Сокровища дьявола

Александр Минченков, 2021

Золото во все времена влекло к себе людей притягательной силой. От драгоценного металла лихорадило многих. Кто с достоинством относился к нему, добывая непосильным трудом из недр земли, а кто и вопреки Божьим заповедям, и пренебрегая совестью, продав душу дьяволу, овладевал им, совершая тяжкие грехи. Ломка нравов, попирание человечности, отчаяния и радости – всё это переплеталось в людских судьбах и на страницах этой захватывающей повести. Роман признанного мастера приключенческого жанра, рассказывающий о лагерной жизни на приисках и шахтах Золотой Лены в период массовых репрессий ХХ века.

Глава 5

— Да, жильём не пахнет избушка, давненько не топлена, сыростью отдаёт, что значит без хозяина, — снимая с себя рюкзак и ружьё, отметил Хапугин.

— Ты же, Василий, заявку подал, так, глядишь, и уважут, получишь угодье, зимовье обживёшь и вся живность тутошняя под тобой будет, — ответил Буряк.

— Подал, надо бы в город съездить, зайти в зверопромхоз, чего резину тянут, или мзду ждут?

— Давно бы скатался, сунул полусотню, так оно и выгорело бы. Ты любитель по тайге шастать, за зверьми гоняться, мне это не пристало. Я так, выскочу когда ради потехи по рябчикам и по куропаткам бабахнуть — и довольно. Бабы нет, а самому общипывать птиц, с перьями возиться, это не моё, проще в магазине купить.

— Ну да, вот баб общипывать ты мастак, — усмехнулся Хапугин. — Кто тебе не даёт жениться? К примеру, Нюрка, девка видная, охмурил, так женись. А видал, как на тебя Спиридонов обрушился, задушить готов, и придушит при случае, этот за справедливость может.

— Да пошёл он! Это в бригаде он начальник, а в мою личную жизнь пускай не вмешивается, угрожать взялся.

— Люди-то тоже на тебя стали косо поглядывать, испортил девоньку…

— Что с ней сделалось, как была ягодка, так ягодкой и осталась, — перебил Буряк. — Погрустит, забудется.

— Ладно, хрен с тобой, давай по делу, выкладывай золотишко, — перевёл разговор Хапугин, извлекая из своего рюкзака брезентовый кулёк с самородками, безмен и бинокль, который тут же повесил себе на шею.

— Ого, прямо командир партизанского отряда, — рассмеялся Буряк.

— Давай металл доставай, а не зубы скаль, да на весах прикинем.

Буряк извлёк из своего рюкзака такой же мешочек, положил на дощатый стол со словами:

— Пока нёс, запарился.

Хапугин взял в одну руку один кулёк, во вторую — другой, подержал и с восхищением произнёс:

— Хороши мешочки, увесистые! — тут же с вопросом: — Всё до грамма принёс? Что-то твой худее будет.

— Чего такое говоришь, всё до грамма, как договаривались, — утвердительно заверил Буряк.

Однако, зная компаньона, Хапугин в душе всё же сомневался в его искренности — наверняка оставил у себя несколько самородков. По себе прикинул — сам не всё принёс, а спросил, чтоб от себя отвести недомолвки. Кто не знает, так оба хороши, промеж пальцев вода не протечёт, что ухватили, так не выпустят.

— Сомнения гложут, всё ли, вот и задал вопрос. Смотри, коли утаил, а то как-то не по-людски получится, в одну лузу складывали, и вдруг узнаю, чуток мимо просыпалось.

— Да не умыкнул, чего гонишь! — незлобно возмутился Буряк.

— Ладно, успокойся, не кипятись, давай приступим.

Хапугин подцепил первый мешочек на крючок, и оба во все глаза глянули на шкалу со стрелкой, а как стрелка замерла, в один голос озвучили:

— Семь килограммов и сто грамм.

Взвесили второй и с затаённым дыханием прошептали:

— Семь килограммов и пятьсот грамм.

Лица светились и довольные собой глянули друг другу в глаза.

— Четырнадцать килограммов шестьсот грамм. Целое состояние! Ай да натура! А на деньги перевести, — Хапугин закатил глаза, подсчитывая, и объявил: — Сто тысяч! Это ж сколь пахать надо, чтоб заработать?! — восхищался Хапугин. — Это грубо, а если на чёрном рынке толкнуть, так и того солидней. Десятки граммов, потом считать будем, как время придёт, а пока всё капитально укутываем и готовим тайник.

— Теперь житуху можно по-иному строить, денег прорва! — Буряк хлопнул ладошками по мешочкам. — Удивляет меня, кулёчки вроде невеликие, а вес-то в них ого!

— Золото, оно такое — тяжёлое, давно пора усвоить.

— Я, Василий, тянуть не буду, месяца не пройдёт, и свою долю заберу.

— Чего так? — удивился Хапугин. — Сорваться надумал?

— Причин много. На предстоящей неделе переведут меня в другую бригаду проходчиком, Спиридонов постарался, сам знаешь, как на меня злобу точит, многие косятся, в глаза не выговаривают, а про себя проклинают.

— Сам виноват, голова-то где была? Всё в один мах срубил, бабник.

— Рассчитаюсь и уеду, теперь есть с чем. На Азовское море поеду, там и осяду, для начала отдохну, а потом и женюсь. Как расчёт получу, соберу манатки, так подскочим сюда, поделим и айда в тёплые края.

«Да, дела у Буряка, что куча навозная, прёт вонью. И девчонке судьбу переломил, и себя сломал, в говне оказался. Ну, напарник у меня, забодай его комар, урод, а не напарник…» — размыслил Хапугин, а вслух сказал:

— Вольному воля, а пока давай уложим, обмотаем и в тайник. Можем и сейчас разделить поровну, чтоб как появимся, так время не терять.

