Злые напасти

Алексей Филиппов (2024)

1682 год. Москва. На окраине около дома вдовой царицы Натальи находят истерзанные трупы девушек. Подьячему приказано найти убийц. Он ищет, и во время поиска своего узнаёт, что готовится покушение на царя Фёдора Алексеевича. Подьячий хочет спасти царя, но убийцы перехитрили его. Фёдор Алексеевич умер. На трон посажен его, в нарушение обычая старшинства, малолетний сводный брат Фёдора — Пётр. Стрельцы бунтуют против нарушения обычая… А подьячий всё изет злодея…

6

Понял Осип, откуда похититель лошади узнал о свече, но толку от такого понимания никакого. Много лесу темного да нет древа годного. Подьячий медленно брёл вдоль кремлёвской стены, размышляя как легче беду урезонить. Думал-думал он и решил.

«Раз со свечи моё знакомство с подлецом началось, надо эту свечу и дальше искать. А как найду, там и смотреть буду: с какого боку пристроился к этому делу подлый Степан…»

Приняв решение, стряхнул Осип с плеч всю грусть-печаль и побежал к переправе. Бежал и только об одном сожалел, что нет у него лошади: верхом-то сподручнее поиск вести. Путь-то до села Преображенского, всё-таки, неблизкий…

Подьячий завернул за угол собора Персвятой Богородицы и с разбегу натолкнулся на подлое дело: два крепких мужика колошматили лохматого рыжего парня. Парень лежал на земле, а эти два бугая нещадно молотили его ногами, приговаривая хриплыми голосами:

— Мы отучим тебя по чужим жёнам шастать! До смерти тебя забьём, кобель поганый! Сейчас мы тебя! Ух!

Очень не по нраву было Осипу, когда двое одного лупцуют да еще лежачего. Не стерпел подьячий такого безобразия: схватил он камень с земли да швырнул его в спину ближнего к нему истязателя. Тот еще и охнуть не успел, а у Осипа еще один булыжник в руке.

— Ты чего?! — завопил скривившийся от боли мужик. — Чего сразу камнем-то?! Ты чего?

— А вы чего двое на одного налетели?! — заорал в ответ подьячий и вновь замахнулся камнем. — Не гоже так, чтоб двое да ногами! Не по-христиански! Я вас сейчас мигом в Разбойный приказ отведу! Сейчас же стрельцов крикну! У, тати!

Мужики, будто остолбенели от такого крика, а потом переглянулись да рванули со всех ног прочь от побоища.

— Ой, спасибо тебе, — стонал рыжий парень, утирая рукавом с лица кровь. — Убили бы они меня, если б не ты… Ой, изверги… Спина болит… Грудь… Чуть до смерти не забили. И забили бы, кабы не ты. Я теперь твой должник на веки вечные… Как тебя звать?

— Осип.

— А я Афоня, — щурил парень зеленоватые глаза, за лёгкой завесой которых, таилась ватага весёлых бесенят. — Слушай, Осип, может, тебе денег дать? У меня три копейки есть…

— Не нужны мне твои копейки, — усмехнулся Осип. — Мне лошадь сейчас нужна… Вот если б ты мне лошадёнку с седлом привёл, вот тогда бы уважил. Да, только, где тебе её взять, лошадь-то… Её за три копейки не купишь. Ладно, побегу я. Некогда…

— Лошадь? — морщась, Афоня поднялся на ноги. — Подожди, подожди… Стой здесь. Поищу я тебе лошадь… Постой пока…

— Недосуг мне сегодня разговоры говорить, — отмахнулся подьячий. — И ждать никого я не буду! Некогда!

— Подожди, — новый знакомый схватил Осипа за рубаху. — Дядька у меня при аргамачьих конюшнях служит. У них там табунок лошадок негодных есть: старые которые или с болезнью. Вот. И этими лошадками конюхам дозволено пользоваться по их усмотрению. Временно, конечно. Привилегия у них такая. Понимаешь? Сейчас я у дядьки попрошу. Он добрый. Даст тебе лошадку до вечера. Помяни моё слово, что даст. Подожди…

И так Афоня убедительно обещал, что подьячий согласился его подождать до следующего боя часов на Спасской башне. И не зря ждал подьячий. Явился Афоня раньше назначенного времени, и с двумя лошадьми. Не особо хороши лошадки, но всё на них лучше, чем пешком.

— Это, — смущенно потупил глаза Афоня, — дядька сказал, чтоб я с тобой непременно был. Боится он за лошадь. А со мной вот дал… Поехали. Я тебе мешать не буду. Я только за лошадьми приглядывать стану. Так дядька велел. Я уж тут ничего поделать не могу. Чего искать будем?

— Лошадь у меня украли, — буркнул Осип, усаживаясь в седло. — Конокрада хочу сыскать, а чтоб сыскать его, мне надо знать где свечи делают.

— Какие свечи? — переспросил Афоня, тоже забираясь на седло, но подьячий ему ничего не ответил, а только пятками лошади надподдал. И поскакал к наплавному мосту. Афоня за ним.

В храме села Преображенского ничего нового Осипу вызнать не удалось. Не стояли в храме свеч из жёлтого воска. Монах-свечник посмотрел на грязно-жёлтый огарок и только руками развёл. Священник посоветовал съездить в село Черкизово. В храме Ильи Пророка поспрашивать. Поскакали туда, но и там ничего. Опять посоветовали. Ох, и любят давать советы люди дюбрые! На этот раз послали в село Гольяново, в храм преподобных Зосимы и Саваттия. Помчали туда, но только выехали за околицу Черкизово, за первым же поворотом дороги наткнулись на поваленное дерево. И так оно неудобно на дорогу легло, что не проехать — не объехать: крона широкая, верхом не перепрыгнешь, со одной стороны канава с дном вязким, и с другой ручей широкий с топкими берегами. Пришлось спешиваться, чтоб дерево чуть в сторону сдвинуть. И только Осип с Афоней, взявшись за толостые сучья, поднатужились, вышли на дорогу лихие люди. Четыре мужичка самого, что ни наесть, разбойного вида. У одного оглобля в руках, другой с топором, а ещё двое кистенями поигрывают.

