По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга первая

Александр Черенов

Борьба продолжается – от Москвы до Южной Америки. Концов – уже подполковник и адъютант Чёрного Барона – уходит из Севастополя с последним пароходом. По счастливой случайности он становится обладателем огромного капитала. В Константинополе и Париже герой успешно совмещает «борьбу с Советами» с коммерцией.Волей вождей эмиграции и к радости ГПУ он оказывается в гуще заговоров против Советской власти.Это – тоже пародия, но уже на историю. И у неё, как и положено жанру – happy end: каждому – своё.

Глава десятая

— Руки вверх!

Градоначальник Ялты и назначенец Иван Антоныча господин Тутышкин оторопело взглянул на ворвавшихся в его кабинет офицеров. Офицеры были явно пьяны, но это обстоятельство комичной ситуацию почему-то не делало: в одном из ворвавшихся градоначальник узнал известного ресторанного буяна и ярого сторонника Барона капитана Птицына. Одного этого факта было достаточно для того, чтобы Тутышкин перепугался не на шутку.

— Ты что, оглох? — заорал Птицын, бешено вращая побелевшими от ярости глазами. — Я ведь тебе русским языком сказал: «Руки вверх!» Или ты понимаешь только другой язык? Изволь!

И рука капитана скользнула к кобуре. Однако вместо ожидаемого револьвера в ней оказался солёный огурец, вероятно, прихваченный капитаном в одно из бесчисленных посещений увеселительных заведений.

Однако Птицын не смутился подобным оборотом. Коль скоро огурец находился в приспособлении для хранения оружия, в качестве такового он его и использовал. Почти мгновенно покрасневшее место контакта скулы градоначальника с «ударной частью» огурца свидетельствовало об успешном использовании традиционной русской закуски — пусть и не по прямому назначению.

После вполне ожидаемых при таких обстоятельствах воплях на тему «Что Вы делаете?», Тутышкин, наконец, оказался способен задать более осмысленные и подходящие к случаю вопросы.

— Как прикажете это понимать, капитан? — прижимая ладонь к месту ушиба, дрожащим голосом пролепетал он. — Что это значит? Извольте объяснить!

Птицын нагло ухмыльнулся.

— Охотно изволю, господин бывший градоначальник, охотно! И в целях экономии времени — предельно лаконично: «Слазь!»

Плешивая голова Тутышкина мгновенно увлажнилась обильно выступившим потом.

— Т-то есть, к-как это «Слазь!»?

— Очень просто!

Вытаскивая за шиворот трясущегося от страха градоначальника из-за стола, капитан объяснял уже не только словами, но и руками.

— Власть переменилась! Так, что ты теперь — не Туточкин, а — Тамочкин!

Дружным хохотом спутники Птицына мгновенно оценили «остроту» своего предводителя.

— В общем, вали отседова, как говаривал мой дворник Кузька!

Безапелляционно извлекаемый из-за стола, Тутышкин попытался рукой дотянуться до кнопки звонка.

— Зря ты это, дядя! — укорил его Птицын. — Охрана почивает в коридоре. Для такого случая мы даже пожертвовали парой бутылок водки — по штуке на нос. Точнее: на голову. А если уж совсем точно: по голове! А что поделаешь: надо! Народ не проявил сознательности: пытался воспрепятствовать торжеству законности и порядка!

Птицын снисходительно похлопал Тутышкина по рыхлому плечу.

— Так, что ты, уж, лучше не серди нас! Вали, пока миром просят! Пшёл вон!

Низложенный градоначальник не заставил упрашивать себя, и на подкашивающихся ногах вывалился из дверей теперь уже бывшего своего кабинета. Проследовав мимо стонущих по углам охранников, он прежде всего, направился в туалет. И уже — рысью: вполне понятное дело.

Так начался знаменитый «мятеж» капитана Птицына. Стоявшие за его спиной «кукловоды» в лице генералов Клеймовича, Кутахова и Свищёва — все яростные сторонника Барона — решили таким неординарным способом заявить о настроении командного состава Волонтёрских Сил Юга России. Заодно они хотели проверить реакцию Главкома на выступление оппозиционно настроенных офицеров.

