Долина скорби

Алан Банкер, 2020

Падение надгробий, восхождение западной звезды, восстание мертвых и смерть королевы от руки собственного сына – что объединяет все эти как будто не связанные между собой события? Ответ один – древнее, как срединное королевство, пророчество, которое вот-вот должно сбыться: мертвые восстанут, и не останется ни одного уголка в мире живых, где бы мог спрятаться человек. Пороки, безверие и междоусобицы, в которых погрязли обитатели королевства, подтачивают основы некогда великой державы, и как будто нет силы, способной предотвратить надвигающуюся катастрофу. Однако не все так безнадежно, как кажется на первый взгляд, ибо среди людей есть те, что еще не позабыли о таких достоинствах, как честь, мужество, справедливость и чувство долга. Столкнувшись с доселе невиданным врагом, уничтожающим на своем пути все живое, они встают грудью на защиту всего того, ради чего живут и умирают. Содержит нецензурную брань.

ПОТРОШИТЕЛИ

Крик Оллин, всполошивший Зеленый переулок, заставил пробудиться добрую половину его обитателей. То здесь, то там распахивались окна, из которых высовывались лица и, не найдя ничего любопытного, тут же исчезали, затворив за собой окна. Были и такие, что задерживались, а после легкой перебранки с домочадцами, они, как и первые, с грохотом затворяли окна, будто говоря, что сделали все, чтобы откликнуться на крик о помощи. И, только Мойра не осталась равнодушной, услышав крик напротив своего дома. Убедившись, что муж спит мертвецким сном, она вскочила с постели и бросилась к выходу в одной ночной рубахе.

— Мойра, ты куда? — спросил Кейван, приподнявшись на локте.

— Я!?

От испуга Мойра подскочила и встала как вкопанная, боясь обернуться. Ее тонкое тело дрожало, как осиный лист на ветру, а руки

не находили себе места.

— А что, помимо нас с тобой здесь еще кто-то есть?

Почесав грудь, сплошь покрытую густой черной шерстью, Кейван присел на кровати и вперил в жену сонный взгляд.

— Нет, никого.

— Так куда же ты собралась, на ночь глядя?

— Ты разве не слышал крика?

— Слышал, и что с того?

— Это крик соседки, что живет напротив нашего дома.

— Пусть себе кричит, нас это не касается.

— Как не касается, а не ты ли просил у ее мужа помощи!? — возмутилась Мойра, обнаружив в себе решительность, которой прежде никогда не обладала. Обернувшись, она одарила мужа гневным взглядом и, не дожидаясь ответа, выпорхнула из дома.

После того, как Абран Фарран женился на дочери торговца птицей, отец сосватал ее за помощника по пекарне, ибо лучшей кандидатуры он не мог сыскать: работящий, обходительный, Кейван мог сойти за отличную партию, если бы ни страсть к элю и девкам. Отец Мойры об этом знал, но все-таки решился на этот шаг, заверив дочь, что «ветер в голове Кейвана рано или поздно уляжется, и он станет добрым семьянином». Увы, этого не произошло. Спустя год, когда отца не стало, Кейван действительно изменился, но не в лучшую сторону. Забросив дела, он полдня проводил в тавернах, а другие полдня оприходовал работниц пекарни. По возвращении же домой он любил вздремнуть, а выспавшись вдоволь, с полночи мучил жену в постели, любя ее с таким остервенением, будто ему не хватало работниц своей пекарни.

— Мойра! — крикнул Кейван, не веря своим глазам.

Привстав с кровати, он собрался пойти вслед за женой, как передумал и уселся на постель, пропитанную запахом пота и дешевого эля. Еще через мгновение он погрузился в воспоминания недельной давности, сделавшие его героем в глазах соседей, а еще через день — жертвой таинственных поджигателей. Тот день, когда в их птичник вломился вор, Кейван помнил хорошо. Выполняя супружеский долг, он услышал шум на заднем дворе. Выбежав во двор, он предстал перед вором в том виде, в котором и явился в мир людей. Узрев голого человека, в свете луны походящего на обезьяну, воришка от изумления так и присел на зад, а затем оказался в руках хозяина дома и был сдан властям. За этот подвиг Кейван получил вознаграждение в размере шиллинга и славу борца с потрошителями, правда, через день у него случилась беда — птичник сгорел дотла, а вместе с ним сгинула и вся птица. Но, когда под боком есть мастер на все руки, то эта беда вовсе и не беда. Подумав о старике Абране, некогда питавшим чувства к его жене, Кейван пришел в себя.

— Жена, а ну вернись домой! — крикнул он, но та и голоса не подала.

