Путешествие в страну И…

Александр Жалнин, 2014

Главный герой книги – несостоявшийся, по обычным меркам, человек, не нашедший свою любовь и призвание в жизни. В отчаянии он бросает всё и отправляется куда глядят глаза. По ходу его путешествия оказывается, что его жизненные трудности каким-то образом связаны с извечным философским вопросом о том, что есть Истина…

День третий. Любовь и стихи. Учитель и тайные жильцы.

…Спал я, по-видимому, долго, проснулся с тяжелой головой и тревогой внутри. Тебя нет… Какой сегодня день — ах, да — воскресенье. Все стало ясно: суббота и воскресенье — это дни, в которые ты меня когда-то покидала. Стало немного спокойнее — ведь завтра — как и тогда — завтра ты можешь вернуться, нежно обнять меня и сказать: прости, прости, прости… А я тебе отвечу: “На розах блистанье росы новогодней прекрасно, Любимая — лучшее творенье господне — прекрасно. Жалеть ли минувшее, бранить ли его мудрецу? Забудем вчерашнее! Ведь наше cегодня — прекрасно!” Подумав об этом, я поморщился, почувствовав себя этим самым ненавидимым мной стариком — ведь это же так похоже на его стишонки. Вспомнил свою последнюю идею — критиковать его за все — и жадно открыл исписанные листки.

Так, начнем. Правда, те, вчерашние, — перечитывать нет сил. Будем следующие: что-то там насчет “милости Вечного” пел. Хорошо. Кто такой — или что такое — этот “Вечный”? Если это бог, тогда бы сразу так и сказал, зачем намеками? А это — “или покой души за чашей обретал”. Ну уж — дудки: или вино или церковь, нестыковочка, уважаемый. Люди — у него — “жалкие ослы”, “пусты как барабаны, но заняты делом”! Сам ты — барабан! Трезвонишь только, пьешь, сад толком не охраняешь, вон — даже слесарь тебя ругает колхозный. А это… Но тут меня прервал наш “оракул” — незаметно подойдя (с вином и яблоками на тарелке), он заявил:

Никто не соединился с возлюбленною своей,

Пока не изранил сердце шипами, как соловей,

Пока черепаховый гребень на сотню зубов не расщеплен,

Он тоже не волен коснуться твоих благовонных кудрей.

Спорить с ним сразу же расхотелось — ум захватила мысль о “соловье”. Надо запомнить — обдумаю, когда буду один. Петрович присел рядышком — лицо вежливое, благообразное, спросил, каково было ночью, поднес вино и яблоки. Я с удовольствием отведал того и другого. Захотелось его отблагодарить, и я сказал, что некстати вчера нам помешал слесарь Володя, влез, неуч, в такую интересную беседу. Можно было бы и продолжить сегодня. На мое удивление, старик заметно погрустнел:

— Не мое это дело — учить уму-разуму, вы уж простите, разошелся вчера не на шутку, а с чего — сам не знаю. Прав он — сад стеречь надобно, а не вином и стихами баловаться. С библиотекарем, Владимиром Василичем, знаемся, вот он по-дружески меня и развлекает, а я — всех остальных. Только не слушает никто, вы, вот, исключение.

Я, все еще в надежде его разговорить:

— Расскажите тогда без поучений, о себе что-нибудь.

— Пойдем, прогуляемся, — говорит, — может, что и получится.

Идем… без тебя… Деревья как деревья, ничего особенного, все внимание на спутнике. Он молчит, лицо задумчивое, грустное, постарел заметно за ночь. Подошли к речке, смотрим на сияющее солнце, опять молчим, я почему-то вспоминаю тебя. Он вдруг оборачивается, лицо изменилось — порозовело, помолодело и говорит:

— Хочу тебя (опять — на ты!) утешить, чтобы ты помнил старика, когда дальше пойдешь.

Будь весел! Чаянья твои определил — вчерашний день.

Тебя от прежних просьб твоих освободил вчерашний день.

С кем спорить? Ни о чем тебя не расспросил вчерашний день.