Птицын, разумеется, не был посвящён в «интимные» подробности. Его, пьяницу, драчуна и горластого критика «чистоплюя» Иван Антоныча, в любом застолье возглашавшего здравицы в честь Барона, просто ловко науськали на мятеж, больше похожий на дебош. Кандидатура Птицына тем более устраивала стоявших за его спиной настоящих заговорщиков, что он командовал ротой охраны «правительственных» учреждений города, и ему было проще всего обеспечить силовой захват сданных под охрану учреждений. Что он и сделал.

При этом генералы-«бароновцы» пока ещё не планировали никаких по-настоящему решительных действий: только зондаж и чуточку шантаж! Зондаж возможностей захвата Бароном власти — и шантаж теперешнего Главкома в целях постепенного приучения того к мысли о неизбежном расставании с креслом.

В течение трёх дней Птицын «управлял» городом. Ну, как управлял: функционирование городского хозяйства обеспечивали те, кто умел это делать, и кому это полагалось по должности. А перманентно нетрезвый Птицын восседал в кабинете градоначальника, перемежая это сидение периодическими выездами в город в служебном «ландо». Никакими другими «делами» он не занимался — как по причине неспособности ни к чему другому, кроме пития и бития, так и по причине того, что просто не знал, чем ему заниматься дальше: никто ему этого не сказал.

Пока капитан «градоначальствовал», город замер в ожидании развязки. И она наступила — потому, что не могла не наступить. Назначенцы Иван Антоныча, прибывшие в Ялту во главе расквартированных неподалёку тыловых частей, быстро навели порядок. Проще говоря, они набили морду орущему «Долой Ивашку!» и «Да здравствует Барон!» Птицыну, и свезли его «на съезжую». Генералы, заподозренные в организации этого балаганного «coup d`etat» с явно нешутейными целями, тут же дружно, в голос открестились от знакомства с «мятежным» капитаном. На поверку это оказалось правдой: генералы с капитаном благоразумно не были знакомы. Но лишь в таком формате: «встречались — но не были представлены друг другу». Да и встречались только по службе — когда отдавали капитану приказ о начале выступления.

Куда труднее пришлось Барону. Как он мог доказать свою лояльность и законопослушность, если ни того, ни другого по отношению к Иван Антонычу у него и в помине не было?! И как ни пытался он обосновать свою непричастность к «игрушечному» перевороту также незнакомого ему капитана пребыванием на излечении — предусмотрительно организованным в момент совершения оного — Главнокомандующий коварному Барону не поверил. Давно испытываемая им неприязнь к властолюбивому «тевтону», а также страх перед его притязаниями на руководящее кресло, наконец-то, нашли выход.

Слова генерала Кобылевского о том, что «завтра» Барона по времени не намного будет отстоять от его «сегодня», оказались пророческими. Уже через неделю после вступления в должность командующего армией, Барон перестал быть таковым — потому, что перестала существовать армия. Иван Антоныч произвёл хитроумную реорганизацию, в результате которой армия превратилась в корпус, а её командующий — всего лишь в одного из многочисленных командиров.

Но и это было не всё. Ещё дней через десять, воспользовавшись очередной критикой Бароном стиля и метода своего руководства, Иван Антоныч просто снял того с должности. Науськиваемый своим начальником штаба, на следующее утро после этого приказа Главнокомандующий в дополнение к первому приказу издал ещё и другой. На основании собранных воедино слухов, домыслов, страхов и реальных фактов — по принципу «вали кулём — потом разберём!» — Барон был обвинён в бонапартистских замашках, в развале вверенных ему соответственно армии и корпуса, в подрыве авторитета Главнокомандующего и во многих прочих, действительных и мнимых, грехах. Также многозначительным, хоть и красивым латинским словом «инспирирование», он недвусмысленно был привязан к «мятежу» капитана Птицына.

Посему резолютивная часть приказа была предельно жёсткой: арестовать и в кандалах доставить в Ставку Главнокомандующего. Однако с исполнением приказа вышла осечка. Нет, приказ — вместе с его исполнителями — благополучно дошёл до дверей кабинета опального командира Волонтёрского корпуса, но дальше случилось непредвиденное.