Держась за сердце, Мойра не отрывала глаз от Абрана, того, в чью жизнь она так и не вошла. Будто спасаясь от своры бродячих псов, он несся по ночному переулку быстрее ветра.

— Мойра, пойдем домой, — сказал Кейван глухим голосом, появившись за спиной жены.

Одернув руку от сердца, Мойра обернулась и, не говоря ни слова, проскользнула мимо мужа. Впереди была целая ночь мучений, к которой нужно было подготовиться. Подойдя к окну, она взяла с подоконника медный короб и вынула из него серый брикет размером с ноготь. Положив короб на место, Мойра поднесла брикет ко рту и, скорчив лицо, надкусила его и заработала челюстями, медленно, никуда не спеша, точно корова, жующая сочную траву. Довольно скоро

черты ее лица, обрамленного шелковистыми волосами, размякли, щеки разрумянились, а в глазах появился нездоровый блеск.

— Теперь я готова, — прошептала Мойра, улыбнувшись луне, ставшей немой свидетельницей ее храбрости.

Заглотнув остаток брикета, она сделала шаг в сторону кровати и остановилась, ощутив в голове шум, подобный шуму волн, накатывающих на каменный берег. Улыбнувшись, Мойра сделала несколько шагов, а достигнув цели, оказалась в объятиях мужа. Закрыв глаза, она отдалась на откуп волнам, уносящим ее за морской горизонт. Что до луны, стоявшей высоко в ночном небе, то она оказалась свидетельницей и погони Абрана за воришкой. Добежав до конца переулка, он остановился, тяжело дыша, а переведя дыхание, продолжил преследование, ощущая, как с каждым шагом силы покидают его.

— Не будь я Абраном Фарраном, — прошептал он, делая очередное усилие. — Если не догоню…

— Кто там!? — раздался голос над его головой.

Остановившись, Абран поднял голову и обнаружил на балконе второго этажа женщину с младенцем на руках, приходившейся невесткой старухе Нагае. Открыв было рот, чтобы ответить, он не нашел в себе сил и облокотился на стену, оказавшись в тени балкона. Глубоко дыша, он держался за бешено колотящееся сердце, которое, как ему казалось, вот-вот выскочит из груди и ускачет по мостовой.

— Ах, ты негодница, — раздался скрипучий голос. — Моего внучка хочешь застудить?

«А вот и карга старая собственной персоной», — подумал Абран, на дух не переносивший Нагаю, ибо она была хуже репейника.

Прося о какой-либо помощи, она, как правило, этим не ограничивалась, и потому он старался обходить ее стороной.

— Там кто-то есть, — сказала женщина, пропустив вопрос мимо ушей.

— Никого там нет, — буркнула старуха, бросив взгляд на мостовую.

— Как же нет, если я слышала чей-то голос?

Наклонившись, женщина посмотрела по сторонам, пытаясь разглядеть неизвестного.

— Вот сын мой вернется, я все ему расскажу, — проворчала старуха и удалилась прочь.

При этих словах внук старухи сморщил лицо, что было верным признаком водопада слез. Улыбнувшись, мать прижала сына к груди и

принялась качать его, то и дело, поглядывая на соседние дома. Впрочем, уже вскоре она обомлела, узрев Абрана, вышедшего из тени балкона.

— Эй, кто ты!? — крикнула она, вперив испуганный взгляд в старика.

— Я ваш сосед, — ответил Абран.

Младенец, будто не поверив его словам, разверзся плачем,

надорвав ночную тишину.

— Мама! — крикнула женщина, крепче сжав сына, от чего тот заверещал так, будто его резали на ремни.

В глубине дома послышался грохот, а немного погодя на балкон выскочила Нагая, держа в руках медный чан.

— Мама? — удивилась Нагая, бросив на невестку взгляд, полный недоумения, ибо она никогда ее так не называла.

Усмехнувшись, она в следующий миг опрокинула на Абрана содержимое чана.

— Мама, что вы делаете!? — вскричала женщина, глядя на облитого помоями старика Абрана.

— Нечего тут ходить! — заорала Нагая. — А если кто хочет

добавки, я не прочь добавить!

Вывалившись из балкона наполовину, она потрясла кулаком, грозя не то старику, не то соседям.

— Да я это, я, Абран Фарран! — закричал Абран, вытирая лицо рукавом куртки.