Что завтра сбудется с тобой — не приоткрыл вчерашний день.”

Я молчал, всеми силами стараясь запомнить его слова — бальзам для моей души. Поражаюсь — как это все близко и понятно мне! Он тем временем неспешно, тихим задушевным голосом продолжал:

Душой, перенесшей страданья, свобода обретена.

Пусть капля томится в темнице — становится перлом она.

Не плачь: если ты разорился, богатство еще возвратится,

Пускай опорожнена чаша — опять она будет полна.

От таких слов сердце мое затрепетало, я чувствовал, что начинаю любить этого чудаковатого старика-поэта. Как же я вчера был неправ! Нет, конечно же, все его стихи надо заново прочесть, заново понять и запомнить наизусть.

–…Пока в дорогу странствий не сберешься, — не выйдет ничего,

Пока слезами мук не обольешься — не выйдет ничего.

О чем скорбишь? Покамест, как влюбленный,

Ты от себя совсем не отречешься, — не выйдет ничего…

При этих словах сердце мое не выдержало, и я воскликнул:

— Учитель! — Он вскинул брови. — Как же ты прав — я ведь и собрался в дорогу странствий!

Он понимающе улыбнулся:

— Видел я твою дорогу странствий, рука об руку сидели у меня. Правда, чтобы тебе к ней прийти придется ногами немало прошагать.

— Да нет же, — возразил я, — я хочу узнать: что такое Истина? Он взял меня за руку и, посмотрев куда-то глубоко вовнутрь, произнес:

— Узнать — это увидеть и понять. Смотри же на нее, и, если сможешь, — пойми ее”.

Пока я размышлял над сказанным, он перешел на лирический лад, шутливо обращаясь ко мне:

В любви к тебе не страшен мне укор,

С невеждами я не вступаю в спор.

Любовный кубок — исцеленье мужу,

А не мужам — паденье и позор.

Ум мой не поспевал за его словами, но душа, видимо, напротив, все изреченное воспринимала мгновенно, то ликуя, то смущаясь, то грустя, то скорбя…

— Огонь моей страсти высок пред тобой, — так да будет!

В руках моих — гроздий сок огневой, — так да будет!

Вы мне говорите:"Раскайся, и будешь прощен".

А если не буду прощен, будь что будет со мной! — так да будет!

Мне богом запрещено — то, что я пожелал,

Так сбудется ли оно — то, что я пожелал?

Коль праведно все, что Изед захотел справедливый,

Так значит, все — ложно, грешно, — то, что я пожелал.

Сколько времени мы так провели вместе — не помню, шел рядом с ним как зачарованный, ничего не видя ни перед собой, ни по сторонам, до тех пор пока он не остановил меня и не сказал:

— Запомни самое важное:

Солнце пламенного небосклона — это любовь,

Птица счастья средь чащи зеленой — это любовь,

Нет, любовь не рыданья, не слезы, не стон соловья,

Вот когда умираешь без стона — это любовь.

После чего сразу как-то обмяк, ссутулился и стал извиняться за назойливость, перейдя вновь на “вы”. Я пытался его похвалить, приободрить, но он замолчал и более уже не разговаривал до самого вечера.

Вечером пообщаться с Петровичем не довелось — приехал сам председатель колхоза — то ли слесарь наябедничал, то ли такой деловитый он у них — и они вместе долго сидели у костра и о чем-то спорили, если, конечно разговор начальника с подчиненным можно так назвать. Я не слушал их беседу, лежал под яблоней и перебирал услышанное за сегодня. Я был благодарен старику за стихи и сожалел о своих вчерашних критических рассуждениях. Мягкий вежливый голос оторвал от раздумий:

— Здравствуйте, меня зовут Александр… — отчество я не расслышал из-за шума листвы. — Я председатель колхоза, на чьей территории вы находитесь. Если будет желание — заходите к нам в село. Петрович вас хвалит, а это для меня много значит.

