Путешествие в страну И…

Александр Жалнин, 2014

Главный герой книги – несостоявшийся, по обычным меркам, человек, не нашедший свою любовь и призвание в жизни. В отчаянии он бросает всё и отправляется куда глядят глаза. По ходу его путешествия оказывается, что его жизненные трудности каким-то образом связаны с извечным философским вопросом о том, что есть Истина…

День десятый. Пётр Лаврентьевич и Вахтанг Константинович.

Рано утром я вскочил — Оксана еще спала. Я вышел из дома, надеясь побродить по пустынной деревне. Не тут-то было. Улица наполнялась выходившими из домов мужчинами и женщинами — и молодыми и старыми — с тяпками, граблями и лопатами. Вчера днем как будто вымершая, сейчас она становилась оживленной и шумной. Иные приветствовали друг друга, иные переговаривались, иные весело смеялись. Все говорило о том, что настроение толпы было бодрое, рабочее. Люди двигались туда, откуда мы приехали в дом участкового — в центр. Там уже собралось довольно много народу, невдалеке стояла колонна грузовиков с открытыми бортами. Играла гармонь, пели залихватские песни, веселые частушки. Без похабщины и мата, как у нас. К толпе подошел инспектор по кадрам. Одет он был простецки — резиновые сапоги, рабочие брюки, ветровка, без очков.

— Лаврентьич, — закричали сразу из нескольких мест, — бери лопату и с нами, нечего штаны протирать в конторе!

Толпа весело захохотала.

— Куда же я без моих бумажек, золотые мои! — также весело отвечал он, — не дотяну до вечера, помру ведь! — смех еще больше.

Тут к нему подошла молодая ядреная девка:

— Не хочешь с нами ехать — давай танцевать!

Круг разомкнулся, и они вдвоем, под гармонь стали отплясывать так, что остальные захлопали в ладоши.

Мне тоже было весело все это наблюдать. Особенно когда после танца толпа не отпускала бедного Лаврентьича, как он ни просил. Его окружили молодые горластые труженицы и наперебой стали предлагать свои руки и сердца.

— Хватит холостяком жить, Лаврентьич! Смотри — какие красавицы вокруг — выбирай любую.

Тот потел, краснел, видимо стесняясь, что еще больше усиливало веселье. Вдруг он заметил меня и закричал:

— Ну-ка разойдись! Глядите, какого жениха я вам нашел!

Все замолкло, все уставились на мою персону, как будто я был инопланетянин. Теперь настала моя очередь смущаться. Выручил инспектор, подойдя и пожав мне руку, сказал:

— Это — наш дорогой гость, он — оттуда, — показал в сторону пальцем, — но не такой как те — он путешественник, ученый.

Толпа одобрительно загудела. Ко мне приблизилась та, которая плясала, наверное, самая озорная:

— А ученые — любят? — громко пропела она.

…Скажи на милость: что мне было ей ответить? Как рассказать про мои к тебе чувства?.. Кто мне поверит? Верит ли мне вообще хоть кто-нибудь?!…

Я молчал, краснея, вызвав новый приступ веселья. Настороженность прошла, видимо, они поняли, что я не чужой. Много любопытных глаз, стали подходить ближе, когда Петр Лаврентьевич скомандовал:

— А ну разойдись, рабочий народ! Товарищ ученый выступит в Доме культуры и все вам расскажет, а сейчас у него важные дела.

Его быстро послушались (надо же — какой!), вновь затеяли играть на гармони и петь, а мы шли уже вдвоем. Настроение у него было приподнятое:

— Вот оно — счастье, — говорил он вдохновлено, — видеть и чувствовать как сбываются великие планы Вахтанга Константиновича: создать в нашем загнивающем мире, — он вопросительно взглянул на меня, я не имел ничего против, — островок честного труда и душевного благополучия.

— Да вот, взгляните! — и он указал на очередное скопление народа, — ну разве вы сможете такое увидеть где-то еще?

Я обернулся, и брови мои поползли вверх: невдалеке в рабочей форме, с лопатой стоял… священник, окруженный бабами и мужиками, что-то оживленно с ним обсуждающими. Подойдя, мы познакомились с этим необычным человеком.

