Феникс

Александр Достерин

Лучи восходящего солнца упадут на поколения, погребенные под ногами истории, и, как всегда было, сквозь пепел ростками поднимутся новые. Эта история о дружбе, первой любви и взрослении, что настигло Хьюго Росса в конце весны. Одно лето, одна девушка и одно сражение, замыкающее круг человеческого существа в лице маленького отряда, что когда-то назвали «Феникс».

2

Как и все дети, я учился в самой обычной школе. Пять дней в неделю я «со скрипом» корпел над учебниками, с трудом штудируя абзац за абзацем, разумеется, когда слишком настоятельно попросят. Не секрет, что всю эту образовательную тягомотину я на дух не переносил, впрочем, как и все школьники моего возраста. Ни черта не понимаешь, как ни старайся, толку ноль.

Школа ютилась в пяти кварталах от моего дома на холме Розентхилл. Славное место, ты бы видел… Особенно осенью, когда впадины и ямы набираются густым серебристым туманом. И ты — счастливый, идёшь по безлюдной улице: один, уже не успел на первое занятие; плевать, всё равно математичка уже позвонила родителям, но сейчас им тебя не достать… телефон выключен; в синей дымке отчетливо видны два школьных этажа, охваченные бледным пламенем окон. И ты проходишь мимо главных ворот, мимо крыльца, мимо сквера… и забираешься в школьный парк. Воздух, свежий и словно немного сладкий, оседает у тебя на языке, ты вертишь им во рту наслаждаясь вкусом жизни. Рукам холодно, нос течёт, как Ниагарский водопад, но ты сидишь на разрисованной, полусырой скамейке возле маленького пруда, вдавившись в тоненькую курточку, и улыбаешься. А что до выговора родителей, то мама всегда быстро остывает, а папа, может, лишит карманных денег — ради такой красоты это пустяк. Чудные были времена…

Весной же я предпочитал скорей вернуться в свою рощу, поэтому в школе я проводил мало времени. Мы с ребятами пересекались в столовой, коридорах и на занятиях, изредка прогуливались после уроков, не без вины моей вечной расторопности.

Утро после моего дня рождения оказалось солнечным. Тёплые лучи майского солнца согревали всеми ненавистный понедельник в золотых ладонях. Наш белый стол с выцарапанным словом «феникс» располагался на самом краю столовой за округлой колонной, облепленной жвачками и стикерами. В тот день, кстати, появился новый, либо мы просто не заметили его двумя днями ранее, — это был футбольный стикер с оскалившимся бешеным псом, с глазами блестящими сущим ужасом и ненавистью, псом который разорвал бы в клочья любого, кто посмеет преградить ему дорогу. На стикере красовалась надпись: «Розентхильские бульдоги».

Столовая была схожа с огромной копилкой шума, кругом — одно жужжание, словно кто-то засунул микрофон в пчелиный улей. Пахло омлетом и моющим средством, а я никак не мог понять, чем сильнее… Эти два запаха будто боролись за право запустить в ноздри школьников свои мягкие пальцы.

Я сидел и изучал инструкцию «Раптора», Томми и Джек вилками гоняли горошину по столу, соорудив ворота из распитых коробок молока. Майк ковырял пюре, подперев голову кулаком. Иногда он увлеченно следил за игрой, — это было заметно по его прикушенной нижней губе, — но, словно понимая, что за ним наблюдают, вновь делал безразличную физиономию. Он спросил меня:

— Ну как? Разобрался в устройстве?

— Да, вот решил в третий раз перечитать, чтобы не упустить чего-нибудь важного, — ответил я, не отводя глаз от текста.

— Да ты одержим, Хью! — усмехнулся Томми.

— Самый настоящий псих! Таких надо по рукам и ногам вязать да поскорее.

— Очень смешно, парни…

— Ой, да ладно тебе, чего там можно найти нового? Как правильно держать в руках? Лучше пойдём, постреляем после уроков!

— Прости, Майк, но у меня на сегодня были другие планы.

— Как знаешь.

— Джек всё равно не сможет, так что… — подметил Томми. Горошина, пятая по счету, упала на пол. — Проклятье!

— В смысле? — на секунду я был сбит с толку. — А, снова попался?

— Ага, всего-то одна маленькая шутка, а криков было… Да ещё отец подзатыльник дал. Больно… До сих пор колет в затылке, когда поворачиваю голову вот так, — Джек выкрутил голову так, что она заболела бы не то что у него — у любого, кто осмелился бы на подобное движение.

Я широко улыбнулся. Мы с Майком внимательно слушали, что же в этот раз вытворил Джек.

— Этот дурак, — Томми засмеялся, отчего нам стало ещё смешнее, — накормил своего младшего брата соусом васаби, заверив, что это яблочный джем, — приближаясь к кульминации, Том начал смеяться взахлёб, мы последовали за ним. Не весело было одному Джеку, он просто широко улыбался.

— И как Питер? — спросил я сквозь слёзы.