Капитан Концов, исполняющий обязанности старшего адъютанта командира корпуса, отказался пропустить прибывших с приказом лиц к Его превосходительству под тем предлогом, что у того — конфиданс с дамой. Двое офицеров, проигнорировавшие «резолюцию» адъютанта, тут же пожалели о своём непродуманном поступке — уже лёжа в пыли возле штабного крыльца, с которого они были сброшены после выставления за шиворот вон.

Попытка опозоренных «экзекуторов» восстановить реноме закончилась бы всего лишь обыкновенным водворением их на место — мордой в пыль, если бы им вдруг не задумалось подкрепить своё намерение демонстрацией обнажённых револьверов. К ним, на свою беду, присоединились и двое их спутников.

Тут всё и случилось. Рассвирепевший непослушанием гостей, Концов не только обезоружил ретивых исполнителей приказа — уже на глазах вышедшего на шум Барона — но и учинил им форменный мордобой. И дело заключалось уже не в Бароне: своим нахальством визитёры оскорбили достоинство капитана, не привыкшего к неуважению. Но Барон подумал иначе — к немалой пользе Концова.

После того, как подвергнутые экзекуции несостоявшиеся «экзекуторы» перестали подавать не только признаки сопротивления, но и признаки жизни, Барон расщедрился на пару сокращений мышц лица. По-своему улыбнулся, то есть.

— Благодарю за службу, капитан! Думаю, с господ порученцев уже достаточно науки хороших манер!

Павел Андреич вытер натруженные кулаки и сапоги — о мундиры жертв, естественно — и разогнул спину.

— Прикажете загрузить это, Ваше превосходительство?

И он кивнул головой на четыре распростёртых на земле тела. Барон усмехнулся одними губами.

— Да, не сочтите за труд, Павел Андреич.

Впервые за всё время общения — а это почти три недели — Барон обратился к Концову по имени-отчеству. И это было не только приятно, но и весьма симптоматично.

Капитан энергично «загрузил» в автомобиль пришельцев их тела — так, как загружают дрова в паровозную топку. Прибывшее вместе с офицерами отделение солдат равнодушно наблюдало как за избиением своих командиров, так и за их «погрузкой». Наиболее разумным для себя оно сочло не вмешиваться в служебные разборки господ офицеров.

Из-за спины Барона за обоими этими процессами — «зачисткой» и очисткой — наблюдали генералы Кутахов и Свищёв, ибо «дамой», с которой, со слов Концова, Его превосходительство имел «конфиданс», были именно они. Оба не могли скрыть удовольствия от того, как ловко капитан управился с посланцами Главкома.

— Браво, капитан! — лаконично, в свойственной ему манере, восхитился Кутахов. Восхищение Свищёва было более непосредственным. Он подошёл к Концову, и, глядя на него замутнёнными кокаином глазами, нежно приобнял за плечи.

— Нет слов, Паша!…

Обернувшись к Барону и Кутахову, он воскликнул:

— Ну, как тут не вспомнить незабвенного Михал Илларионыча:

«С такими молодцами — и отступать?!»

Вернувшись к Павлу Андреичу, Свищёв не удержался, и трижды по-русски облобызал бравого капитана.

— Господа! — дёрнул подбородком Барон. — Имею сообщить вам, что вопрос о кандидатуре моего старшего адъютанта больше не значится в повестке дня!

— И лучшего выбора Вы и сделать не могли, Ваше превосходительство! — просиял Свищёв.

— Мои искренние поздравления, капитан!

Кутахов и в похвалах был традиционно сдержан.

— Подполковник, дорогой Альсан Палыч! — многозначительно поправил генерала Барон. — Подполковник! Я сегодня, буквально только что, произвёл Павла Андреича в очередной чин.

Последовала новая порция поздравлений — теперь уже в связи с производством. Однако, несмотря на торжественность момента, все понимали, что это — далеко не финал истории, и следующий ход — за Главкомом. И были правы.

Узнав о случившемся, Иван Антоныч в тот же день, по прямому проводу связался с Бароном, и выразил ему свои сожаления. С его слов, произошло досадное недоразумение: офицеры неправильно истолковали содержание приказа, и самочинно превысили данные им полномочия, которые якобы сводились лишь к уведомлению Барона об освобождении от должности.