— Трунин, Дмитрий Васильевич! Священник, — четко, по-военному представился он, крепко пожав мне руку и посмотрев на меня честным, открытым взглядом.

…Подумалось, что честность здесь — одна из почитаемых человеческих ценностей. Чего нельзя было сказать о “моем мире” — том, откуда я явился. Ложь, обман, вранье — вот за счет чего почти все там достигали “успеха” и благополучия. Причем, казалось, что себе эти люди лгали и врали, себя обманывали даже больше чем других. Обманывали себя, что главное в жизни — деньги и карьера, обманывали себя, что живут счастливо, имея огромные дома, дорогущие машины и молоденьких любовниц. Обманывали себя, что создают культуру и благополучие страны, в которой живут. Обманывали себя — что верят. Обманывали себя — что любят…

Видя мое удивление, Дмитрий Васильевич захохотал:

— А вы думали, священник — всегда разряженный и пузатый, свысока смотрящий на свою паству? Я ведь тоже — оттуда — именно поэтому и ушел. И в армии был рядом с солдатами, на дух не переносил пузатых офицеров, и здесь — вместе с тем кого люблю, — с ласковой улыбкой посмотрел на народ, — и делю с ними радости и горести трудовых будней.

Он был крепкого телосложения, лицо мужественное, выразительный крупный рот и нос, надбровья, выдавали незаурядный характер. А совсем короткая борода и черная шапочка — священника. Мы пошли дальше и в очередной стоявшей группе людей я заметил участкового Алексея Юрьевича, испытав что-то вроде упреков совести.

…Как-то я подзабыл о ее существовании… Что же это такое — совесть? Не то чтобы я не представлял, но — с точки зрения науки? Не официальной, а моей личной “науки”, в которой есть всего два ученых: академик — это ты, моя любовь, и аспирант — это я…

Петр Лаврентьевич мигом снял груз с моей души:

— Не вздумайте волноваться, дорогой наш, — так же весело, как и всегда сказал он, — что бы у вас ни было вчера с Оксаночкой, — это ваше и ее личное дело. Алексей Юрьевич это прекрасно понимает и ему в голову не придет на вас обижаться, да он об этом даже и не подумает. У нас нет того ханжества, которое вы привыкли наблюдать там: в церквях неистово каются, дома подло обманывают, а вне его — погрязают в жутчайшем разврате. Мы воспитываем в людях честное и уважительное отношение к чувствам — конечно, к здоровым чувствам — симпатии, любви, и к телесным тоже. Не считаем брачные узы петлей на шее и не мешаем высказывать мужчине и женщине друг другу то, что они думают и переживают. Пускай же они свободно женятся, свободно разводятся, пускай стремятся ввысь, падают и взлетают, а не угнетают себя понапрасну лживыми раскаяниями о вымышленных грехах! Живем-то один единственный раз, — с грустью закончил он.

… Алексей Юрьевич стоял в окружении мужчин, которые увлеченно обсуждали “достоинства” деревенских дам, так что никто не заметил нашего появления. Немного смущаясь, они принялись здороваться со мной, а он спросил, как я вчера провел время. На его лице я не прочел того подозрительно-тревожного, а порой и злобного выражения какое бывает у ревнивых мужей или любовников. Я отвечал ему, что Оксана была просто великолепна, и он с радостью (или мне показалось?) предложил остаться у них на все время. Тут-то дело обстояло как раз напротив, я твердо решил перебраться в другое место. После сегодняшнего утра уходить отсюда немедленно, как я думал вчера, расхотелось, а вот поменять дислокацию было бы очень кстати. Петр Лаврентьевич и на этот раз проявил свой талант психолога.

— Если хотите, можем поселить вас в другом доме. Есть незамужние барышни, есть холостяки, есть семьи, которые с радостью вас примут. Так что — не стесняйтесь, выбирайте. Я выбрал священника, тем более, что он был как раз одиноким холостяком. Выбор мой был одобрен, и пока мы уходили от собиравшихся в поля тружеников, мой компаньон увлекся рассказом о “батюшке”.