— Ну, он немного обжёг язык, а так всё в норме. Мама была сама не своя. Наверно зря я ему сказал, что из тюбика он вкуснее…

Пауза: мы — красные от нарастающего напряжения, подступающего к горлу хохота, держались изо всех сил. Но тщетно… Мы залились гоготом, который перебил шум всей столовой. Соседние столы в испуге подскочили.

— Зря ты так — ему же всего девять, — успокоился Майк.

— Может. Я уже обещал обдумать своё поведение, — Джек засовывал горошину в трубочку от молока, — так что будь спокойна, мам, — обратился он к Майку и плюнул горошиной через всю столовую прямо в колпак повара на раздаче. — Бинго! Птичка в гнезде!

— Пошёл ты! — Майк улыбнулся и показал Джеку средний палец, на что тот ответил воздушным поцелуем, вместо губ к ладони демонстративно приложив свою задницу.

Да… С этими оболтусами не соскучишься. Тут Томми неприятно ткнул меня локтем в бок. Я поморщился и поднял глаза. В столовую зашел Пинтч в сопровождении своих шестёрок: Льюиса Цагахлера и Боба Анкхора. Парни были, одним словом, ничего особенного, однако оба хорошо умели льстить, и «подлизывали» Пинтчу при любом удобном случае, отчего тот давал им свою защиту. Шум на мгновение стих, Пинтч о чём-то говорил с Бобом, а тот делал вид, что ему неимоверно приятно слушать речи этого жиртреста. Я отвёл взгляд и сильно сжал кулаки. Как же мы ненавидели друг друга… Но почти всегда держались на расстоянии. Пинтч был чуть ли не самым сильным из наших сверстников во всём городе, поэтому все боялись, отчасти и мы тоже. Я старался избегать встречи с ним, ибо тот был непредсказуем, а неприятности никому не нужны, особенно двенадцатилетнему ребенку.

Они прошли вглубь столовой, на противоположный от нас край, где сидели ребята из клуба робототехники и физики. Льюис подбежал к парню, с бледно-рыжими кудряшками и влепил ему ладонью в правое ухо. Подошёл Пинтч и что-то им сказал, отчего парни встали и поспешно удалились из столовой, оставив свои завтраки нетронутыми. Один вдогонку получил от Пинтча пинок под зад. Боб и Льюис завизжали, как маленькие девчонки и стали размахивать руками так, чтобы все видели какие они крутые.

— Скользкие черви… — сквозь зубы проговорил Том.

— Может, подкинуть им червей в ботинки после физкультуры? — прошептал Джек.

— Это будет самый страшный вид самоубийства в истории, — сказал Майк.

Мы продолжили завтрак. После появления гнусного трио в столовой чувствовалось напряжение. Все ели аккуратно, стараясь лишний раз не смотреть в сторону Пинтча. Мне кусок в горло лез с большим трудом, а вот Джек по-прежнему с той же легкостью уплетал пюре за обе щеки и широко улыбался.

— Пинтч допил молоко, — понизив голос, сообщил мне Томми.

Значит, ежедневная традиция вот-вот вступит в силу. Для своих лет Пинтч был слишком крупным, поэтому ходил слух, будто тренер футбольной команды обратил на него внимание и готов был выделить ему место в сборной школы со следующего года. Четырнадцатилетний подросток в «Розентхильских бульдогах», смешно! Его же там растопчут, как жалкого цыплёнка! Однако слух ходил, и Пинтч понимал, что все в курсе. В коридорах он толкал плечом прохожих, вминая их в шкафчики, а в столовой каждый завтрак кидал в кого-нибудь выпитую коробку молока. Чаще всего мишенью служил парень по прозвищу «Тихий»: он всегда сидел один, забившись в дальний угол столовой, никто не знал его имени, даже учителя иногда называли его по кличке. Одно время он даже перестал посещать столовую, но потом смирился и просто терпел козни Пинтча. Вообще — странный парень, но почему-то никто и никогда не интересовался им, словно он не был никому нужен. Тихий существовал отдельно от всех, обречённый на тотальное одиночество.

Пинтч поднялся со стула, столовая вымерла. Он провёл глазами вдоль помещения, я уловил на себе тот же холодный взгляд, что и днём ранее, там — на поле. Внутри всё горело. Неужели сегодня этот кретин швырнёт эту вонючую коробку в меня на глазах у всей школы? Но Пинтч перевёл внимание на Тихого. Тихий сидел к нему спиной на другом краю столовой недалеко от нас и не делал ничего, разве что повыше застегнул свою кожаную куртку — он понимал, почему все умолкли.

Рука толстого негодяя запрокинулась назад, картон смялся в его пальцах. Короткое движение и белый кусок молочной упаковки крутится в воздухе, словно сверло. В одно мгновение он достиг своей цели. С приглушённым хлопком, сопровождаемым склизким всплеском остатков молока, коробка влетела в спину Тихого чуть ниже шеи. Белые капли молока десятком бледных бусин разлетелись по округе, часть добралась даже до нашего стола. Маленькие ручейки сбегали по спине Тихого, а он сидел и не подавал виду, он просто взял вилку и продолжил есть свой завтрак.