Я поблагодарил его, и он ушел. Пока я раздумывал — надо ли мне идти в село, и будешь ли ты со мной завтра, о, жемчуг моей души! — старик затворился в своем жилище и затих. Костер не горел. Я тоже улегся спать.

…Было слышно, как мягко плескались волны, удивительно пела какая-то одинокая ночная птица, на небе сияли звезды, а я смотрел на все это, слушал и думал — а что же нужно мне, чтобы такая же гармония наступила в душе?

Душа моя, душа — что же ты такое есть на самом деле? Когда ты радуешься — я как на крыльях, когда ты страдаешь — места себе не нахожу. Сколько лет я прожил в спокойствии и относительном благополучии, и вот — прилетел откуда-то с небес мой ангел, пролетел мимо, взмахнул своим нежным крылом, и — что же с тобою стряслось? Затрепетала, заволновалась, заплакала, а после — устроила мне такой пожар, такое землетрясение! — внутри все сожжено, сам еле живой, сижу на руинах, смотрю по сторонам — пусто, дым стелется, ум мой горестно взывает: что случилось, что случилось? — и не может найти ответа…

Не спится мне сегодня — в этом мире спокойствия и гармонии. Опять придется думать. Знает ли дедушка ответ — не в стихах, а вот так — как обычные люди говорят. Вот ведь, получил такой совсем недавно: дескать, я — ненормальный эгоист, оторвался от реальности, причиняю зло себе и другим… Сходи в церковь и покайся в своих грехах. Все просто и ясно. Ум сходу это понял и принял как штамп, как клеймо “идиот”. Тут бы и успокоиться, но эта загадочная, непонятная душа — против, не принимает, сжимает горло, стегает разум плеткой, гонит его далеко вдаль — а куда? К деду, что ли, сходить, разбудить его и спросить в лоб, может, знает.

И вот, подбираюсь в темноте к хижине, глядь — в лунном свете — лежит у входа его книжица, старая, потрепанная. Вот так находка! Выронил старый любитель кувшинных истин! Может, там отгадка? Несу ее как драгоценное сокровище в свое яблоневое убежище, включаю фонарик, открываю: стихи, стихи, стихи… Более ничего. Почитаем, не торопясь, наугад. Так, что открылось? Ах, ты — знакомое уже!

«Будь весел! Чаянья твои определил — вчерашний день.

Тебя от прежних просьб твоих освободил вчерашний день.

С кем спорить? Ни о чем тебя не расспросил вчерашний день.

Что завтра сбудется с тобой — не приоткрыл вчерашний день».

Обо мне, конечно же, обо мне! Да, еще совсем недавно, были и “чаянья” и “просьбы” — еще какие! Сейчас их нет, действительно, нет. Куда подевались? — на атомной бомбе подорвались. Стало смешно. Свободен я теперь от них? Да. Есть с кем спорить? Нет. Есть о чем переживать? Нет. Что завтра сбудется — не знаю. Есть повод быть веселым — есть. Что же — хороший стих, запомним, пригодится. Что там еще выпадет?

«Если сердце захочет свободы и сбросит аркан,

То куда же уйти ему, кравчий? Ведь мир — океан!

И суфий как сосуд узкогорлый, — неведенья полный,

Если выпьет хоть каплю — ей-богу, окажется пьян».

Свободно ли мое сердце? Нет. Занято. Чем? А как ты, мой друг, думаешь? Но — есть ли на нем аркан? Тоже нет. Сгорел в пожаре. Значит, по-дедушкиному, получается что оно и свободно и несвободно. Не буду с ним спорить, буду думать как он. Тем более что спорщик я никакой, ты же знаешь. И вот оно, свободное сердце, удивляется вновь открываемому миру, его необъятности, так что даже суфий (наверное, какой-нибудь мудрец) пьянеет от самой малой капли. А мое — полусвободное, как же? Открывается? Не одному, а если только с тобой, вместе с кем мы отправились неизвестно куда?

«Кто слово разума на сердце начертал,

Тот ни мгновения напрасно не терял.