— Кстати, батюшкой, святым отцом и тому подобными именами у нас его никто не кличет. Зовут по имени-отчеству, что согласитесь, ближе к истине, чем разные прозвища. Но авторитета и уважения от этого не меньше, а, напротив, даже больше. Спорят с ним, не соглашаются — сами видели. И все одно — идут к нему, мои золотые, за утешением и ласковым словом. Он, в некотором смысле — мой конкурент, — тут Петр Лаврентьевич рассмеялся, — там, где мои, так сказать организационные и иные средства не работают — там его слово помогает. Великая вещь — вера! И неважно — во что: в бога ли, в светлое будущее ли, в самого себя ли, в конце концов. С верой любой человек во сто крат сильнее становится. Вот, например, те, кто в бога верят — клиенты нашего Василича — сходят к нему на исповедь, на молебен, глядишь — и работают за троих с чистой-то душой. А он им еще и веру в нашего Вахтанга Константиновича, в наше хозяйство прививает — они как дети и радуются. Когда-то давно был один начальник — там, у вас — решил, что надо закрыть наше хозяйство. Так наш батюшка благословил одного нашего, истинно верующего — тот с божьей помощью и молитвой к начальнику и приди, дескать, не разрешает тебе боженька так поступать, окаянный. Долго удивлялся тот начальник крепости духа и веры простого труженика, и отстал от нас.

— А ваш участковый, — спросил я, — он-то как с вами остался? Вроде бы не из верующих был.

— А вот это уже мои клиенты! Атеистов, материалистов у нас тоже хватает. Мы терпимо относимся ко всем. Ведь это тоже вера, но не в бога, а в природу или во что-нибудь подобное. Этих за грехи вечными муками после смерти не напугаешь. А вот муками при жизни — очень даже возможно. Боятся грешить не менее верующих, дорогой мой!

Он некоторое время шел молча, как бы что-то обдумывая, затем тихо произнес:

— Лешенька-то наш попервоначалу как приехал сюда — грозный был, сердился, кричал что арестует. Народ наш простой — давай его упрашивать, не надо, дескать, оставьте нас ради Христа в покое. Он на меня смотрит победителем: ”Ну что, будем договариваться?” Уже, видать, мечтает народные денежки с собой увезти. “Пойдемте”, говорю — “договариваться”. Пришли ко мне в один кабинетик, сел он в кресло как хозяин. Смотрит — а на стенах разные страшные предметы подвешены. Улыбка–то и сходит с красивых уст. Страх закрадывается в душу, вижу по нему. “А что это вы тут развесили?” — держится еще. “А это чтоб легче договариваться было” — отвечаю. Он хочет встать с кресла-то, а — не может, ноги ватные стали, глаз отвести от этих предметов не в силах. Еще бы не понять — уже очень скоро, при жизни, ему все это добро и послужит! Потом, конечно, начал просить прощения, начал плакать, в угрозы ударился, дескать, как вы смеете. Я-то знал заранее, как далее пойдет. Причем без моей помощи. Так и случилось — я стоял на месте, а он бросился, обнял мои ноги, умоляет, целует. Атеист — одним словом! Верующий так ни за что бы не поступил. Да и не явился бы он, этот верующий, к нам с такими намерениями. Я говорю ему: «Лешенька, золото мое, чего же ты так меня испугался-то, я ж ведь тебе ничего не сделал?» Он голову поднял, слезы еще текут, а сам-то, вижу, уж в себя и приходит. И пришел ведь! Сел в кресло, закурил,"Пойду, говорит, дел полно”. Петр Лаврентьевич сделал паузу:

— Да так никуда и не ушел, золотой мой, у нас и остался!