В связи с изложенным, Иван Антоныч даже счёл возможным извиниться за произвол своих посланцев и заверил, что со всех них будет строго взыскано — как будто взбучки от Концова было недостаточно.

Одновременно с заверениями в совершеннейшем к Барону почтении Его Высокопревосходительство настоятельно рекомендовал последнему отбыть в Крым — пока без должности — на лечение, для поправки расшатавшейся нервной системы. Разумеется, под «железное» обещание будущего портфеля.

Барон, который, разумеется, всё понял, как и следовало понимать, сдал корпус Кутахову, и отбыл в столицу Крыма, куда уже эвакуировалась часть потрёпанных дивизий ВСЮР. В связи с отъездом Его превосходительства между Кутаховым и Свищёвым, открыто недолюбливавшими друг друга, развернулась настоящая борьба за подполковника Концовым (своим приказом Иван Антоныч утвердил производство Павла Андреича в чин). Каждый доказывал, что ему при его должности такой офицер нужнее — хотя должности у обоих были одинаковые: оба командовали армейскими корпусами. Правда, у Кутахова имелось одно преимущество: он был преемником Барона на посту командира Волонтёрского корпуса, и мог претендовать на всё его имущество — в том числе, и на души и тела его офицеров.

В конце концов, энергичному и грубоватому Свищёву надоело аргументировать свою позицию — и он без долгих проволочек выкрал Концова прямо из-за служебного стола. Как выкрал? Да очень просто: попросил того проводить его до автомобиля, и, прощаясь за руку, одним рывком втащил Концова в машину, после чего велел шофёру гнать, не останавливаясь. Все последовавшие за этим попытки Кутахова восстановить статус-кво ни к чему не привели.

Но оснований сожалеть о случившемся о Пал Андреича не было. Приказом Свищёва подполковник Концов был назначен офицером для особых поручений при штабе командира корпуса. Принимая во внимание неугомонный характер молодого — ему шёл всего лишь тридцать третий год — генерала, можно было со всей уверенностью предположить, что концовка официального наименования должности подполковника носит чисто формальный характер, и состоять при штабе ему вряд ли придётся.

Так оно и случилось. Особые поручения заключались даже не столько в сопровождении генерала по частям его разбросанного по всем крепостям и валам корпуса — хотя и это имело место — сколько в эскортировании падкого на развлечения Свищёва по различным злачным местам. После недели «работы» в новой должности Павел Андреич мог спокойно наниматься в гиды любому состоятельному приезжему, желающему ознакомиться с самыми диковинными развлечениями крымской богемы.

Недели через две после отстранения от должности, Барон, находящийся «на излечении» — массандровскими винами — получил неожиданный, и вместе с тем вполне ожидаемый, приказ из Ставки о своём увольнении со службы. В сопроводительном письме Главкомом было высказано «дружественное» пожелание Барону немедленно покинуть расположение войск и отбыть на лечение за границу. Аргументация была вполне недвусмысленной: «во избежание нежелательных инцидентов — вплоть до эксцессов».

Барон опять всё понял правильно — как того и хотел Главком — и не без традиционных уже «пожеланий» «долгих лет жизни» своему «благодетелю» отбыл в Константинополь. Но борьба за портфель Главнокомандующего этим закончиться теперь уже не могла. Уж, слишком громко — и с разных сторон — стали раздаваться голоса о целесообразности отставки Иван Антоныча и передачи всей полноты власти человеку, действительно способному навести порядок в расхристанном христианнейшем войске.

И основания к тому были. За эвакуацией части «доблестных» носителей «белой» идеи в Крым последовала эвакуация другой части в Одессу. Но в последнюю — ненадолго: вскоре уже оттуда пришлось перебираться в Новороссийск и Батум.

Драп «посеревших» «белых», нагружённых возами с добром, «полученным» «от благодарного населения», набирал ход. И уверенности в том, что новое место пребывания — конечный пункт маршрута, с которого начнётся триумфальное возвращение во власть, уже ни у кого не было. Знаменитый «тысячевёрстовый отход» от Орла лишь делал паузу в черноморских субтропиках перед «последним броском на Юг»…