.

— Оська! — вытаращил глаза удивлённый товарищ. — А куда ты вчера пропал. Я вернулся, а тебя нет. Лошадь только стоит, к дереву привязанная. Свою что ли нашёл?

— Нашёл, — тихо ответил Осип, глядя куда-то мимо Афони. Он пробовал представить — чего теперь с ним Сабанеев сделает, и стало ему себя очень и очень жалко.

«И чего меня бес за язык дернул, чтоб вот так Сабанееву перечить, — думал Осип, кусая губы. — Чего же я не утерпел-то. Говорят же люди умные: хвост голове не указка. А я, ишь ты, на дыбы встал…Ой, грехи мои тяжкие».

— А похитителя? — Афоня тихонько дёрнул подьячего за рукав.

— Кого? — недовольно глянул на Афоню подьячий. — Какого похитителя?

— Того прохиндея, который у тебя лошадь свёл нашёл?

— А! — Осип махнул рукой. — Не до него мне сейчас…

— А чего так?

Подьячий уже открыл рот, чтоб поведать Афоне о сущей несправедливости мира вообще, а в особенности дьяка Сабанеева, да о глупости своей порасказатть, но тут на крыльцо выбежал боярин Пушкин. Не говоря ни слова, он схватил подьячего за рукав и потащил за собой в кустарник, который рос возле частокола соседней избы.

— Чего ты там про Преображенское говорил? — тихо спросил дьяк, озираясь по сторонам.

— Да, как же я, — замялся Осип, ясно понимая, что если он сейчас расскажет боярину обо всём, что видел и слышал в подполе летнего царского дворца, то дьяк Сабанеев со свету его точно сживёт. — Мне прежде дьяку надо… Федору Трифоновичу…

Конец ознакомительного фрагмента.