За его рассказом я не заметил, как мы оказались в незнакомом месте наподобие парка, огороженного решетчатой оградой. Если жилая часть села имела довольно спартанский вид — небольшие похожие друг на друга одноэтажные домики, редкие кустарники и деревья, то здесь картина открывалась иная — большое количество самых разнообразных, порой экзотических, деревьев и кустов, огромное количество клумб и цветов, лужайки, причудливые дорожки и тропинки. Как в сказке. Пройдя в глубь, я увидал… детский сад! Красивое ухоженное двухэтажное здание, повсюду — детские площадки с множеством того, что доставляет малышам радость — домики, песочницы, качели, карусели и много другого. Неподалеку, на краюшке песочницы сидел старик, а вокруг него сгрудилась детвора. Он рассказывал им какую-то увлекательную историю, и они, затаив дыхание, его слушали. Завидя нас, он прервал свой рассказ, что-то шепнул ребятишкам, и они разлетелись как пчелки. Подходя, я обнаружил, что он не такой уж и старый. Седая коротко стриженая борода, ухоженные седые волосы, внимательный взгляд добрых глаз. “Как необычно, что у них имеется такой почтенный воспитатель” — подумал я — и ошибся. Не доходя до него несколько метров, инспектор указал мне на скамеечку чтобы присесть и представил:

— Вот, Вахтанг Константинович, — это и есть наш дорогой гость-путешественник.

После этих слов мой интерес к “воспитателю” резко возрос. Глава хозяйства — а это был именно он — некоторое время молча смотрел на меня, затем спросил:

— Как поживает наш уважаемый Александр Игнатьевич?”

Я не был у директора совхоза Яблоневки и мало что узнал про него, побывав там. Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что Вахтанг Константинович знает не только цель моего путешествия и все что происходило со мной, но и то, почему я так спешно покинул такое гостеприимное село. Покачивая головой, медленно, с явным грузинским акцентом проговорил:

— Любовные страдания — не самый лучший советчик и попутчик на пути к истине. Надо тебе, мой дорогой, от них освобождаться — не к лицу мужчине зависеть от юбки.

…При всей серьезности ситуации, в которой я оказался, мой проклятый фельдшер Мозг нашел здесь нечто комическое, что вызвало во мне улыбку. В ответ на удивленный взгляд хозяина этих краев я проговорил:

— Простите ради бога, не видел я ее в юбке, — и показал ему твою фотку, где ты предстаешь наблюдателю в джинсах.

Он стал, не спеша, ее разглядывать. Затем вернул:

— Не забывай, мужчина — это, прежде всего, воин. После сражения — отдыхай с ней, сколько хочешь. Она для этого и создана природой. Но до этого момента — забудь ее совсем, иначе останешься лежать на поле брани.

— Петенька, — обратился он к инспектору, — учитывая миссию нашего дорогого гостя, — показалось, что в его глазах мелькнули искорки, — покажи и расскажи ему все, не скрывая ничего. Ты меня хорошо понял?

Тот закивал головой.

— Идите же, а когда будете уезжать от нас — заглянете ко мне, — и опять подозвал шумную детвору, стал с ними возиться.

…Мы возвращались молча. Инспектор, по-видимому, переваривал слова хозяина, а я задавал себе вопрос: ”Ну почему я тебя люблю? Почему я страдаю без тебя?” И пришел ответ: ”Потому что ты — часть меня”. Мысль об этом захватила, но тут вмешался инспектор, у которого в голове, видимо, тоже прояснилось:

— Так вот, мой дорогой друг, — он сделал паузу, ожидая, когда я вернусь наружу, — … мучили мы его… нашего Лешеньку. Испил он горькую свою чашу до дна, до самой последней капли. Сильно кричал вначале. Боли-то раньше не знал он, а тут… Выходило из него через этот крик все худое. Очищался, значит. Много в нем было всего. А мы и не торопились никуда. Силы восстановит, возвратится к жизни, а мы — опять… Кричит. Не отпускает, видать прежняя жизнь-то. После спокойнее стал становиться, покорнее, что ли. Видения стали ему являться, беседовать с кем-то невидимым взялся. Жизнь свою стал рассказывать этому невидимому. Многое чего мы тогда о нем узнали. Смеяться стал, вспоминает что-то и смеется сам себе. Мы опять же — никуда не торопимся. И вот видим — затих, стал муки молча сносить, помогать нам даже взялся. Советует нам — как лучше сделать. Тут уж мы понемногу освобождать его стали. Выпустили наружу, смотрим — как он? Сидит, мой золотой, глядит на солнышко — улыбается детской улыбкой. Счастливый! Понемногу разговариваем с ним, — а то ведь забыл кто он и что он. Обучаем его новой жизни, новым правилам. Вот так и обновили нашего мальчика…

Меня стала бить дрожь. А еще я вспомнил себя, того который был совсем недавно. Я ведь тоже “обновился” похожим образом, тоже был “лешенькой”, пришедшим за “денежкой”. Вышло из меня нечто “худое”, и сам я вышел из себя и пошел прочь… А куда?

