Долина скорби

Алан Банкер, 2020

Падение надгробий, восхождение западной звезды, восстание мертвых и смерть королевы от руки собственного сына – что объединяет все эти как будто не связанные между собой события? Ответ один – древнее, как срединное королевство, пророчество, которое вот-вот должно сбыться: мертвые восстанут, и не останется ни одного уголка в мире живых, где бы мог спрятаться человек. Пороки, безверие и междоусобицы, в которых погрязли обитатели королевства, подтачивают основы некогда великой державы, и как будто нет силы, способной предотвратить надвигающуюся катастрофу. Однако не все так безнадежно, как кажется на первый взгляд, ибо среди людей есть те, что еще не позабыли о таких достоинствах, как честь, мужество, справедливость и чувство долга. Столкнувшись с доселе невиданным врагом, уничтожающим на своем пути все живое, они встают грудью на защиту всего того, ради чего живут и умирают. Содержит нецензурную брань.

УИЗЛИ

День был в самом разгаре, когда Уизли добрался до Улицы глухарей, одной из самых мрачных улиц Миддланда. Южные ворота, видневшиеся в конце улицы, казались маленькими на фоне трехэтажных домов. Серые и унылые, они походили на суровых воинов в длинных походных плащах, стоящих друг против друга в полном безмолвии. Массивные ставни на окнах первых этажей, дотянуться до которых не было никакой возможности, будто говорили о нелюдимости местных обитателей. Окна верхних этажей, напротив, местами как будто были открыты миру, но, плотные шторы убивали это первое впечатление напрочь. Народ, снующий по улице взад-вперед, и тот был не способен разогнать уныние, которым дышала Улица глухарей. Другой особенностью улицы были заторы, случавшиеся как в утренние, так и в вечерние часы, ибо она была единственной из трех улиц, сходящихся у Южных ворот со стороны Задницы мира, по которой могли продвигаться огромные толпы народу. Две другие улицы, примыкающие к воротам с запада и востока, в силу узости и захламленности мусором были непригодны для тех, кто спешил на рынки в верхнюю часть города. Местные острословы, зная про заторы, шутили, что «к Южным воротам без мешка никак, ибо не всем суждено держать в себе терпение». Уизли был не из их числа, ибо любил вылазки на рынок и потому никогда не выказывал недовольства заторами. Замкнутый и немногословный, он ценил молчание не меньше звона монет, пускаясь в разговоры разве что с отцом, да с клиентами на рынке. Вот и сейчас, преодолев весь путь от дома до ворот в молчании, он испытывал радость, впрочем, его радость была преждевременной.

— Милый человек, подай на пропитание, — раздался монотонный голос, от которого Уизли вздрогнул, чуть было, не выпустив из рук вожжи.

Повернув голову, он узрел в двух шагах от себя весьма упитанного мужчину. Держась руками за телегу, он шел рядом, взирая на него масленым взглядом, каким обычно смотрят развратники и выпивохи, готовые за глоток эля расцеловать любого до смерти. Куртка из овчины, сине-красные чулки, туфли из синего бархата, разноцветный берет с меховой оторочкой и клок рыжих волос, на модный манер торчащий из-под берета вкупе с соломинкой в уголке рта говорили о том, что сей человек не испытывает нужды.

— У меня ничего нет, — отозвался Уизли, посмотрев по сторонам, словно устыдившись собственных слов.

— Совсем-совсем ничего? — переспросил попрошайка, глянув на свиней в телеге.

— Я что, на другом языке говорю!? — вспылил Уизли, ощутив в нутре легкое шевеление.

— Не знаю, господин. Знаю только, что у хорошего господина для бедного человека всегда найдется лишняя монетка.

— Может и найдется, но не про тебя, побирушка!

— Хоть я и побирушка, господин, — ухмыльнулся попрошайка. — Но, хвала Богам, лицом не обижен!

При этих словах Уизли ощутил, как в его нутре поднимается волна гнева, которая вот-вот затопит его и вырвется наружу. Побагровев от злости, он открыл рот, дабы ответить обидчику, но в последний миг передумал. Десятки любопытных глаз смотрели на то, чем все закончиться. Были и такие, что хихикали и перешептывались, показывая на его уродство. Сжав челюсти, Уизли пошарил в кармане

штанин и выудил пару пенсов.

