Тамерлан. Война 08.08.08

Азад Эльдарович Гасанов

Книга написана в жанре альтернативной истории. Описываемые в книге события разворачиваются в двух временных отрезках и являются вариациями на тему двух исторических реалий: первая – война на Кавказе 2008 года; вторая – войны Великого Тимура рубежа ХIV и XV веков. Герои книги, потеряв на войне самых дорогих людей, обращаются к Высшей Силе с мольбой: повернуть время вспять. Священный ход времени расстраивается им в угоду, но выходит казус – герои меняются местами.

Омон Хатамов «Меня звали Тимур»

Я писал весь вечер предыдущего дня и время с полуночи до рассвета. А звонок от нее раздался только утром.

— Ты опять не спал? — спросила она и посоветовала. — Позавтракай. Поройся в холодильнике, что-нибудь найдется. Не стесняйся.

— Тебе приготовить?

— Нет, спасибо. Я буду позже.

— Когда?

Она успела повесить трубку.

Позавтракал сам. Нашел фаршированные баклажаны, разогрел в микроволновке и съел за милую душу.

После этого уже не отвлекался. Писал дотемна. До поздней ночи. Но Васико так и не дождался. После полуночи собрался и ушел. Тридцать серебряников оставил на столе. Во всей их символической целостности.

Я вернулся в свою съемную квартиру. В фанерной хибаре с душем и отхожим местом в конце двора было неуютно. Дурацкие мысли крутились в голове, и кошки когтями скребли печенку. чтобы спастись от надоедливых мыслей и от боли, сидел и писал. Уже без первого графоманского восторга. Теперь, вообще, не понимал, зачем я это делаю. Но писал, чтобы за вымышленными образами придуманной мной жизни спрятаться от образов реальной.

Писал натужно, упрямо, не отвлекаясь. С малыми перерывами для сна, еды и туалета. Мозг плавился, мысли тягучим потоком изливались на бумагу. А когда, исписываясь, вставал из-за стола, чтобы дать отдых себе и своим героям, реальные герои, как сонмы кровопийц, влетающих в открытое окно, набрасывались на меня.

«Уеду, — обещал я сам себе. — Выполню первый же заказ, получу гонорар и уеду. Ноги моей здесь больше не будет! И как меня только занесло в этот паршивый городишко? На этот паршивый курорт, в эти пародийные тропики!»

Для Васико находил более радикальные выражения. Настолько радикальные, что их нельзя излагать на бумаге. Позже, когда накал в черепной коробке немного спал, высказывания в адрес Васико так же несколько утратили в красочности и выразительности. Однако и их произносить вслух непозволительно. И только дня через три, когда половина истории о смерти внука Амира Тимура — принца Мухаммад-Султана — была написана, я нашел в своем словаре приличествующие выражения и для Васико. «Шлюха! Проститутка! Подлая тварь! Чтоб ей провалиться!» И далее по убывающей, по мере того, как убывали дни, и остывали страсти. «Подстилка, содержанка. Знать ее не хочу!» «Коварная, двуличная вертихвостка. Она еще пожалеет!» «Мне ее жалко. Глупая, бестолковая и самонадеянная дура. И что она возомнила о себе?» «Что она обо мне возомнила? За кого она меня принимает? Думает, я ее прощу?» «А с чего бы ей со мной церемонится? Поморочила голову и бросила. Все правильно». «Я тупица, я бестолочь. Я полное ничтожество! Надо скорее бежать, просить прощения!» «Лучше повеситься: мне ничего не светит. Повеситься духу не хватит, поэтому бежать. Собрать манатки и деру отсюда. Уносить ноги с этого пародийного курорта, пока не свихнулся в этих карликовых субтропиках».

К моменту финальных откровений я вконец испекся, и до конца написал о Тимуре, который, покоряя мир, покорно приносил своей удаче жертвы: жизни самых дорогих ему людей. Тимуру в ближайшем будущем предстояло разбить Золотую Орду — венец его ратных свершений — и потерять в битве, в низовьях Волги своего наследника, горячо любимого внука солнцеподобного гургана Мухаммад-Султана.

Исписанные листки вложил в газету и пошел к Васико. Добрался до ее дома, с карликовой пальмой у входа. Поднялся по лестнице до ее дверей и оставил на коврике у порога свое творение. Потом спустился вниз и спрятался в скверике через дорогу.