Он милость Вечного снискать трудом старался —

Или покой души за чашей обретал».

Опять знакомое! Сожалею, что его вчера ругал, это от злости. Да, я несовершенен. Как я мог злиться на дедушку за то, что он сказал мне правду, даже сам не зная этого? Сейчас совсем по-другому ощущается. Слово разума — не в голове (этого “добра” у всех хватает) — а на сердце. Нельзя терять ни мгновения! Милость Вечного — это если твоя жизнь, твои мечты и дела не пойдут прахом, а останутся жить и после тебя, принося радость и счастье. Покой души за чашей — красиво… но мне пока неведомо. Скорее, наоборот (кольнуло!). И опять стало смешно — вспомнил кто мне совсем недавно “слово разума на сердце начертал”! Хочется добавить — “выгравировал”. Значит — стих этот также про меня. Учим, учим, учим.

«Пока в дорогу странствий не сберешься, — не выйдет ничего,

Пока слезами мук не обольешься — не выйдет ничего.

О чем скорбишь? Покамест, как влюбленный,

Ты от себя совсем не отречешься, — не выйдет ничего».

Уже в дороге я, мой дорогой дедушка! Облился слезами, и не единожды, мой оракул! Отрекся, отрекся, отрекся — клянусь! Влюбленный… Все — про меня. Все условия имеются. А что же должно выйти? Почему ты не написал?! Стало немного досадно, расхотелось дальше читать, тем более что следующий стих имел такое указание:

«…Будь мудрым, остальное все не стоит

Того, чтоб за него свой век сгубить».

Ум вяло пережевывал эту мысль, слова расплылись в своих значениях и в своих сочетаниях: “мудрый”, “остальное”, “сгубить” — вызывали один — единственный вопрос: что они означают? Я захлопнул книжечку, положил ее себе под голову и закрыл глаза…

И представляешь, звездочка моя ненаглядная, какой мне приснился чудный сон! Будто я сижу на ковре перед тусклым очагом в каком-то старом глухом доме, стены глиняные, одно окошко и то — маленькое. У очага напротив меня сидит седовласый старик с большой белой бородой, в дорогом восточном одеянии, на коленях держит старинную книгу, прикрыв ладонями, внимательно смотрит мне в глаза и говорит: ”Подойди, затвори плотно окно да заткни его подушкой чтобы ни один звук не выходил наружу.” “Зачем, Учитель?” — “Иди же!” Подхожу, смотрю в окно — странная картина — в кроваво-красном закате вижу большой город — большинство домов одноэтажные глиняные, узкие улочки, справа вдали — шпиль мечети, слева вдали — башни замка. Духота, зной, пыль, пусто снаружи. Закрываю окно, затыкаю изнутри подушкой. Иду к Учителю, сажусь рядом на ковер. Он грустно произносит:

«Не исполняет желаний моих небосвод.

Вести от друга напрасно душа моя ждет.

Светлый Яздан нас дозволенным не одаряет,

Дьявол же и недозволенного не дает».

— Учитель! Кто этот друг, чем я могу помочь вам?

— Молчи и слушай: дни мои сочтены, горестно мне завершать свой путь в окружении врагов и невежд. Важное дело не смогу без тебя закончить, — он погладил книгу и произнес:

Тайны мира, что я изложил в сокровенной тетради,

От людей утаил я, своей безопасности ради,

Никому не могу рассказать, что скрываю в душе,

Слишком много невежд в этом злом человеческом стаде.

Я был как громом поражен этим известием. Великий, могущественный и Мудрейший говорит мне такое! Сердце объяла горечь и страх за него.

— Поклянись, что сохранишь ее!

— Клянусь, великий учитель!

— А теперь я кое-что тебе расскажу — из нее:

Сперва мой ум по небесам блуждал,

Скрижаль, калам, и рай, и ад искал.

Сказал мне разум:"Рай и ад — с тобою, —

Все ты несешь в себе, чего алкал».

— О, всемогущий Аллах, — в ужасе подумал я, — что он такое говорит! Об этом даже подумать — смертный грех!”