— Держи, — сказал он и бросил монеты попрошайке, да так неловко, что те пролетели мимо его рук и упали на мостовую.

— Ух, чтоб тебя!

Лицо попрошайки исказилось от злости. Подобрав монеты, он вычистил их рукавом куртки и удалился прочь, потеряв к Уизли всякий интерес. Что до остальных, то и они потеряли интерес, продолжив движение в одном с Уизли направлении.

Преодолев Улицу глухарей, Уизли въехал на мост и оказался в плену кутерьмы, в которой сливались сотни голосов, издаваемых людьми и животными. Люди разных сословий и состояний шли в двух разных направлениях, следуя не писаному правилу правой руки. В этой кутерьме мог затеряться всякий, кто впервые оказывался у Южных ворот, но, только не дети саламандры. Впрочем, и чужаки быстро схватывали, что к чему, если не желали оказаться в крепостном рве.

Пройдя ворота, Уизли свернул телегу на Торговую улицу и покатил в северо-западном направлении в сторону Храма Хептосида и суконного рынка, за которым и находился свиной рынок. Добравшись до рынка, Уизли натянул на нижнюю часть лица черный платок, дабы скрыть уродство, уплатил на входе налог в один пенс и проследовал к небольшому загону, принадлежащего его отцу. Небольшой, пять на восемь футов, загон мало чем отличался от большинства подобных себе загонов. Разгрузившись, он пнул по покосившейся жердевой изгороди и глянул на соседние загоны, большая часть которых еще пустовала.

— Подходи, налетай! — огласил он свое пришествие на рынок. —

Самые лучшие свиньи, коих вы не встретите ни в одном уголке

королевства! Подходи, налетай!

— Что, прям-таки и самые лучшие? — спросил желтолицый старик, на лице которого играла улыбка.

Находясь в трех шагах от загона, он скользил взглядом по свиньям, чей вид оставлял желать лучшего: грязные, исхудалые, будто их не кормили несколько дней кряду, они разительно отличались от прочих свиней, что были по соседству. Особливо из них выделялась та, что с перебитым ухом и черным окрасом на спине: маленькая, неказистая, она ничего кроме как смеха, не вызывала. Впрочем, старик и сам был далеко не в лучшем состоянии, ибо желтизна на его лице вкупе с впалыми щеками и блеклыми, непонятно какого цвета редкими волосами свидетельствовали о некоей болезни, источавшей его тело изнутри.

— Да, господин, — ответил Уизли. — Что ни на есть самые лучшие!

— О, Боги, да он не в себе! — возмутился здоровяк, за спиной

которого стоял мальчик с зонтиком из прозрачной ткани, на которой был изображен горный пейзаж.

Мясистое, обветренное лицо мужчины, на котором особняком выделялся нос, резко контрастировало с изнуренным лицом мальчишки, вытягивающегося в струнку, дабы закрыть хозяина от нещадно палящих лучей солнца. Пот, градом катившийся с его лба, казался продолжением водопада, низвергающегося с зонтика.

— Человек дело говорит, — сказал старик, скосив глаза на незнакомца. — Даю за две пары свиней восемь шиллингов, по рукам?

Не дожидаясь ответа, он засунул руку в кошель, висевший на его правом боку, и выудил восемь шиллингов.

— Да ты, старик, в своем уме!? — возмутился Уизли. — Моим свиньям цена не меньше дюжины шиллингов!

— Это от чего же?

— От того, старик, что они вскормлены на лучшем ячмене!

— Ох, сынок, и далеко же ты забрался.

— Куда забрался?

— Ну, как же, вот ты говоришь, что свиньи твои вскормлены на лучшем ячмене, стало быть, ты из Соутланда? А может, того, из самого Хирама?

— Нет, старик, я из здешних мест.

— Тогда все ясно, почему твои свиньи столь ужасны, — сказал старик и закинул пару шиллингов обратно в кошель.