Она появилась через час. Выскочила из подъезда и замерла на крыльце. Жутко соблазнительная в шортах и коротком топе. В руках ее была газетка с моими опусами. Она беспокойно озиралась по сторонам. Но меня не обнаружила. Потом прошлась по улице: туда и обратно, а посмотреть через дорогу не додумалась. Да и что это была за дорога — две полосы — и я был виден, как на ладони. Глупышка. Она вернулась в дом, а я вернулся в свою хибару.

Второй раз увидел Васико, когда выбрался за сигаретами. Она слонялась по перекрестку, там, где однажды высадила меня, и устало высматривала меня среди прохожих. «Вот, — подумал я, — уже жалеет. Но поздно».

Потом сам ее искал. Дважды. Первый раз ждал на пляже, не дождался. Во второй раз повстречал ее на набережной. Она сидела на скамейке, и выглядела скверно — поникшая, осунувшаяся, с запавшими глазами. Теперь я уже не злорадствовал. Просто, кольнуло в сердце и сдавило в горле. А вечером, исписавшись, ошалев от своей галиматьи, решил: хватит, достаточно подурачились, пора мириться. Подумал: вот, подчищу то, что успел насочинять и вперед. С букетом цветов, если у меня хватит денег.

А денег, кстати, оставалось в обрез. И мне срочно, в пожарном порядке требовался заказ. Я решил, что, даже помирившись с Васико, я к грязным серебряникам не притронусь. Так что нужен был заказ.

И вот через два дня, когда я подсчитывал остаток денег, прикидывая, насколько паршивые сигареты мне сегодня придется курить, прозвучал звонок. Васико звонить не могла — она не знала номер моего телефона — значит мой агент, потому что ни с кем другим на этом карликовом курорте я не общался. Так и есть — агент! Наконец-то пришел заказ.

Причем хороший заказ — гонорар солидный, мне редко, когда столько сулили. Видимо, клиент попался жирный, из новых русских, вернее из новых армян, так как дело было на Армянской Ривьере.

Надо было снять на долгую память пассию нового армянина, которую он отправлял в отставку. Фотосессия в стиле ню и видео с игрушками. Представьте, некоторые индивиды из числа моих клиентов очень трепетно относятся к своим шалостям. И их не мало. Я с этого кормился последние два года. Нет слов, я выбрал не самое достойное занятие, но, когда я подвязался на этом поприще, особого выбора у меня и не было. Я остался без копейки денег, в чужой стране, терпел крушение. И один мой знакомый пражанин — поляк, владелец студии, снимающей фильмы для взрослых — бросил мне спасательный круг. Я и уцепился. И до сих пор держался за него. Более того, считал свое занятие вполне приемлемым для человека с моим образом мыслей и моим укладом жизни.

Я холостяк, без семьи, без друзей, потерявший связь с родными и родиной. Мне некого и нечего стыдиться. А преимуществ было немало: работа не пыльная, хорошо оплачиваемая, и в некотором роде не лишена приятности, ну, если не слишком привередничать. А мне привередничать особенно не приходилось. До последнего времени.

Но теперь, после того, как я познакомился с Васико, конечно все менялось. Признаться Васико, каким делом мне приходится заниматься, было невозможно, а значит, надо было менять занятие. Я тогда твердо решил: последний заказ и умываю руки. Чем займусь потом, представлял смутно, и до поры до времени решил не думать об этом.

Для съемок был снят номер в гостинице. Я пришел загодя, чтобы расставить оборудование и настроить свет. Когда закончил с приготовлениями, развалился в кресле и закурил. Принял жесткое решение: если доморощенная модель начнет приставать, я вполне корректно, не унижая ни ее, ни своего достоинства, дам понять, что у меня есть принципы. Собственно говоря, это решение далось мне без особого труда.

Я в последнее время не испытывал влечения ни к одной из женщин. Без преувеличений, если бы передо мной выстроили всех самых выдающихся красавиц мира, на меня бы это не произвело никакого впечатления. Как хотите, но рядом с Васико все остальные женщины смотрелись бледно.

Когда пришла модель, я докуривал вторую сигарету. Щелкнул ключ в замке, бесшумно открылась дверь, и донеся голос портье:

— Проходите, вас ждут.

Я встал с кресла и направился к мини бару.