Столовая залилась овациями, первыми начали визжать, разумеется, Льюис и Боб. Наш столик молчал. Пинтч поднял кулак вверх, поставил ногу на скамейку, которая скрипнула настолько противно, что я до сих пор помню этот ужасный звук, и кратко выкрикнул что-то наподобие бульдожьего лая. Столовая воскликнула и затопала ещё громче, после чего Пинтч и его шестёрки удовлетворённо направились к выходу.

Я посмотрел на Тихого, покрытого остатками молока. Он плакал, отвернувшись к стене, плакал и продолжал медленно пережёвывать пюре. Странно, что я не замечал этого раньше. Кто-то, уподобившись ушедшим придуркам, запустил в Тихого смятой бумажкой, но та едва ли его коснулась. Гогот не прекращался. Я был зол на всех, и чтобы не видеть эти жалкие, хохочущие над чужим горем лица, я встал и вышел из столовой.

Мне хотелось вернуться и подойти к Тихому. Но что мне ему сказать? Как поддержать? Вряд ли я смог бы ему помочь. И за это я себя ненавидел. Настроение скатилось, особенно после того, как я увидел, как Тихий поспешно вытирает слёзы тыльной стороной ладони. Я быстро шёл по коридору мимо шкафчиков, брови наплыли на глаза, пальцы с болезненным напряжением сжались в кулаки.

Кто-то вылил в один из шкафчиков тухлое яйцо, вонь стояла жуткая. Какой-то парень налетел на меня, или я на него… Не помню. Помню, как я нарочно дёрнул плечом, выливая свою злость на него. Мы окинули друг друга недовольным взглядом, он хотел что-то мне сказать, но вовремя заметил, что я не в духе, поэтому он лишь слегка причмокнул ртом — противно было до жути. Я решил: на сегодня хватит с меня этого гиблого места. Двери уже были недалеко, осталось сделать пару шагов. Но сделать их я не успел — на плечо легла тяжёлая, тёплая рука.

— Собрались домой, мистер Росс? — голос бархатный, мелодичный, я узнал его. Это был учитель физики. Вся злость мигом пропала, в секунду нахлынуло отчаяние. Рука всё ещё грела плечо, мне было, честно говоря, не по себе. Хотелось вырваться и убежать.

— Нет, мистер Андерсон. Просто посидеть в парке, перерыв ещё не… — меня перебил звонок. Сухие, тонкие губы мистера Андерсона расплылись в умиротворённой улыбке. Взгляд его был добрым.

— Неужели? — металлический треск и топот сотен ног приглушили его голос.

— Простите, я плохо распределил время, я думал…

— С другой стороны, там такая чудная погода, а Вам как раз нездоровится… — он подмигнул мне. Я удивлённо улыбнулся.

— Мне кажется, это каблуки директора цокают по коридору, — добавил он, понизив голос.

— Спасибо, мистер Андерсон!

Он ничего мне не ответил, только пару раз похлопал по плечу. Через десять минут я был уже далеко.

Родители на работе. Чтобы пройти незамеченным, в запасе до обеда у меня было примерно два часа, но я всё же не задержался в доме больше десяти минут. За это время я успел схватить «Раптор» и выпить стакан воды, казалось, жадные глотки слышали даже соседи. Мои ноги оживлённо затопали по бульвару в сторону «моего» леса.

С оружием в руках маршрут оказался непростым, особенно у небольшого оврага, куда я чуть не покатился кубарем. Однако это принесло мне даже больше удовольствия. Я громко выкрикивал боевые команды и сам же их выполнял, целился, стрелял по стволам деревьев, будоражил влажный воздух ударами пластикового приклада, в общем — был как никогда счастлив.

У «крепости» я расставил уцелевшие бутылки, сосуды игриво переливались изумрудным сиянием, отчего мне было просто разглядеть их из здания. Я перебегал от окна к окну, занимая позиции к бою, и сбивал бутылки одну за другой. Некоторые, не особо прочные, рассыпались от падения в мелкую малахитовую мозаику, попадая на камень или весьма крепкий корень. Я восхищённо вскрикивал. Так продолжалось долго, ещё дольше я тренировал строевой шаг и жесты командира, и, в конце концов, я заметил, как солнце бронзовым диском утонуло в рыжих стволах деревьев. Славный вышел денёк, если не считать утренний инцидент в школе. О нём я вспомнил, когда сидел на втором этаже «крепости» и палил из автомата по старой секвойе, приняв за центр мишени маленькое дупло, что чернело в четырёх метрах над землёй прямо в центре огромного, корявого ствола, почерневшего от прожитых лет.

С каждым звонким щелчком спускового механизма мне становилось всё обиднее за тех, кто стал жертвой этого болвана Пинтча, и за то, что я ничего не могу с этим поделать. Вот если бы нас было несколько… Отряд из мальчишек, с которыми мы могли бы поставить Пинтча и его прихвостней на место. Да. Я бы мог взять командование! Обучить их военному делу, разработать стратегию!

Я загорелся, — так бывает, когда ненависть тесно переплетается с сильным пристрастием. Одна короткая мысль — и ты её пленник, мгновенно и бесповоротно. Как много душ увядает из-за этого… В тот день мною было принято решение, которому удалось перевернуть мою жизнь с ног на голову.