А Учитель, тем временем, глядя сквозь меня куда-то вдаль, тихо произносил:

Море сей жизни возникло из сокровенных сил,

Жемчуг раскрытия тайны никто еще не просверлил.

Толк свой у каждого века — по знанию и пониманью.

Истинной сути творенья никто еще не объяснил.

Как будто видя мою растерянность и подавленность, сказал:

— Хорошо. Теперь скажу более близкое и понятное тебе:

В наш подлый век неверен друг любой.

Держись подальше от толпы людской.

Тот, на кого ты в жизни положился, —

Всмотрись-ка лучше, — враг перед тобой.

Не будь беспечен на распутьях дней

И знай: судьба — разбойника страшней.

Судьба тебя халвою угощает —

Не ешь: смертельный яд в халве у ней!

Продолжал он тихо, видимо делая над собой усилие. Вдруг его глаза на мгновение закрылись, он покачнулся, и я бросился к нему, взял его за чуть подрагивающие руки, он улыбнулся. Подал ему пиалу с водой, он отпил несколько глотков, жестом указал мне присесть и вновь своим тихим проникновенным голосом:

Ты коварства бегущих небес опасайся.

Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.

Не надейся на завтра, сегодня живи.

Стать собою самим хоть на миг попытайся.

Я слушал, впитывая как губка, каждое его слово. Он, было, хотел еще что–то сказать, но видимо, стало невмоготу.

— Открой окно, мне нужен свежий воздух!

Я бросился к окну. Вернувшись к нему, заметил, что он чувствует себя лучше. Блестя глазами, молча вручил мне свою потаенную книгу, а когда я, упав на ковер, припал к его стопам, целуя их, — он нагнулся, поднял меня и с улыбкой, необычно громко произнес:

Теперь, пока ты волен, встань, поди,

На светлый пир любовь свою веди.

Ведь это царство красоты не вечно,

Кто знает: что там будет впереди?

И жестом указал мне оставить его одного. А сам в изнеможении откинулся спиной на глиняную стену. Сердце мое невыносимо заболело при мысли что я сейчас оставлю Учителя одного в таком состоянии, руки дрожали, прижимая священную Книгу. Уходя, я услыхал шум из открытого окна и вернулся, чтобы его прикрыть. Выглянул — и ахнул! За окном — день, вокруг кипит жизнью современный мегаполис: толпы народу, потоки машин, бесчисленные рекламные щиты и офисы…

— Учитель, — закричал я, — все не так плохо, как ты думаешь — все просто здорово!

Обернувшись, я увидел — кого бы ты думала, светлая моя душа? — нашего дедушку-сторожа! Сидя на том же месте, он лукаво улыбался и, поманив меня пальцем, закричал:

— Верни книжку, она не твоя!

Я сломя голову бросился из комнаты и… проснулся.

В руках я сжимал дедову книжку, сильно ее помяв. Наступало утро. Часы показывали 6 утра. Запели утренние птицы — не так как сказочные ночные, а — деловито защебетали, готовясь к нелегкому дневному птичьему труду — добывать пищу и кормить ненасытное потомство. Деревья покачивались от прохладного ветерка. На лоб мне мягко опустился лепесток яблони. Я взял его двумя пальцами, поднес к губам, поцеловал и изо всей силы подул, отправляя его вверх, и сразу же закрыл глаза. Я был абсолютно уверен, что ты сегодня придешь…

Доброе утро, мой ангел! Ты все еще в объятиях сна — утро только-только начинается, и я надеюсь, что мой долгий взгляд тебя не потревожит. Как ты прекрасна! Лицо твое — как сегодняшний рассвет — спокойно, безмятежно во власти утренних сновидений. Черты его совершенны — не абстрактно-холодными линиями, что пестрят на обложках журналах и улицах, а — романтическо-юношескими, в которые когда-то я всматривался, врезая их в душу и сердце, отдавав им пыл своей кристально-чистой, всепоглощающей и нерастраченной до сих пор Любви. Ты спишь, укрывшись теплым дедушкиным пледом, но по плавным изгибам я представляю твою фигуру… И радуюсь, что могу смотреть на нее уже не по фотографии.