У меня было правило: начинать фотосессию с выпивки. Под коньяк или виски, ведя непринужденную беседу, удается снять смущение и освободить начинающую модель от притворного стыда или наоборот сбить излишний кураж. Удается внушить, что ее и мое пребывание здесь не подразумевает ни подвига, ни унижения, что это всего лишь работа для меня и легкое приключение для нее.

Дверь захлопнулась. Раздались шаги в прихожей.

Из всего богатства мина бара я выбрал виски. «Все эти девицы предпочитают шотландское пойло».

Девица остановилась у входа в комнату. С бутылкой «чиваса» в руках я обернулся к гостье.

— Проходите, не стесняйтесь… — сказал я и обомлел.

В дверях стояла Васико. Тоненькая, стройная, длинноногая, в отвратительном наряде.

Бутылка выскользнула из рук и мягко ударилась об пол, застеленный толстым, ворсистым ковром. Глумливая улыбка эротического фотографа медленно сползла с моего лица.

А Васико удрала.

Была надежда, что она появилась здесь случайно. Она могла выследить меня. Но ее наряд… короткая расклешенная юбка, блузка без рукавов с глубоким вырезом и туфли на высокой платформе с тонким каблуком — лабутены, так их, кажется, называют. Ее наряд не оставлял сомнений. Я схватился за голову.

Коллапс! Полный коллапс! Наступил полный коллапс моей жизни. Мысли окаменели, взгляд застыл, уши забило пробками. Дышал, наверно, по привычке.

Я не сразу заметил, как она вернулась. Не услышал. Вижу, кто-то сидит напротив, нога на ногу. Длиннющие мослы, как у цапли. Пушок на бедрах. Руки, как плети, и не догадаешься, сколько в них силы. Грудь ходит ходуном, девушке тяжело дышать. Глаза пустые, даже страха в них не осталось. А губы… губы исчезли, от них остались только две кривые черточки. Потом слышу, говорит:

— Ладно. Хватит трагедию ломать, — а губы не шевелятся, цедит сквозь зубы, в тонюсенькую щель. — Все нормально.

И смотрит на меня пустыми глазами.

— Вставай. Делай то, что собирался сделать.

Я встал. И занялся делом.

В тот день мы сняли, наверно, самое грязное видео в мире. Полное самых отвратительных сцен и откровений. До меня, возможно, никто такого не снимал. Возможно, мы выдали своего рода шедевр. Возможно, на фестивале грязного кино нам присудили бы порнографический «оскар».

Мы сняли на одном дыхании, упиваясь. Было упоение жутью самого низкого падения. Битва в грязи. Была такая на заре воинской карьеры у Тимура. В той битве никто не победил. Вывалились только все, как поросята и разошлись.

Я, видимо, был совсем плох. Не скажу, что мои страдания оказались мучительней, чем страдания Васико. Скорее, сам я оказался слабее. Не привык держать удар. Раскис.

Васико забрала меня к себе. Церемониться не стала. Уложила в постель, и ее съемочное соло, мы повторили дуэтом.

Наверняка, опять выдали шедевр. И опять битва в грязи? Нет. Нечто внушительней — рождение из грязи. Творец развел вонючую жижу, перепачкал руки, но вылепил два существа и вдохнул в них часть своей сути. Уродцы вышли отъявленные. С дурными наклонностями, подленькие, лживые, корыстолюбивые. И разит от них за версту. Но что с них взять — их вылепили из грязи.

— Только писать для Кантемира не буду, — заявил я, лежа в ее постели.

Она согласилась.

— Завтра же верну аванс.

— Не торопись.

— Да?

Она разрешила закурить. Принесла пепельницу, открыла дверь на балкон. Задуло холодком — было-то под утро.

— А как быть с видео?

— Не знаю.

— Выкинуть?

— Сделай так, как делал прежде. Отдай и получи расчет. Сколько ты получишь?

Я назвал сумму.

— Нормально. Пригодятся, — голос ее звучал устало. Она смотрела на нарастающий столбик пепла на кончике тлеющей сигареты. — Давно хотела спросить: зачем ты куришь?

Я пожал плечами.

— Ведь это вредно.

— А что себя беречь?

Она тяжело вздохнула. Ее дыханием сбило пепел с кончика сигареты мне на грудь. Она сдула его на простыни.

— Вот так травишься, травишься, — проговорила она, — и не замечаешь, что уже всё, пора на свалку.

— Думаешь, пора?

— Нам обоим пора, а ты, как думал?

— Если ты будешь со мной, я как-нибудь поправлюсь.