Чтобы отвлечься от обуревавших душу воспоминаний, я представил себе некую нередко встречающуюся разновидность нашего офицера полиции. Физиономия препротивная — тупая, наглая, бесчувственная. Подумалось — а может быть, уж не так и не прав этот “инспектор по кадрам”? Взял некоторым образом “на аутсорсинг” функцию вершителя очищающего страдания. Особой жалости к такому “лешеньке” я в себе не заметил…

А как же Оксана? Неужели и с ней так же? Спросить об этом я не мог. Зато смог о другом:

— А как же — “верующий”-то ваш с тем начальником договорился?

— А-а, этот? Так я же и был им! — он довольно засмеялся. — Там все намного проще происходило. Испросил я у батюшки Дмитрия Василича благословения — дело важное, в случае неудачи предстану пред Хозяином, а он неудач не признает. И поехали мы с нашей Оксанушкой в мир этот далекий. Не устоял жирный боров перед красавицей. Встречу назначил, квартирку подобрал получше, день рожденья с ней решил, видите ли, отметить. Прилетел голубок, а там я сижу… с подарком. Назад ноги его уже не идут. Да и не смогли бы пойти… Смотрит на меня, моргает, извилину свою единственную напряг. Я ему и говорю: ”Откроем подарочек-то, уважаемый?”. Он, хоть и боится, но соглашается. Открыл я, и что же видим… Головушка нашей-то красавицы в коробке мирно устроилась. Выражение — ужас какое. Он так и брякнулся без сознания. Еще бы! Материалист-атеист еще тот оказался! Жалко свою душонку-то жирную раньше времени боженьке отдавать. Пришел в себя, попил водички, сходил под себя — извиняюсь за подробность. Спрашиваю его: ”А знаешь ли ты, уважаемый, фермера одного?” “Знаю” — дрожит весь. “Неужели-таки знаешь?” — достаю такую новенькую ножовочку. “Нет, клянусь, не знаю!” “Правду ли говоришь?” “Вот те крест!” — и перекрестился бес окаянный. “А твои архаровцы — знают ли сего фермера?” “Вот те крест, не знают и не узнают никогда!” — и еще раз перекрестился, бес окаянный. Я ножовку спрятал: ”Сходи свечку поставь хранителю, что заново сегодня на свет божий появился”. С тех пор и не стало нас для него и его для нас.

Он помолчал.

— А с Оксанушкой перед этим пришлось также немного поработать, не желала красу свою отдавать борову. Ну да что не сделаешь ради блага простого народа!

… Пришли мы туда же откуда начинали путь утром — на центральную площадь. Было пустынно, народ давно выехал на работы в поля. Недалеко от знакомого уже мне отделения милиции располагалось административное здание, на фасаде которого крупными буквами было написано: ”Контора”. Мы зашли в это здание с бокового входа, поднялись на второй этаж. Инспектор открыл массивную дверь, и мы прошли в коридор, напомнивший мне коридор какого-нибудь пятизвездочного отеля и резко контрастирующий со скромным обликом села. По бокам, как я догадался, были “номера”.

— Пока батюшка с работы не вернулся, можете здесь отдохнуть, — предложил он, открыв один из них. Внутри все было так же комфортно — две комнаты, холл, мягкие ковры, на стенах красивые картины, приятная мебель, прохладный кондиционированный воздух. Видя мое удивление, добавил: — Не подумайте, что мы живем по двойным стандартам, как это принято там, у вас. Это все — исключительно для пользы нашего дела. Вот вам телефон для связи со мной, — и протянул мне маленький блестящий мобильник.

Конец ознакомительного фрагмента.