— Причем здесь мои свиньи?

— В благословленном Миддланде, сынок, нет того, о чем ты говоришь, уж ты мне поверь на слово, — сказал старик и протянул Уизли шесть шиллингов.

— О, Боги, а не пошел бы ты куда подальше со своим словом!?

Сжимая кулаки, Уизли еле сдерживался, чтобы не стереть улыбку с лица старика. Но, эта неловкая ситуация продлилась недолго.

— Бери, дурак, — вмешался здоровяк. — Пока дают хорошую цену.

— Сам дурак! — огрызнулся Уизли. — Лучше убирайтесь, не то…

Не договорив, он тут же был оглушен ударом кулака и упал навзничь.

— Я тебе покажу дурака, — пробурчал здоровяк, погрозив кулаком,

после чего сплюнул и удалился прочь. Мальчик с зонтиком, хмыкнув, посеменил вслед за хозяином.

— Ну, так как, берешь или нет? — спросил старик, чей голос

выдернул Уизли из оцепенения.

— Нет, — ответил Уизли, держась за челюсть.

— Тебе, дурак, не на рынке торговать, а самое место в поле. Там таких дураков пруд-пруди, — проговорил старик с плохо скрываемым разочарованием в голосе.

Забросив монеты в кошель, ему ничего не оставалось делать, как ретироваться.

— Собаки, — процедил Уизли, сдернув платок с лица.

Выплюнув пару зубов, он поднялся и принялся отхаркиваться кровью, то и дело, вытирая рот платком.

— Смотри, смотри! — вскричала женщина с пресным лицом. — О, Боги, какой уродец!

Находясь в двух шагах от загона, она стояла и тыкала пышнотелой старухе пальцем на Уизли. Облаченные во все черное, они походили на двух ворон, готовых наброситься на жертву.

— Ох, — выдохнула старуха, покачав головой. — Урод уродом, которого и свет не видывал!

— Не иначе, чумной…

— Стража, стража! — завопила старуха, на чей крик в мгновение ока сбежалась толпа зевак.

Прошло сорок зим, как королевство пережило последнюю чуму, а память о ней еще была свежа. Поразив южное побережье Соутланда, чума накрыла королевство в течение месяца, унося каждый божий день тысячи жизней. Как и в прежние времена с чумой боролись огнем, предавая ему всякого, в ком подозревали чумного. Первыми, кто попадал на костер, становились бродяги с гниющей плотью.

— Эй, чего орешь, как резаная свинья!? — крикнул толстяк, появившийся за спинами женщин. — Никакой он не чумной, это Уизли, сын старика Талбота, доброй души человека!

Озабоченность, читающаяся на лице Весельчака Урмана, друга Клифа Талбота, была сродни туче посреди ясного неба.

— И что с того? — вопросила старуха, одарив незнакомца колючим взглядом. — Может и ты чумной?

— Я… ты что, с ума сошла? — опешил толстяк, поймав злобные взгляды. Покраснев, он отступил назад и растворился в толпе.

— Ну, чего стоите!? — буркнула старуха. — Хватайте чумного!

Надвинувшись на Уизли, зеваки протянули к нему руки, как тот метнулся к соседнему прилавку и схватил с него тяжелый мясницкий нож.

— Убью, только…, — процедил Уизли, выбросив руку в сторону, но, не договорил, ощутив, как его рука уперлась во что-то твердое.

— О, Боги, — прошептал тощий юноша в красном одеянии, оказавшись на пути ножа.

Уронив взгляд на пробитую грудину, он побледнел и стал заваливаться в сторону. Оцепенение, охватившее Уизли и толпу, длилось совсем немного, каких-то пару мгновений.

— Держи-держи убийцу! — возопила старуха, вперив в Уизли длинный крючковатый палец.