— А со мной сложнее, — призналась она. — Ты меня не знаешь. Но если сумеешь вытерпеть меня, то и я, наверное, как-нибудь поправлюсь.

Помолчали. Потом она добавила:

— Я научусь готовить.

— Замечательно.

— Куплю поваренную книгу. Буду готовить все, что ты любишь. Как ты думаешь, у меня получится?

— Думаю, получится. Это не сложно, — я потянулся и поставил пепельницу на тумбочку. — Есть задача потруднее. Кое-кто должен отучиться трусить.

— Ты обо мне?

— Я о себе.

— А мне надо отучиться врать

— Мне тоже.

— Получится?

— Я постараюсь.

— Я тоже.

Мне захотелось закурить еще, но я сдержался. Натянул одеяло на грудь, а Васико поднялась и закрыла дверь.

— О чем ты думаешь? — спросила она, когда вернулась в постель.

— Так. О грустном.

— О грустном?

— Я думаю, чем мне заняться теперь. А грустно, потому что ничего не приходит в голову.

— Мы с тобой ни на что не годны, — согласилась Васико. — Если займемся чем-нибудь то, наверняка, новым идиотским делом. И тогда точно окажемся на свалке. Нам надо улизнуть отсюда. Куда-нибудь подальше. Где нас не знают. Где, вообще, никто никого не знает. И зажить там потихонечку. Но куда мы уедем без денег?

— Без денег никуда.

— Достать бы денег.

— Знаешь, где?

Васико отмахнулась.

— Поговорим об этом завтра. А сейчас — спать.

— Я не засну.

— Тогда притворись.

Я не согласился.

— Глупости. Выкладывай, что у тебя на уме?

— Тебе не понравится.

— Рассказывай.

— Все просто, — проговорила она. — В этом городе я знаю только одного человека, у которого есть деньги…

После долгой паузы я сказал:

–…Кажется, я догадываюсь о ком ты.

— Вот, — она зевнула, — говорила же, тебе не понравится.

План, который изложила Васико, оказался крайне авантюрный и опасный. Но при всех своих недостатках он в случае успеха давал возможность решить все проблемы сразу.

Вечером мы появились у Кантемира. И он сразу набросился на меня.

— Ты нохчи, совсем рехнулся? Совсем слетел с катушек?

Ударил по голове свернутыми в трубочку листками бумаги и вонзился в меня взглядом. Мне сделалось не по себе. Из головы вылетело все, что мы с Васико отрепетировали дома, и все мысли свелись к поиску ответа на вопрос: удастся ли выбраться отсюда невредимым в этот раз? Так что инициативу пришлось взять Васико.

— А что случилось? — поинтересовалась она.

Кантемир повернулся к ней.

— Что случилось? Да, ничего не случилось. Просто, сегодня утром мой специалист вернул мне это, — он сунул ей под нос смятые в кулаке листы бумаги, а потом еще раз ударил ими мне по голове. — Вернул и спросил, читал ли я эту галиматью? Я ответил: нет. А он мне: так прочти, — Кантемир ударил в третий раз.

— Может, хватит! — предложила Васико. — А то совсем истрепал бумагу. Ну, попросили тебе прочитать несколько страниц, что с того? Что тебе не понравилось?

— Да этот гаденыш такое насочинял! Мне специалист сказал, что если кто узнает, что здесь написано, — Кантемир взмахнул кулаком с зажатыми к нем листами бумаги, — надо мной в этом городе каждый фуцин смеяться будет. Ты понимаешь, что этот гад мне новое погоняло сварганил?

— Какое?

— Людоед!

Васико развела руками.

— «Людоед». Ну и что? Чем оно тебя не устраивает?

— Ты издеваешься?

— Нет, не издеваюсь. Я на самом деле считаю, что «Людоед» нормальная кличка. Для тебя в самый раз. Брутальная кличка, внушительная. Но если ты против, то про людоедов можно убрать. Можно, вообще, весь сценарий похерить. И все кино. У нас есть кое-что поинтересней, — Васико развернулась ко мне. — Моня, ты что в рот воды набрал? Выкладывай давай.

«Что б ей провалиться».

— Собственно говоря, я не уверен, — начал я, едва ворочая одеревеневшим языком, — насколько это может показаться интересным. В том смысле, что вам это может показаться… Может быть, вначале все-таки обсудим сценарий? Действительно, можно переписать все с самого начала…

— Моня! — прикрикнула на меня Васико, — Не тяни. Выкладывай про свою пещеру.