— Старик Абран, говоришь, — пробурчала Нагая, напрягая подслеповатые глаза. — Вот я тебе…

Погрозив кулаком, она метнулась с чаном обратно в дом, попутно пробормотав, что «добрые люди по ночам дома спят, а не бродят по улицам, как разбойники». Не дожидаясь новой порции, Абран сплюнул и побежал дальше, по пути отряхиваясь от помоев. Перебежав улицу, он очутился в переулке, куда не проникал лунный свет. Завидев вора в конце переулка, Абран прибавил шагу и довольно скоро нагнал его, отметив про себя, что один с ним не справится. Высокий, широкий в плечах, вор держал за спиной мешок, идя спокойной размеренной походкой, словно никакого черного дела не сотворял.

— Карга права, — прошептал он, оглядываясь по сторонам. — Добрые люди по ночам не бродят…

Шорохи и приглушенные голоса, раздающиеся то здесь, то там, заставляли работать сердце старика все быстрее и быстрее. То неприятное ощущение, что сердце может выскочить из груди и ускакать по мостовой, воротилось. Остановившись, он наклонился и оперся руками в колени, вслушиваясь в тяжелое, прерывистое дыхание.

— Ну, нет, я так просто не сдамся, — со злостью в голосе проговорил Абран, подняв взгляд с мостовой.

Переведя дыхание, он продолжил преследование, осторожно

пробираясь от дома к дому. Увидев, как вор исчез в проеме между двумя угловыми домами, он прибавил шагу и скоро оказался на Южной улице.

— О-о-о, нет, это уже не в моих силах, — простонал Абран, глядя в спину вора, быстро удаляющегося в южном направлении. — Старуха снова изворчится, будь она неладна.

Вспомнив о жене, Абран только сейчас понял, что он ей обещал. Собрав волю в кулак, он продолжил преследование, благо, что через сотню с лишним шагов преследуемый свернул в переулок, исчезнув между двумя трехэтажными домами.

— А вечерок выдался славным, — ухмыльнулся Абран.

Добежав до переулка, он с опаской заглянул в его черное нутро и последовал примеру вора. Не видя ничего перед собой, Абран медленно брел вперед, опираясь одной рукой на стену, а другой беспомощно водя из стороны в сторону, словно ища опору.

— Что так долго? — раздался резкий голос, покатившийся эхом вдоль глухих стен домов.

Услышав голос, Абран замер, затаив дыхание. Сердце снова заколотилось, отдаваясь гулом в ушах.

— Пришлось побегать, чтобы добыть хоть одного, — раздался второй голос, от которого сердце у старика сжалось, а по спине пробежался холодок.

«Так вот оно что?» — подумал он, сжав кулаки и еле-еле сдерживаясь, дабы не броситься вперед.

— У тебя все никак у людей.

— Я правду говорю… в нашем квартале нынче трудно найти добычу.

— Это все отговорки. Все члены братства без труда справляются, а ты, стало быть, не можешь?

— Не привирай, на собраниях я всегда с добычей!

— Ну-ну, скажи еще, что и на собрания не опаздываешь.

— Было дело, не буду препираться, но я в том не виноват!

— А кто виноват?

— Не знаю, Хамот.

— Не произноси моего имени вслух!

— Прости.

— И твое прости мне не нужно! Я за тебя поручился головой, и потому хочу только одного — чтобы ты меня не подводил.

— Знаю… и я тебя никогда не подведу.

Тишина, наступившая после этих слов, накрыла Абрана с головой. Впрочем, вскоре раздался скрип, и следом послышались голоса, казавшиеся столь далекими, как и звезды в ночном небе.

— Ладно, время покажет, что к чему. А теперь, пойдем, собрание уже началось.

Собравшись с духом, Абран последовал дальше, наткнувшись

через десяток шагов на дверь, слегка выпирающую наружу. Нащупав холодную дверную ручку, он осторожно потянул ее на себя, но та не поддалась, и он проследовал дальше. Добравшись до конца переулка, Абран оказался на мрачной улице, концы которой исчезали в темноте. Казалось, что улица безжизненная, ибо ни в одном из домов не было ни света, ни посторонних звуков. Свет был только на втором этаже дома, в который вошли те двое.

— И чего только не сделаешь ради старухи, — проворчал Абран, хватаясь за лестницу, лежавшую тут же подле стены.

Подставив лестницу к стене дома, он поднялся по ней и заглянул в окно, узрев просторную комнату с высокими потолками и толпу сидящих людей. Свет, исходящий от свечей, расставленных по центру комнаты, выхватывал из сумрака лица трех десятков людей, не меньше. Одни молчали, другие о чем-то перешептывались, нет-нет да переходя на крик. В середине комнаты стояло полено высотой в полтора-два фута, разглядеть которое Абран не смог, как не силился. Поддавшись вперед, он прижался ухом к окну и, ничего не услышав, толкнул одну из оконных створок. От легкого порыва ветра тени в комнате затанцевали, а голоса стихли, будто отдавая должное древним Богам. Впрочем, голоса вскоре снова зазвучали, как только явились четверо мужчин.