— Вот что, милые люди, — подмигнул путешественникам мужик с топором, — ежели хотите жить, то оставляйте нам своих лошадей да гуляйте дальше пешком подобру-поздорову, тогда, может, и без крови обойдётся…

— Конечно, конечно отдадим, — сразу же опустив сук, дрожащим языком залепетал Афоня. — Берите лошадей, только нас не троньте. Мы пойдём…

Осип даже рот приоткрыл от этакой речи товарищи, а вот разбойник недоверчиво прищурился.

— Подожди уходить, — сказал он, подойдя поближе к жертве. — Только пощупаю тебя и пойдёшь… Небось, серебро в поясе прячешть? Потому и такой податливый. Ну-ка, ну-ка дай я тебя пощупаю…

— Что ты, добрый человек, — Афоня поклонился до земли, а потом быстро схватил горсть песка и швырнул его татю в глаза.

Пока разбойник левой рукой глаза тёр, Афанасий выхватил из его правой руки топор и наотмашь ударил им того, что с оглоблей. Топор саданул татя по плечу. На зелёные листья придорожной крапивы брызнула алая кровь. Оглобля упала на землю. А тут и Осип не растерялся, схватил он этот тяжеленный дрын и третьему разбойнику по плечу треснул так, что тот кубарем в грязную канаву скатился. Четвертый тать побежал через ручей в кусты, туда же уползли, словно побитые псы и его сотоварищи.

— Ловко ты их провёл, — похвалил Осип Афоню, когда они сдвинули дерево и опять сели на коней. — Я–то подумал, что ты испугался до беспамятства, а ты вон как. Ловко…

— Пустое, — махнул рукой Афанасий. — С этими дураками только так и надо. Я их породу знаю. Им только чуть подыграть, чтоб они силой своей возгордились, а дальше ты сам видел. Перед слабым вместе стоят, а от сильного бегут врозь. Это местные балуются. С такими справиться можно, а вот если б мы с матёрыми татями, тогда бы… Ладно, поехали!

В Гольяново подьячему чуть улыбнулась удача. Пожилой дьякон храма преподобных Зосимы и Савватия долго смотрел на огарок свечи, ещё дольше чесал затылок, а потом сказал:

— Где такой воск варили, не знаю, а вот такие фитильки косичкой плетут в обители на Ширяевом поле. Видел там такие, видел… Ходил туда на Троицу, тогда и видел… Там вам надо поспрашивать, авось они чего-нибудь и скажут.

— Что это за обитель на поле Ширяевом? — удивленно переспросил дьякона Афоня, стоявший позади подьячего. — Никогда не слышал.

— Мало кто про ту обитель знает, — вздохнул дьякон. — В лесу она устроена сыном сокольника Фомы.

— Какого такого Фомы? — нахмурился Осип. — Говори скорее, не томи. Времени у меня нет…

— А чего говорить? — пожал плечами дьякон. — Был у нашего государя Алексея Михайловича, царство ему небесное, любимый сокол, которого звали Ширяй. Вот. А сокольник государев — Фома по случайности этого сокола стрелой сбил. Не в сокола он стрелял, а в утку. И, видишь ли, вот как получилось: метил в утку, а попал в сокола. Со свяким случиться может. На всё воля божья. Да и, ежели по чести сказать, плох тот сокол, какой на уткином место рказался. Как бы то ни было, случилась с сокольником вот этакая оказия. Очень осерчал Алексей Михайлович и велел на том же месте, куда сокол подстреленный упал, повесить Фому. Вот. Воля божья, а суд царёв — как скажет, так и будет. Повесили Фому. А сынок Фомы меньшой, как вырос, решил в монахи постричься. Что уж с ним случилось — в точности не знаю: то ли жизнь не задалась, то ли на самом деле уверовал, но пошёл парень в обитель душу свою спасать. Лет десять жил он в Троицкой обители, а недавно пришёл сюда и поселился в лесу, недалеко от того места, где отца его казнили. Потом к нему ещё братия подошла… Так и живут там. Отстроились в глухом лесу на полянке…

— Подожди, — нетерпеливо махнул рукой подьячий. — Хватит языком молоть, говори, как до той обители добраться. Мне скорее надо…

— Вон туда езжайте, — дьякон показал на дорогу, — как проедете два мостка через речушки, так начинайте на правую сторону смотреть, а как увидите кривую сосну рядом с гнутой берёзой, так и поворачивайте на лесную дорогу. Эта дорога вас к обители и выведет. Добрая дорога, только по сторонам почаще смотрите, сказывали, будто медведица там ходит с приплодом своим. А медведицы злые, когда с приплодом. Господь в лесу не всякого бережёт. Вот помню…

Только не стали Осип с Афоней слушать словоохотливого дьякона, а поспешили к лошадям своим да поскорее в путь. Хотели дотемна добраться до нужной обители. Скакали они по дороге и смторели — как красное солнце прячется за тёмный лес. Когда первый мосток проехали, наполовину солнышко спряталось, а как второй мосток проскочили, так совсем от светила на лесом маленький краешек остался.