— Про какую пещеру? — удивился Кантемир.

— Ну, дело в том… — проговорил я и тяжело вздохнул. — Не знаю, как лучше вам сказать…

— Говори, как есть!

— Дело в том, что история, которую я положил в основу сценария, это, конечно, литературный вымысел… но не во всем. Есть там и доля правды. А точнее, эта история совсем не вымысел. Дело в том, что описанное мной семейство людоедов действительно жило здесь во времена Тимура. Оно жило в пещере…

— Ну и что? — Кантемир недовольно покосился на Васико. — Зачем он мне это рассказывает?

— Ты слушай, не перебивай. Моня, продолжай, — подбодрила меня Васико.

— Дело в том… — продолжил я с обреченным видом, — дело в том, что о жизни Тимура на Кавказе мало, что написано. Этот фрагмент его жизни остался, так сказать, за рамками научного поиска. Я возможно единственный, кто всерьез занимается историей его кавказских войн. На самом деле достоверных сведений о кавказских походах Тимура не так уж много, а лучше сказать, всего ничего. И по этой причине каждый новый документ, каждый артефакт, проливающий свет на темные пятна истории, это поистине…

— Короче.

— Я как-то наткнулся на документ, который косвенно указывал на наличие кавказской ветви тимуридов. И еще в ней смутно говорилось о людоедах и о пещере. Меня очень заинтересовала эта информация. И вот спустя много лет, очутившись, так сказать, на месте исторических событий я нашел эту самую пещеру…

— Я сказал, короче!

— Пещера сама по себе не представляет ценность…

— Но в ней есть надписи! — вставила Васико.

— И что с того?

— Надписи сделаны рукой Тимура!

Кантемир обратился ко мне с немым вопросом.

— Предположительно.

Интерес, который пробудился было у Кантемира, снова пропал.

— Однако результаты графической экспертизы определенно указывают на авторство Тимура.

— Ты что мозги мне пудришь? Так «предположительно» или «определенно»?

— Определенно, — заверил я Кантемира. — Просто не все формальности еще соблюдены. Но это наш академический бюрократизм. Пустяки. А в том, что касается текста надписей, наверно, надо сказать, что большая его часть повреждена…

Кантемир нахмурился.

— Но сохранились фрагменты доступные прочтению.

— И что там написано?

— Хороший вопрос. Там написано: «В этой пещере родился мой сын от горской девицы. Нарекаю его именем «Кантемир». Как вам уже известно, эта девица была зороастрийской веры, поэтому Тимур не мог взять ее в гарем и ограничился тем, что оставил надпись.

Кантемир почесал за ухом.

— И где эта пещера?

— Здесь неподалеку. В горах. Мы можем наведаться туда.

— Что-то я не слышал о такой пещере.

— Неудивительно. О ней даже специалисты еще не знают. Только я. Я единственный человек, который к настоящему времени располагает полной информацией о пещере и может указать ее точное местонахождение!

Кантемир покосился на Васико:

— Вместе сочинили?

— У меня бы ума на это не хватило, — голос Васико прозвучал весьма убедительно. — Это не выдумки, это правда.

— Мне понятно ваше недоверие. Непросто вдруг оказаться в роли свидетеля научного открытия. Открытие пещеры и настенных надписей, сделанных рукой Тимура — это событие мирового масштаба, которое имеет неоценимое значение. И не только научное, но и культурное. Для науки и культуры мое открытие почти также значимо, как обнаружение Орхонских надписей в степях Монголии. О моей пещере можно снять документальный фильм. Эта лента, уверен, произведет фурор.

— Документальный фильм? О пещере?

— Да, я полагаю, что жанр документального кино в большей мере соответствует целям, которые вы поставили перед собой, решив снять фильм о Тимуре. Я не отрицаю достоинств художественного фильма, но, поверьте мне, жизнь Тимура, поданная в документальном жанре, будет выглядеть монументальней, историчней что ли. Я за документальный фильм.

Кантемир, как я это отметил при первой встрече, был натуральный кулачок. Его крестьянская сущность, не позволяла ему верить людям на слово.

— Значит, событие мирового масштаба, говоришь, — проговорил он, криво усмехнувшись. — Что же ты тогда не растрезвонил о своем открытие?

— А что бы мне это дало?

— Известность. Глядишь, академиком назначили бы.