Так и сделали — скрупулёзно разделили золото, разложив в эти же мешочки, каждый накрепко обвязали и замотали специально приготовленным плотным материалом. Нашли подходящее место и лопатой, что находилась у зимовья, выкопали неширокую, но глубокую ямку, уложили свёртки и закопали, сверху выложили камнями и камушками с песочком. Место приметно и известно только тем, кто только что устроил здесь тайник, в отдалении от избушки метрах в тридцати средь каменьев, под одной из глыб — гладким большим валуном. Сюда никто не сунется, кому надо камни ворошить, перекладывать, а тем более валун сдвигать. Закончив с тайником, Хапугин предложил затопить в избушке печку, вскипятить чай и перекусить.

В зимовье весело потрескивали дрова, тепло быстро заполнило пространство избушки. Хлеб с копчёной грудинкой из рюкзака Хапугина и заваренный чай, но прежде Буряк плеснул из своей фляжки по сто грамм водки, и что там говорить, радовало души и в подсознании обоих укрытое золото.

Хапугин, насытившись, достал из кармана зажигалку и пачку «Севера», вынул папиросу и предложил Буряку, но тот достал свои папиросы. Прикурили.

— Подарил бы мне, — предложил Буряк, поглядывая на зажигалку напарника. Он попросил рассмотреть её ближе в своих руках, Хапугин подал. — Хороша штуковина, с гравировкой затейливой, плоская, удобная, уникальная, ни у кого такой в посёлке не видал, всё простецкие. Спичек не надо, нажал, крышка откинулась — и вот он огонь. Продавались бы такие, купил бы.

— Эту зажигалку привёз мне сосед, ко дню рождения подарил, память, а потому и передарить не могу. Уедешь, так на Большой земле и купишь, теперь ты богатый, все зажигалки выкупить сможешь, — рассмеялся Хапугин.

— Да уж, богатый, — доливая из котелка в кружку кипяток, блаженно ответил Буряк.

— Всё, довольно, закругляйся, чай допивай, складывайся, и бредём назад, я ж пока до ветру, а то мочевой пузырь вот-вот лопнет.

Хапугин вышел из избушки, отошёл на несколько шагов, помочился. Глянул на вдали видневшуюся снежную шапку Синего гольца, взял в руки бинокль, приставил к глазам и навёл на голец: «Красавец! Сверкает, словно алмаз!» Перевёл обозрение на долину, по его склонам, панораму продолжил вниз по руслу, на противоположную сторону с участком с редкой растительностью, видимость исключительная — и вдруг увидел очертания человека. Да, это был человек и, видимо, охотник, а кому больше. Напряг зрение, присмотрелся. «Не уж Спиридонов? Да точно он! Он!! Вот принесло же! Уходить надо, уходить и немедля, окольным путём, не след с ним встречаться…»

Но тут Хапугина как током ударило — осенила внезапно возникшая мысль, от которой бросило в холод и сразу в жар: «Буряк — вот он, допивает чай, Спиридонов примерно в двух километрах, даже меньше. Оба ненавидят друг друга — враги, а Матвей даже прилюдно на полном серьёзе грозился убить Гришку. Это ж два дела можно сладить сразу — Буряка застрелю и смотаюсь, а на выстрел Спиридонов непременно придёт, заинтересуется, кто из охотников у зимовья, факт. Появится, а тут Буряк лежит, вот уж головой закивает, что, да как и отчего, побежит в посёлок рассказывать, ещё как побежит! За угрозы милиция уж непременно ему убийство припишет, мотив-то прямой, и девка страдает. А тут выследил Буряка и слово сдержал — пристрелил, не отвертится… Главное, всё, что в тайнике, будет моё! Моё!..» Голова работала в одном направлении и одержимо, иными мыслями себя не донимал, эта идея овладела им с головы до ног, и в этом видел успех задуманного.

Хапугин быстро вернулся в зимовье и с порога как можно спокойнее заторопил:

— Всё, Григорий, довольно, бери рюкзак, ружьишко — и пошли.

— Уже сложил, пока ты на ветер брызгал.

Вышли из избушки. Хапугин поднял валявшуюся у избушки заржавевшую от времени консервную банку (приметил раньше) и подал Буряку:

— Поставь, пожалуйста, вон на тот пенёк, пальну на целкость. В тайге был, а ни одного выстрела не сделал, непорядок.

— Пальни, — Буряк взял банку и направился до небольшого пня. — Потом я стрельну, если смажешь.

«Не смажу…» — думая о своём, Хапугин довольно шустро зарядил оба ствола патронами с картечью.

Прогремел выстрел. Буряк, приблизившийся к пеньку, вздрогнул, чуть повернулся и нелепо завалился набок, издал стон. За ним прозвучал второй выстрел, и смертельно раненный замолк.

Хапугин наспех перезарядил стволы, вдруг Буряк подаст признаки жизни, так следовало добить, теперь он нужен только мёртвым. Тело Буряка лежало бездыханным — картечь накрыла плотно затылок головы и шею до ключицы, отчего и не пришлось ему мучиться.

Хапугин судорожно схватил бинокль и обратил наблюдение к месту, где давеча заметил Спиридонова, и увидел, как Матвей повернулся в сторону зимовья, чуть постоял, видать, раздумывал, и направился на выстрелы.

Мозги у Хапугина соображали с быстротой молнии: «Пока Спиридонов спустится с террасы, пройдёт низину и пойму ключа, а там ель сплошная, чёрта с два меня заметит, пока я обогну по правому склону, к тому ж пойду меж густой растительностью. Махом обернусь до устья Гатчинского, там по Верхнему Аканаку, сигану по безлюдью мимо Красной горки и мигом до дому…»