Я смотрю, смотрю, смотрю на тебя… И вспоминаю вчерашний день. Он был, наверное, самым счастливым днем в моей жизни. Целый день мы были с тобой вдвоем! Не буду скрывать — я боялся, что сейчас, спустя много лет,… в тебе разочаруюсь. Прости! Это все происки моего несовершенного помощника, которому я дал прозвище “фельдшер мозг”. Это он нашептывал мне, что моя душа слепа, что ты, мое сокровище, это незрелый плод ее пустых фантазий. Надо отдать ему должное, до встречи с тобой он не ошибался, и смело делил всех женщин на две группы — глупые и болтливые. Представь себе — в каком же положении он оказался вчера! При твоем появлении он съежился, отклеился наконец-то от души и уполз в свою, одному богу известную, норку.

А моя душа… увидев твое склоненное надо мной лицо — залилась тихой светлой радостью. Когда я вчера утром открыл глаза — то сразу же встретил твои — большие, нежные и сияющие, которые тут же превратились в настороженно-серьезные. Ты загадочным тоном спросила:

— Кто ты, незнакомец?

— Я близкая тебе душа.

— Как твое имя?

— Руслан, а твое?

— Людмила! — и залилась звонким смехом. Затем, внезапно посерьезнев:

— Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя… А ты? — Без ответа.

— Зачем ты пришел сюда?

— За Истиной.

— Кто послал тебя сюда?

— Моя душа.

Я ждал еще вопросов, но ты отодвинулась, села, прислонившись к яблоне, задумалась, глядя мне прямо в глаза, потом сказала:

— Хорошо, я буду твоей спутницей, но обещай мне что выполнишь три условия!

— Обещаю!

— Не торопись, послушай какие — тогда решишь. — И ты их назвала: не обижаться на тебя и не обижать тебя, даже в мыслях, и не прикасаться к тебе, как это делают влюбленные. Фельдшер мозг завозился в своей норке, что-то бурча, но его никто не слушал.

— Я готова! — пропела моя душа, и я повторил ее эхом. Тут мы — я и моя душа — услышали недовольный голос фельдшера:

— А смотреть-то хоть на нее можно?

Этот вопрос поставил нас в тупик, мы застыли, но, видно, он крикнул так, что стало слышно тебе, и, ты с серьезным видом, но со смеющимися глазами отрезала:

— Нужно! — и он, обессилев, тут же отключился.

После мы пошли с тобой вдоль реки, и ты назвала свое имя. Я удивился его необычности и созвучности с моим. Это был Знак. Хотя, надо признаться, эти “знаки” в тех — первой и второй жизни — меня неизменно подводили. Но теперь это не имело ни малейшего значения, ты — со мной, а более ничего нет.

… Вначале мы шли молча, наблюдая за пробуждением Природы вослед за восходящим Солнцем, и ты сказала, что это самое прекрасное время суток. Затем, когда сад наполнился щебетанием птиц, я стал рассказывать тебе о моих приключениях с дедушкой и снах. Душа моя, если существует второе Я, то ты была им в это время! Каждое мое слово, мысль, движение сердца находило отклик в тебе. Лицо твое становилось то смешливым, то грустным, то серьезным, то радостным. Я не подбирал слова, чтобы выразить свои мысли — я их вообще не слышал, я видел только твои глубокие и нежные глаза и еще раз пережил с ними то, что было в те дни. Мне показалось, что дедушка стал тебе таким же близким, как и мне, и, возвращаясь с прогулки к его хижине, предвкушал радость от встречи с ним вместе с тобой.