— Благодарю покорно. Мне это не нужно.

— А что тебе нужно?

— Кое-что посущественней.

Кантемир снова усмехнулся, хитро посмотрел сквозь прищур и погрозил мне толстым, как сарделька пальцем.

— А ведь я верно угадал твою натуру. Ты нохчи! В тебе течет их разбойничья кровь! Я эту кровь за километр чую.

Я пожал плечами, мол, нохчи так нохчи.

Кантемир поближе придвинулся ко мне.

— Это не так. Но это и не важно.

— Вот что я скажу. Я нохчей не очень-то люблю, но, как ни крути, вас есть, за что уважать! Вы знаете, чего хотите, и умеете добиваться своего. И я давно понял, что с вами лучше дружить, чем враждовать. И потом мне нравится, что вы не виляете задом. Так что и ты не виляй, выкладывай начистоту, как у вас положено. Сколько?

— Что сколько?

— Сколько просишь за свою пещеру! — Кантемир посмотрел на меня с угрозой. — Ведь ты пришел продать ее, а не со мной чирикать.

Я не сразу ответил.

— Так вы готовы заплатить?

— Называй цену, болтун! — лицо Кантемира приняло людоедское выражение, так что я сразу подрастерял кураж.

— Если вы интересуетесь из любопытства…

— Говори! У меня терпения мало.

Я перевел дух.

— Пятьдесят миллионов.

— Что?!

— Рублей, — поспешил я внести ясность. — Не долларов, не евро…

— Ты кого привела? — Кантемир зло глянул на Васико. — Откуда ты откопала этого чеканутого нохчи?

— Это не так уж много, — попытался я обосновать свои запросы. — Если учесть, что сулит это приобретение вам в будущем, то моя цена — это сущий пустяк. Поймите, когда я пренебрежительно отозвался о славе, то имел в виду только себя. А вы благодаря пещере, если правильно обставить дело, можете стать мировой знаменитостью. По сравнению с фильмом, который вы собираетесь снять, открытие пещеры несоизмеримо резонансней. И экономически пещерный проект предпочтительней киношного. Сами посудите, бюджет картины минимум полмиллиарда, а за пещеру я прошу в десять раз меньше. Подумайте об этом.

Только я договорил, как мне на голову опустился чугунный кулак Кантемира.

Очнулся я в машине, которая ехала в сторону Имеретинской низменности, проезжая Веселое. В низине у моря бесшумно работали бульдозеры, расчищая площадку под строительство олимпийского порта. Я лежал на заднем сиденье, Васико сидела за рулем, Кантемир — в штурманском кресле.

— Очнулся, — сообщил Людоед Васико, увидев, как я приоткрыл глаза. — И вроде бы вменяем.

Он для проверки провел у меня перед лицом ладонью.

— Не тошнит?

Я мотнул головой.

— Догадываешься, куда мы едем? — Кантемир посмотрел на меня с презрением. — Дурак ты, что бабам доверяешь. Раз уж решил меня облапошить, надо было держать язык за зубами, а не трепаться.

Презрение на его лице сменилось подобием сочувствия.

— Ты парень вроде бы не глупый, а ведешь себя, как идиот. Послушать тебя — грамотный человек, а посмотреть на твои дела — сплошная лажа. Ты должен научиться самым обычным вещам. У тебя не хватает… как бы это сказать… мужского начала. Ты какой-то недоделанный, понятно? Вон, для начала хоть с Васо бери пример. Она хоть и баба, но за себя постоять умеет. И главное знает меру. Ты с меня полста лимонов запросил, а она согласилась разумную цену.

Васико бросила на меня взгляд через зеркало.

— Ты, нохчи, если поумнеешь, тоже в накладе не останешься, получишь свое за научный поиск, — Кантемир протянул мне бутылку с чачей. — Выпей, — проследил, как я сделал пару глотков и продолжил. — Все-таки вы нохчи ненормальные. Такое только вам могло прийти в голову. Чтобы меня, Кантемира, Людоеда — лохануть? И где — в Сочи! Где я царь и бог. Нет, вы точно безумный народец! — он отобрал у меня бутылку, глотнул сам и пустился в назидание. — Надо быть скромнее, реально смотреть на вещи, не задаваться. И главное понятия иметь, соображаешь? Нет бы, прийти ко мне по-хорошему, растолковать все как следует, мол, Кантемир, братан, дело такое, помощь твоя нужна, одному не потянуть. И что: я не помог бы? Если бы ты обратился ко мне по-братски, без хитростей, я бы, мамой клянусь, дал бы тебе полную поддержку. И все остались бы довольны. Вон, ведь, с Васо мы договорились. И с тобой бы договорились, если б поумнее был, — он снова протянул мне чачу. — Пей, не стесняйся, подлечи головку. Она еще потребуется.