— А я говорю, — сказал человек, находящийся всех ближе к окну. — Что надо действовать немедля!

Его речь была отрывистой, будто он куда-то сильно спешил.

— Помнится, Лерой, тебя на прошлом собрании на смех подняли, — тихо проговорил его сосед, сидевший в две погибели, не отрывая взгляда от пола.

— Пусть смеются! — бросил Лерой. — А я, Пентус, от своего не отступлю.

Поднявшись, он направился к центру комнаты, бесцеремонно расталкивая ногами сидящих на полу людей.

— Эй, смотри куда прешь! — возмутился лопоухий юнец, с яростью вырвав руку из-под ноги Лероя.

Вскочив, он хотел было дать отпор наглецу, но передумал, столкнувшись лицом к лицу с тем, кого в их кругу прозывали Кровавым мясником, а в народе — стариной Лероем.

Старина Лерой в прошлом был палачом на королевской службе, откуда его прогнали за одну оплошность. Имея в своем арсенале два топора — острый и тупой — он пользовался ими весьма избирательно. Если наказанию подлежал вор, то мучения его были не столь ужасные, как мучения мятежника или казнокрада. Острый топор старины Лероя отсекал ворам пальцы столь стремительно, что те не успевали испугаться. Что до мятежников и казнокрадов, то их ожидал тупой топор. Отсекая конечность в два-три удара, он приносил им нескончаемую боль, а завершал дело отсечением головы. Однажды старина Лерой так перестарался, что долго не мог отсечь голову мятежнику и, чуть было сам не стал виновником мятежа. Каждая из его попыток вызывала в толпе бурю восторга, ибо объектом восторжения был ни кто иной, как лорд-канцлер Будерис, ненавистный указом о соляном налоге. Все закончилось тем, что когда голова канцлера наконец-таки отделилась от тела и слетела с плахи, толпа в диком восторге бросилась к телу ненавистного канцлера, сметая на своем пути оцепление из копейщиков. Охрана королевы Ады, присутствовавшей на казни, поспешила удалиться, закрывая щитами королеву, ибо и в нее полетели обвинения, подкрепленные камнями и тухлыми яйцами. В тот злополучный день старина Лерой и был отправлен на преждевременный покой. Затаив в сердце злобу, он ложился каждую ночь в постель с мыслью о мести: ни красавица-жена, ни слава искусного мясника, не могли утолить его жажду мести, с которой он прожил последние годы жизни. Вступив в братство Князя Тьмы с одной-единственной целью — покарать Ее Величество — он не мог спокойно смотреть на собрания и внимать разговорам о количестве жертв, приносимых Князю Тьмы. Его душа жаждала мести, как жаждет путник глотка воды, оказавшись посреди безбрежной пустыни.

— Вот смотрю на вас, — громко сказал Лерой, перебивая прочие голоса. — И диву даюсь!

Черная повязка на левом глазу и саблевидный шрам на всю правую щеку придавали его лицу зловещий вид.

— О чем ты говоришь, Лерой? — раздался голос из темноты.

— Да все о том же! — раздался другой голос. — Вы что, старину Лероя не знаете!?

— И диву даюсь, — продолжил Лерой. — Сидите и хвалитесь, кто, сколько петухов извел!

— И почему я не удивлен? — вопросил все тот же второй голос, поддержанный смешками.

— Это ты, Коротышка Руди? — спросил Лерой, пытаясь разглядеть оппонента, благодаря которому он на прошлом собрании и был поднят

на смех.

— А если и так?

— Если ты мужчина, встань, не прячься за спинами!

— Мне незачем прятаться, — отозвался Руди, с трудом оторвав зад от пола.

Коротышка Руди, как прозывали толстяка, был весьма уважаемым в обществе человеком. Помимо торговых дел он занимался ростовщичеством, ссужая средства всем, кто бы ни попросил. Давал же ровно столько, сколько мог дать, дабы не подкосить собственное благополучие — и он на плаву, и клиент доволен, и на лицо репутация благодетеля. Так, по крайней мере, он себя называл, говоря на каждом углу о своих благодеяниях во благо народа. Что до причин, толкнувших его на вступление в ряды братства, то никто о них не ведал.

— Что, снова будешь заниматься словоблудием? — усмехнулся Лерой.

— А тебе не нравится, что я говорю? — парировал Руди.

— Кому же понравится, когда ты одно слово, а тебе десять!

— Так ведь я дело говорю.

— Какое дело!? То, что надо и дальше резать петухов, приблизить пришествие Князя Тьмы, так что ли?