Покраснев до кончиков ушей, Уизли выдернул нож из груди юноши и бросился наутек, потеряв по пути шляпу. Ветер, сквозивший в ушах Уизли, напоминал ему ветер на южном берегу Рогатого залива, куда его однажды отвел отец. Тогда ему было лет семь-восемь, когда отец взял его за руку и сказал: «Сегодня мы посетим одно место, из-за которого я потерял жизнь, а с тобой ее снова обрел». После этих слов

Клиф Талбот взял мешок с теплой одеждой, открыл дверь и сказал ему: «Не отставай, сынок». Лай собак, доносившийся с крестьянских дворов, и крики чаек, паривших над их головами, сопровождали их на всем протяжении пути. Изредка им встречались случайные путники, бросавшие на них настороженные взгляды и тут же опускавшие их в землю, дабы не споткнуться.

Пробыв в пути весь день, они добрались до места только к полуночи. Первое, что Уизли узрел перед собой, так это темно-оранжевую линию горизонта, соединяющую небо и Западное море²⁷. Чуть дальше от кромки горизонта цвет неба и моря становился темно-синим, затем густо-синим и, наконец, черным, полностью оказываясь во власти ночи. Не будь звезд, глаз не мог бы различить, где небо, а где море. Таково было волшебство этого места, с которым он познакомился по воле отца. Единственное, что напоминало о присутствии человека, это светильники, зажигаемые в крестьянских домах для заплутавших путников, да огни Миддланда, походящего в ночные часы на огненную саламандру.

Разложив костер, Уизли с отцом облачились в теплые одежды и заночевали на берегу, обдуваемом со всех сторон западным ветром. Здешний ветер, несший свежесть и прохладу, пробирающую до костей, не был похож на прочие ветра. Северный ветер, приходивший из Нортланда с наступлением ранней осени, пахнул сосной и елью. Южный ветер, пребывающий в постоянном противоборстве с ветром западным, был сухим и знойным, неся жар пустынь Хирама и Соутланда. Восточный ветер и вовсе был ни на что не похож, ибо не нес никаких запахов. Старожилы говорили, что Бескрайнее море столь велико, а восточные страны столь далеки, что восточный ветер теряет запах по пути.

Так, пробежавшись мыслями по прошлому, Уизли преодолел несколько торговых рядов, чередующихся с загонами, и выскочил на Торговую улицу. Остановившись, он обернулся и увидел троих преследователей. Недолго думая, Уизли нырнул в темный переулок, а проскочив его, оказался на узкой улочке, застроенной одно — и двухэтажными домами. Сделав несколько шагов вдоль стены, он нащупал дверцу и растворился в темном подъезде. Затворив дверь, он затаился, вслушиваясь в голоса и крики, доносившиеся откуда-то сверху. Сердце в груди колотило так, словно оно было узником, колотившим без устали в дверь темницы. Прошло совсем немного времени, как мимо кто-то пробежал, за ним второй, после чего шаги стихли. Сердце, до того исходившее барабанной дробью, успокоилось, точно узник, уставший ломиться в дверь. Прождав с некоторое время, Уизли выглянул наружу, осмотрелся и бросился в обратном направлении. Преодолев переулок, он выскочил на Торговую улицу и столкнулся нос к носу с одним из преследователей — толстяком в одеянии ни то актера, ни то вассала, ибо на нем была красно-зеленая куртка наподобие мипарти, прекрасно сочетающаяся с черными чулками, если бы не размалеванное лицо. Держась за сердце, преследователь другой рукой опирался на стену, дыша часто

и прерывисто.

— Ты? — выдохнул толстяк, выпучив глаза.

Отпрянув от стены, он нагнулся за палкой, лежавшей под его ногами.

— Я, — ответил Уизли.

Схватив толстяка за горло, он толкнул его в переулок и резким движением руки полоснул ножом по шее.

— О, Боги, — прохрипел толстяк, схватившись за шею, из которой фонтаном забила кровь.

Корчась от боли, он заметался между домов, теряя остатки сил. Впрочем, агония продлилась недолго. Припав на одно колено, затем на другое, толстяк сделал последний вздох и упал ничком в грязную мостовую. Вытерев нож об одежду толстяка, Уизли засунул его за пояс и выглянул наружу. Убедившись, что за ним нет погони, он вышел из укрытия и слился с пестрой толпой.

Примечания

27

Западное море — одно из пяти морей, омывающих Срединное королевство.