За Веселым и Казачьим рынком въехали на пограничный пост. Жизнерадостный, толстобрюхий Пантагрюэль в офицерской форме, издали узнав «лэнд крузер» Кантемира, поспешил поднять шлагбаум. Когда мы проезжали мимо него, он взял под козырек и приветствовал по-турецки, как принято у сочинских армян:

— Сох ол²⁸!

Кантемир ответил ему снисходительным кивком.

— Все-таки армян на военную службу пускать нельзя. Армянин в погонах, я считаю, все равно, что беременный мужик. Какое хочешь пузо отрасти, но если ты не баба, хрен родишь.

— А Баграмян? — напомнила Васико. — Тоже беременный мужик?

— Один генерал на всю толпу, — Кантемир отмахнулся.

— Так и среди ваших, генералов мало.

Кантемир и на это нашел, что ответить:

— А наши не служили в тех местах, где погоны носят. Среди наших были турецкие паши и мамлюкские султаны. И вообще, если хочешь знать, черкесы и кабардинцы, наверно, самый воинственный народ. Если один на один, нам никто не страшен. Нас, просто, всегда мало было, а врагов — полно. Вон, у историка нашего спроси, он не даст соврать.

На абхазской стороне нам уделили минимум внимания. Пограничник курил в тенечке, шлагбаумом был поднят, и мы беспрепятственно въехали в страну мандаринов.

— Вот, скажи, брат, — снова пустился в демагогию Кантемир, — правда, что мы черкесы всегда были воинственным народом?

Я кивнул головой.

— Ведь наши тридцать лет с русскими воевали. Потом с теми же русскими у турок. Про башибузуков слышал?

Я еще раз качнул головой.

— А вот скажи. Тимур против наших воевал. Как он их оценивал? Как относился к ним?

Я пожал плечами.

— Ты не изображай рыбу. Скажи по-человечески.

Я сказал:

— Тимур не сталкивался с черкесами непосредственно. Тимур воевал с Ордой, а черкесы служили ордынцам.

— Ну да, как сейчас русским, — Кантемир высказал свою догадку. — Я так мыслю, если Тимур взял себе в жены черкешенку… Ведь та людоедка из пещеры черкешенкой была?

— Черкешенкой.

— Так вот, если жена у него была черкешенке, значит, он к черкесам неплохо относился. Так?

— Так.

Кантемир удовлетворенно хмыкнул.

— А вот еще скажи, историк. Если бы, допустим, Тимуру жена изменила, или просто обманула, подставила его, типа, как бы он с такой бабой поступил?

— Откуда мне знать.

— Ну, предположительно, гипотетически.

— Передал бы в руки кази.

— В шариатский суд?

— Да.

— Значит, ее казнили бы?

— Возможно.

Кантемир качнул головой.

— Правильно, — его лицо выражало смирение и благодушие. — По решению шариатского суда такую бы камнями забросали… или по-другому прикончили. Эх, — Кантемир сокрушенно вздохнул, — если и нам так. Был бы тогда у нас порядок. А так… — он махнул рукой. — Неправильно мы живем, не по понятиям. Чувствую, скоро совсем нормальный вид потеряем. Полный бардак, чувствую, начнется вскоре. Вот, — Кантемир указал на Васико пальцем, — яркий пример. Полчаса не прошло, как эта овца за грош мужика продала, а вид у нее такой, будто, она ангел, и совесть у нее чиста. Мужик ей душу раскрыл, а она его продала. И хоть бы хны. Это потому что бабы все такие. Продажность у них в крови. И верить им — себя не беречь. Если кому из них и можно доверять, то только самым страшным. Страшненькие они… ну, понимаешь, у них выбора нет. Если на них какой мужик с дуру глянет, то они за него горой. Они ради такого дурака на что угодно пойдут, что хочешь, сделают. Лишь бы он и дальше пялился на них. Вот таким доверять еще можно… хотя т это сомнительный вариант. А ты, братан, Васо доверился. Дурак.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

28

Сох ол — здравия желаю.