— Так и есть.

— Да нет, все не так… пойми, не петухов надо резать, а этих ублюдков, что засели в Королевском замке, и Ее Величество в первую очередь, ибо она всему есть корень зла!

— Ты что же, глупец, хочешь сказать, что знаешь по более магистра? — вопросил Руди, посмотрев по сторонам в надежде получить поддержку.

Но, вместо поддержки он услышал тишину. Сжимая кулаки, старина

Лерой пыхтел, как медный котелок с закрытой крышкой. Казалось, что вот-вот совсем немного, и он изольется злобой, бросившись на обидчика, ибо оскорблений никому не спускал. Однако тишина продлилась недолго, ибо на пороге объявился магистр, вошедший в комнату в сопровождении двух молодых людей.

— Магистр, магистр…, — пронесся шепот по комнате.

То один, то другой член братства спешил с приветствием магистра в глубоком поклоне, от чего комната погрузилась в танец теней. И только Пентус продолжал сидеть, вперив взгляд в пол. Его сгорбленная спина и опущенные плечи будто свидетельствовали о том, что этот человек был бит жизнью не раз, и не два.

— Приветствую вас, мои братья, — сказал магистр, кивнув участникам собрания.

Пройдя в центр комнаты, он оказался напротив Лероя,

пребывающего в объятиях оцепенения.

— Приветствую тебя, — буркнул Лерой, поклонившись магистру без особой охоты.

Выпрямившись, он на одном месте развернулся и, собрался было вернуться к своему месту, но был остановлен магистром.

— Постой, старина Лерой, — сказал магистр, положив руку на его плечо. — Ты так и не ответил на вопрос.

Обернувшись, Лерой встретился с взглядом магистра, от которого ему стало не по себе. Суровая душа старины Лероя, пропустившая через себя, будто через сито, проклятия сотни с лишним человек, была беззащитна перед проницательным взглядом магистра, называемого членами братства не иначе, как Целителем душ. Годвин Грэй был целителем от Бога, и его слава распространялась далеко за пределы Миддланда. К Годвину ехали со всех концов Срединного мира, как к человеку, способному вылечить любой недуг, ибо ему довольно было одного взгляда, чтобы понять, чем изнемогает человек. Не используя инструментов, он исцелял людей руками, бормоча под нос странные слова, напоминающие заклинания хирамских лекарей. Никто не знал, сколько ему лет, откуда он родом и когда поселился в Миддланде. Но, все прекрасно знали о его странностях, про которые не говорил разве что ленивый. Так, имея среди клиентов, как бедняков, так и богачей, Годвин Грэй брал со всех по пенсу, презирая золото и серебро. На вопросы о любви к медякам, он обычно отвечал: «Мы просты и чисты в помыслах, пока не соприкоснемся с презрительным металлом». Был он известен и тем, что лечил всех без исключения, будь то аристократ, простолюдин или грабитель с большой дороги. «Вкушая хлеб, — любил он поговаривать. — Мы не требуем у пекаря рецепт. Вот и спасая жизнь, мы не должны испрашивать, чем зарабатывает человек на кусок хлеба». За несколько лет он приобрел сотни поклонников, восторгающихся как его даром исцеления, так и речами, проникающими в самые потаенные уголки души. Заканчивая прием клиентов, Годвин отворял двери для поклонников, в нетерпении толпившихся у его дома. Так продолжалось до тех пор, пока месяц тому назад он не оставил свой дом, исчезнув в неизвестном направлении.

— Я, магистр, не знаю больше вашего, — ответил Лерой,

вглядываясь в тонкие черты лица магистра. — Но, я знаю и то, что вы не знаете больше того, что есть в пророчестве о Западной звезде.

— Ух, как завернул, — ухмыльнулся Руди, после чего хохотнул и

замолк, не услышав поддержки.

Члены братства, ни разу не слышавшие столь дерзких слов, обращенных к магистру, безмолвствовали, опасаясь, лишний раз вздохнуть.

— Правильно, — согласился магистр, уголки губ которого потянулись вверх. — И я не раз о том говорил… но, прошу тебя, брат, продолжай свою мысль.

Вздох облегчения, пронесшийся по комнате, нарушил тишину, а вслед за тем послышались невнятные голоса, осуждающие старину Лероя. Улыбнувшись, Лерой поклонился магистру и окинул взглядом присутствующих.

— Что, если никакого пророчества нет? Что, если мы перебьем всех петухов, а мертвые не восстанут, и королева не сдохнет, а вместе с ней не падет и Миддланд, что тогда, я вас спрашиваю?!