На удивление его не оказалось, а возле хижины сидел… милиционер, худощавый мужчина средних лет, с погонами лейтенанта. Рядом был накрыт стол в дедушкином стиле — фрукты, сладкий перец, лаваш, вино (в кувшине!). Лейтенант смотрел вдаль и жевал яблоко. Завидя нас, быстро доел, встал, поправил форму, и, буравя меня взглядом глубоко посаженных глаз, представился:

— Василий Макарович, местный участковый! — Затем, посмотрев на тебя и заметно смягчившись, спросил:

— Что привело вас в наши края?

— Путешествуем, — ответил я не совсем уверенно, и он еще раз царапнул меня своим взглядом.

— Почему не на море? — обращаясь к тебе и улыбаясь, теперь его глаза напоминали глаза ребенка.

— Мы хотим посмотреть мир, узнать живущих в нем людей — сказала ты серьезно. Улыбка его сошла, в глазах вспыхнули маленькие искорки.

— Что ж, правильное, похвальное дело. Когда ждать вас в нашем селе, в Яблоневке? — Заметив мое колебание, добавил: — Не правда ли — деревенские люди ближе к истокам (буравит меня опять!), чем городские, особенно в третьем Риме?

— Конечно, будем, только вот денек с дедушкой проведем, — мягко произнесла ты, и он посмотрел на тебя с невыразимой теплотой.

— Тогда разрешите откланяться, — он осторожно взял твою руку и поцеловал. Показалось, что он немного смутился, бледные щеки его порозовели.

— Да, чуть не забыл — Петрович будет вечером, просил вас не стесняться, — и указал на накрытый стол.

— До встречи! — Моей руки он почему-то не пожал…

Мы вкусно покушали, и я попросил тебя отдохнуть, ведь ты проделала большой путь сюда из Твоего Города. Ты легла под яблоней, укрывшись пледом, а я устроился рядом “охранять твой покой”. На душе было спокойно и светло. Вот она — гармония! — а я совсем недавно полагал, что я с ней несовместим.

— И зачем куда-то идти, если Она рядом? — спросила счастливая Душа, и я был с ней совершенно согласен. Наступило блаженство, и глаза мои стали закрываться…

…Выстрел откуда-то из глубины разрушил идиллию, меня подбросило:

— Боже, что это!?

— Повторяю: о-на те-бя не лю-бит! — это мой проклятый “фельдшер” наслаждался своей победой…

Мы замерли, мы знали, что он прав. Я упал в отчаянии на траву, закрыл глаза и схватился за голову, словно пытаясь освободиться от наваждения… И тут я увидел Их. Они сидели в пустыне друг напротив друга, рядом, но на двух разных камнях. Она — молодая блондинка в шелковистом платье с вьющимися золотистыми локонами, он — почтенный седой джентльмен с коротко стрижеными волосами, в строгом темном костюме. Он смотрел на нее с иронией, но твердо. Она на него — метущимся, полным отчаяния взглядом. Вдруг она вскочила, отвесила ему звонкую пощечину и разрыдалась. Он даже не шелохнулся. Я хотел было вмешаться, но с удивлением обнаружил, что я — нематериален, дух, так сказать. Витаю неподалеку, меня не видят, наверное. Я был на удивление спокоен, мне было интересно. Джентльмен дождался пока блондинка успокоится и учтивым тоном, произнес:

— Мадмуазель, вы же знаете, я признаю ваш приоритет в управлении хозяином, — он указал пальцем наверх, — но факт есть факт: научный, медицинский, какой хотите — вы должны мне доверять, имеем счастье знать друг друга давно.

Она молчала.

— Я также не отрицаю ваше право и не порицаю вас за все, что вы здесь устроили, — и он показал на окрестности где все было выжжено дотла, — мне самому, признаться, весь этот хлам изрядно надоел.