— Кто ты такой, чтобы сомневаться в древнем пророчестве? — вопросил Руди под одобряющий гул собратьев.

— Я старина Лерой, если ты позабыл.

— Знаем-знаем, кто ты таков — убийца и палач, которого прогнали со двора, как паршивую собаку!

— Я тебе покажу собаку, — процедил Лерой и двинулся в сторону толстяка, но, не успев сделать и двух шагов, натолкнулся на живую стену.

Члены братства, на дух не переносившие старину Лероя, кто из боязни, а кто из неприязни, встали на защиту Коротышки Руди.

— Не тем вы заняты, братья, ох, не тем, — вмешался магистр. — А вот брат Лерой, сдается мне, еще не все сказал, верно?

Сверкнув единственным глазом, Лерой отступил назад и улыбнулся магистру.

— Если пророчество не сбудется, то получится, что все наши

старания были напрасны?

— Да кто он такой, чтобы судить о пророчестве? — послышался голос из темноты.

— Ему не место в братстве! — раздался второй голос.

— А что если он всех нас сдаст? — раздался третий голос, растворившийся в шуме голосов.

— Хватит глотки рвать! — взял слово Пентус, прозываемый Горбачом Пентусом. — Никого он не сдаст, я за него ручаюсь, как за самого себя.

Распрямив спину — годы работы грузчиком в порту Вестхарбора

говорили сами за себя — Пентус поднялся и явил присутствующим лицо, на котором лежала печать уныния и безразличия ко всему, что происходило вокруг него.

— А брат Пентус, как всегда, о своем, — заметил Руди.

Не удосужившись с ответом, Пентус убрал с лица волосы пепельного цвета и прошел на середину комнаты.

— Он дело говорит, — продолжил Пентус. — Вот порешим всех петухов, и что? Вдруг в столицу завезут еще петухов, так что же, до скончания дней своих будем их резать?

— Еще один предатель!

— Да что вы, что вы, брат Пентус и предатель!?

— А что, он истину говорит, — раздался голос, вызвавший гул недовольства, посреди которого слышались и голоса одобрения.

— Ну, что же, брат Лерой, — сказал магистр, одним взмахом руки прекратив шум. — Раз говоришь, что пророчество не наш путь, тогда скажи, какой твой путь?

— Да-да, скажи! — подхватил Руди.

— Не мой, а наш путь, — ответил Лерой. — Не буду вокруг, да около, скажу только, что в далеком прошлом я был свидетелем того, как толпа чуть не растерзала королеву.

— Ты, случаем, не про Будериса ли собираешься говорить? — спросил Руди.

— Про него самого.

— Так все про то знают, зачем ворошить прошлое?

— Брат Руди, прошу тебя, остепенись, а ты, брат Лерой, продолжай, — вмешался магистр.

— Так вот… когда я отсек голову канцлеру, толпа ни с того, ни с сего обратила гнев против королевы, которая еле ноги унесла. Этим я хочу сказать, братья, что нужно совсем немного, дабы направить толпу в нужное русло, и она, толпа, как река, затопит все королевство!

— Или прилив, затопляющий берег, — не удержался Руди.

— Если тебе угодно, пусть будет прилив.

— Кровавый, как петушиная кровь!

— Можно и так.

— Время позднее, — вклинился магистр. — Брат Лерой, говори по существу!

— Через день-другой, магистр, королева собирается на объезд южной окраины, это шанс, которым грех не воспользоваться. Если мы не ударим, то будем резать петухов до скончания веков!

Закончив с речью, старина Лерой весь затрясся, вперив взгляд в стену, будто видел ее насквозь. Он прекрасно помнил тот день, когда его прогнали со двора, как прогоняют пса, оказавшегося ненужным под старость лет. Он помнил, как ему бросили худой кошель, как бросают милостыню нищим и убогим. Как он оказался на улице, не имея ни дома, ни друзей, ни уважаемой профессии, точно какой-то сирота посреди большого города. Как он неделями блуждал в поисках работы, как бродячий пес в поисках еды, ибо никто не желал иметь ничего общего с палачом, пусть и бывшим. И, в довершение ко всему, как его обчистили посреди бела дня, да так лихо, что он и не заметил, как лишился последних средств. Бредя по улице, он натолкнулся на кожевника Пентуса, толкавшего на рынок тележку с кожей. Вызвавшись в помощники, Лерой пришелся кожевнику по нраву. Получив работу и крышу над головой, Лерой спустя два года получит и

руку дочери Пентуса с приданым из двух фунтов. Этих средств оказалось более чем достаточно, чтобы открыть мясную лавку и заняться тем, что больше всего у него получалось — рубить мясо.

— Брат Лерой, тебе ни здоровится? — поинтересовался магистр, положив руку на плечо бывшего палача.

— Что? — спросил Лерой, вздрогнув от неожиданности.

— Я говорю, тебе ни здоровится?

— Со мной все хорошо, магистр, только озноб пробирает.

В подтверждение слов Лероя по комнате пробежался ветер, от которого запрыгали тени и местами погасли свечи.

— В твоих словах, брат Лерой, — сказал магистр, выдержав паузу. — Есть здравый смысл, а потому я возлагаю на тебя все руководство. А чтобы нашему предприятию сопутствовала удача, ты самолично возглавишь братьев.

— А как же пророчество!? — возмутился Руди.

— Я свое слово сказал. Все, что не прикажет брат Лерой, считайте, что от моего имени.

— Нас поведет палач? — не унимался Руди, чей вопрос остался без ответа, ибо он потонул в шуме одобрительных голосов.

Большинство, еще недавно поддержавшее Коротышку Руди в конфликте с бывшим палачом, в одно мгновение переметнулось на сторону последнего.

— Теперь, братья, — сказал магистр, кивнув на идола. — Время для жертвоприношений.

В ответ раздались возгласы одобрения, превозносившие

мудрость магистра до небес. Те, что находились ближе всего к середине комнаты, повскакивали с мест и бросились к идолу, выуживая из своих мешков умерщвленных петухов. Те, что находились позади, наседали на передних, в нетерпении ожидая своей очереди.

— Посмотри на них, чем не дураки? — шепнул Лерой на ухо Пентусу.

Посмотрев на полено с неясными чертами лица, Пентус лишь только ухмыльнулся: безрукий и безногий идол имел толстую шею и квадратное лицо с узкими глазами, плотно сжатыми губами и неким подобием подбородка, а его лоб и вовсе был скошен на половину, будто мастера в ответственный момент подвела рука.

— Князь Тьмы каждому воздаст по заслугам, — довольно произнес магистр, взирая на гору петухов.

— Магистр, и ему тоже!? — вскричал Руди, указав пальцем на мужчину внушительных размеров.

Три с лишним десятка пар глаз обратились к мужчине, которым был ни кто иной, как Тизон, сын Абрана Фаррана. Выхватив из мешка черную курицу, он не успел ее бросить в общую кучу, как был замечен Коротышкой Руди. Ощутив на себе взгляды, он покраснел и вжал голову в шею, не зная, куда ему деваться. Нечто подобное происходило с ним и раньше, когда соседи заставали его в таверне за кружкой эля, в компании таких же выпивох, как и он сам. Фразы, вроде того, «а ты, сынок, не сын ли старика Абрана?» или «такое благородное семейство Фарранов, а вот сынок совсем никчемный», он часто слышал, и готов был провалиться от стыда под землю, но, махнув рукой, запивал досаду элем. Пропадая в тавернах дни и ночи напролет, он являлся домой лишь для того, чтобы пожрать, да попросить у матери с пяток пенсов, в чем отец ему неизменно отказывал.

— Я не виноват, я старался, — попытался оправдаться Тизон. — Этой ночью я убил одного петуха, но…

— И где же он? Убежал от тебя, пока ты сюда шел?

Хохот, последовавший за словами Руди, отозвался в сердце Абрана резкой болью, напомнившей ему тот самый день, когда он потерпел кораблекрушение. Бултыхаясь в холодной воде, он ощущал, как холод вонзает в него тысячи иголок, а затем вынимает их, чтобы снова вонзить.

— Мне один старик помешал, — ответил Тизон и опустил голову,

понимая, что это его не оправдывает.

— О, Боги, посмотрите на него, он со стариком не справился!

В комнате раздался хохот, быстро сошедший на нет, уступив место приглушенным голосам. Разрывая тишину на маленькие кусочки, братья перешептывались и бросали взгляды на несчастного.

— Все мы знаем, — взял слово магистр. — Что полагается за проступок, совершенный братом…

— Его имя Тизон, сын Абрана Фаррана, — раздался резкий голос, на который обратили внимание все присутствующие.

— Благодарствую, — сказал магистр. — Все мы знаем, если брат не принес жертву Князю Тьмы, то должен пожертвовать собой, таков наш закон.

Кивнув Лерою, магистр в сопровождении охраны направился к выходу, оставив членов братства в гнетущей тишине. За месяц существования братства Князя Тьмы, это был первый случай, когда

члена братства осудили на смерть.

— Доволен? — спросил Лерой, сверкнув единственным глазом.

— Я не хотел, — ответил Руди, испуганно озираясь по сторонам.