Она молчала, а он продолжал педантично, размеренно свои, видно хорошо продуманные и взвешенные, рассуждения:

— Но зачем же спорить против фактов? Зачем его вводить в заблуждение? Ничего кроме вреда от этого не предвидится. Посмотрите — что с ним сегодня произошло. Рядом с ней он сразу растаял, потерял всякий интерес к путешествию. А ведь был — воин, рвался постичь необъятное — Истину. И даже я встряхнулся — найдется-таки применение моим талантам! Не говоря уже о ваших, моя дорогая мадемуазель. Без вас, без вашей дружеской, — произнес он с ударением, — поддержки, вы же прекрасно знаете: я — полный ноль. Вот если бы месье, — палец показал наверх, — избрал бы точные науки, тогда… Впрочем, мне неважно, чем заниматься, главное здесь интерес и возможность — нам с Вами — проявить, так сказать, себя во всей красе. Особенно вам”.

Блондинка смотрела на него уже с интересом.

— А не то — зачахнете вы в своей хижине. Я готов — вы же прекрасно знаете — служить вам, но только прошу: пожалуйста, давайте дружить, не нужно пользоваться свои влиянием на месье и игнорировать мои научные, — опять выделил тоном, — рекомендации. Их суть в том, — он стал важным, как профессор на кафедре, — что месье в данный момент счастлив тем, что уже имеет рядом с собой спутника, свою несбыточную мечту, своего любимого друга, — он игриво хохотнул, — да, не отрицаю, есть определенные ограничения, — не обижать и тому подобное, не трогать… Но не огорчайтесь, я знаю как вы преданы месье и могу вас утешить — для него это не так уж и важно. Сколько лет он прожил без нее — и что же? Ни-че-го! Поверьте, даже не заметит. Обидеть ее он и так не в силах. Трогать — вообще промолчу, не наше это занятие. А вот вам и ему — приятный от меня сюрприз! Смотреть и говорить ему не запрещено, а это, знаете, поверьте моему опыту — ого-го! Мадемуазель смотрела на него, если и не с восхищением, то уж с почтением, точно.

— С другой стороны, посмотрите, моя радость, — кто наши, так сказать, соседи по цеху. Пускай и предобрая, но — уже почтенная дама, молодой и не очень… продвинутый джентльмен. Для чего ради нам-то беспокоиться?

При этих словах Блондинка покрылась пятнами, ее симпатичное лицо налилось гневом, поднявшись, она медленно стала подходить к Джентльмену — а он, надо сказать, аж застыл от страха, — со всей силы размахнулась и… что было далее — увидеть мне не довелось. Ты, свет моих очей, уже будила меня своим очаровательным, мелодичным голосом.

… Увидев твое лицо, я вернулся в реальность, мигом забыв тех, двоих. Мы пошли гулять, сели у реки и я стал читать тебе дедушкины стихи. Оказалось, они вызывают у тебя совсем другие чувства. То, что меня вдохновило — вызвало у тебя иронию, то от чего хотелось плакать — веселый смех. Я попросил тебя обсудить некоторые из них. Еще раз патетически читаю:

— ”…А когда умираешь без стона — это любовь…”.

— Ну какая же тут любовь? — удивляешься ты, — разве можно любовь связывать со смертью? Любовь — это счастливая жизнь, это семья, это — продолжение жизни — наши дети.

— “Все, что ты в жизни изучил — ничто…”, — читаю я, а ты смеешься:

— Ну зачем же так — о знаниях? Без них мы — никуда!.

— “Никто не соединился с возлюбленною своей, пока не изранил шипами сердце как соловей…”.

— Прям-таки и изранил соловушка сердце, — издеваешься. — Но, пожалуйста, не переживай, — мягко и ласково сказала ты, — стихи, действительно, замечательные, просто они рождены мятущейся, бунтующей душой — как у тебя.

И я сразу стал спокоен — оказывается, Гармония видит и чувствует все по-другому.

Дедушка в этот день так и не появился, должно быть, решил дать возможность побыть нам наедине. С заходом солнца мы легли спать в нашем временном убежище — под цветущей яблоней. Ты быстро уснула, а я лежал рядом, слушая твое ровное дыхание и думая о том, что же объединило нас — таких разных, но стремящихся понять друг друга. Может быть, желание постичь и пережить на своем жизненном пути то, чего у нас нет: бунта в тебе, гармонии и счастья — во мне?