Пройдя к своему месту, Лерой подобрал топор и воротился к Тизону, взяв того под локоть.

— Ну что, брат Тизон, пойдем, — сказал он и шагнул к выходу, но, тут им дорогу преградил коренастый бородач.

— Чего тебе, Хамот?

— Позволишь парой слов обмолвиться?

— Говори.

— Тизон, посмотри мне в глаза, — сказал Хамот, завидев, как его бывший подопечный прячет взгляд.

— Прости, Хамот.

— Скажи, зачем ты мне солгал?

— Не знаю.

— Ты обманул мое доверие, ты это понимаешь?

— Понимаю.

— Так ответь же, зачем ты солгал?

— Говорю же, не знаю! — вскричал Тизон, метнув в Хамота сердитый взгляд.

— Лучше бы я тебя не встречал, — обронил Хамот с горечью в голосе. Вздохнув, он развернулся и собрался уходить, как услышал голос Тизона.

— Если встретишь моего отца, — сказал Тизон. — Скажи ему, что я

никогда не был его достоин, а еще…

— Ну, все, пора, — вмешался Лерой и толкнул Тизона в спину.

Как только за ними затворилась дверь, оконные створки заходили ходуном.

— Ветер? — раздался голос из темноты.

— Угу, — подтвердил второй голос.

Все, как один, члены братства разобрали петухов по мешкам и потянулись к выходу, ибо до наступления утра нужно было успеть разбросать птицу по улицам Миддланда, дабы внести в души обывателей страх и смятение. Готов был действовать и Абран Фарран. Спрятавшись за углом дома, он пытался высмотреть в темноте палача и его жертву, но, ничего не видел, хоть глаз выколи.

— Эх, была, не была, — прошептал он, собравшись нырнуть в темноту, как тут услышал гулкие, быстро приближающиеся шаги.

«О, Боги», — успел он подумать, как его взгляд упал на булыжник, лежащий в двух шагах от него.

С ловкостью хирамского тигра он схватил булыжник и приготовился к встрече с потрошителями.

— Скажи мне, — раздался голос Тизона. — Я быстро умру?

— Не бойся, — ответил Лерой. — Мой топор проявит к тебе милосердие.

— Все хотел спросить, а что с глазом-то?

— С глазом?

— Да, как ты его потерял?

— Я его и не терял, — повеселел Лерой. — Повязку я так, ношу для виду, чтобы…

Не договорив, он вышел на свет и получил удар по голове, распластавшись на мостовой.

— Отец, а ты как здесь!? — удивился Тизон.

— Негодяй! — вскричал Абран и отвесил сыну оплеуху.

— Но, отец! — возмутился Тизон, схватившись за пылающую щеку.

— Ступай за мной, — буркнул Абран и отбросил булыжник в сторону.

Пожав плечами, Тизон поплелся за отцом. Полоска света, льющаяся из окна второго этажа, осталась далеко позади, а два путника полностью погрузились во мрак. Добравшись до конца улицы, они кружным путем воротились на Южную улицу и вскоре оказались у своего дома.

— Матери ничего не говори, — предупредил Абран, открывая

калитку. — Завтра все расскажешь.

— Завтра будет поздно, — заметил Тизон.

— Они знают, где ты живешь?

— Они все про всех знают!

— Все равно, ничего не говори.

Осмотревшись, Абран направился в дом, как заслышал стон со стороны заднего двора.

— О, Боги, — встревожился Тизон.

— Чтоб тебя, — буркнул Абран и последовал на задний двор.

Прислонившись к стенке птичника, Оллин сидела на голой земле и тихо постанывала, то и дело, подвывая на луну, будто волчица, потерявшая волчонка. Прежде черноволосая, с редкой проседью, теперь же она была полностью седой. Вокруг нее гулял сизо-рыжий петух, не оставляющий попыток прокукарекать, то и дело спотыкающийся о вилы, оброненные стариком.

— Матушка! — закричал Тизон и бросился к матери.

Упав на колени, он схватил ее за плечи и принялся трясти, вглядываясь в безумные глаза.

— Не тряси мать, — сказал Абран, заглянув в птичник. — Не видишь, она головой тронулась?

— Как ты можешь! — возмутился Тизон, подняв на отца взгляд, полный негодования.

— Еще как могу, это ведь ты всему виновник! — воскликнул Абран, с трудом оторвав взгляд от побоища, учиненного его сыном.

— Что же делать?

— Утром решим… бери мать и марш домой!

Поднявшись с колен, Тизон нагнулся и поднял мать с земли, точно пушинку, и направился в дом вслед за отцом. За ними последовал и петух, то и дело, путаясь под ногами.