Тамерлан. Война 08.08.08

Азад Эльдарович Гасанов

Книга написана в жанре альтернативной истории. Описываемые в книге события разворачиваются в двух временных отрезках и являются вариациями на тему двух исторических реалий: первая – война на Кавказе 2008 года; вторая – войны Великого Тимура рубежа ХIV и XV веков. Герои книги, потеряв на войне самых дорогих людей, обращаются к Высшей Силе с мольбой: повернуть время вспять. Священный ход времени расстраивается им в угоду, но выходит казус – герои меняются местами.

Омон Хатамов «Меня звали Тимур»

Ближе к вечеру мы стояли под прицелом камеры наблюдения у ворот дома Кантемира. А несколькими минутами позже ворота открылись, и охранник провел нас в беседку, расположенную в середине сада, где нас поджидал Кантемир по кличке «Огнепоклонник».

Тот, кому приходилось видеть это чудовище хоть раз, хотя бы на фотографии, тот поймет меня. Он поймет, что я испытал, узрев бульдожью пасть Огнепоклонника и зверский оскал его белозубой улыбки. Я вдруг позабыл, что привело меня сюда, что я здесь делаю, и почему мне не сиделось дома.

Огнепоклонник вразвалку приблизился ко мне и, когда я протянул руку, клешней вцепился в нее и сжал так сильно, что я невольно взвыл от боли. «Ведь тебя никто не принуждал, — напомнила мне вдруг проснувшаяся память. — Так какого черта ты сюда приперся?»

Глядя на то, как я затряс больной рукой, Огнепоклонник указал мне на стул.

— Он? — спросил Кантемир у Васико.

Я занял указанное место. Васико зашла мне за спину.

— Он, — ответила она и опустила руки мне на плечи.

Руки у нее были сильные, а жест решительный. Два этих обстоятельства лишили меня возможности прибегнуть к спасительному плану — ноги в руки и прочь отсюда, подальше от Кантемира.

— Что-то не похож этот типчик на крупного ученого, — проворчал монстр, не спуская с меня глаз. — Бледновато смотрится.

Васико выразила удивление:

— Не похож? А каким должен быть крупный ученый?

— Посолидней что ли… А твой — дешевка.

Васико возмутилась:

— Катоев, не путай ученых со своими гориллами. Академик Сахаров, к примеру, тоже не особенно смотрелся.

— Скажешь тоже, — усмехнулся Катоев. — Академика Сахарова весь мир знал, а кто твоего академика знает?

Сам Кантемир узнал обо мне накануне. От Васико. Она позвонила ему из ресторана, где мы под армянский коньяк разрабатывали план военных действий, и в порыве пьяного вдохновения наговорила обо мне бог весть что. Превознесла до самых небес. И теперь, осознавая всю глубину пропасти, разделяющей вымышленного писателя Тимура и реального прощелыгу Моню, я, сидя на дне этой самой пропасти, с ужасом ожидал разоблачения.

Кантемир придвинул стул и устроился на нем напротив меня.

— Ученый, значит, — проговорил он, продолжая разглядывать меня, — писака.

— Больше, все-таки, ученый… а писатель — это так…

Что это была за пытка! Мне захотелось, чтобы он проглотил меня сразу, а не прожевывал кусками.

— И как тебя зовут, ученый?

Я ответил едва слышно:

— Меня? Моня… Пардон, Тимур.

— Тимур? — монстр выразил удивление. — Не Бекмамбетов ли Тимур?

— Бекмамбетов мой товарищ, — пролепетал я, как бы извиняясь. — Мы учились вместе.

— Вот как?

Мое признание отчего-то произвело впечатление на монстра.

— Только это было давно. На заре туманной юности, так сказать.

Кантемир перебил меня и заявил авторитетно:

— Тимур Бекмамбетов в кино большая шишка. Его знают даже в Голливуде. Он Анджелину Джоли живьем видал.

Суровые складки на лице монстра чуть разгладились, голос сделался чуть мягче. И его облик в целом стал напоминать человеческий. Он спросил человеческим голосом:

— А ты можешь чем-нибудь похвастаться, академик? Что ты за фрукт и с чем тебя едят?

Я пожал плечами и сказал в свое оправдание:

— С Голливудом, к сожалению, я не имею связей. И, вообще, очень далек от кинематографа. Можно сказать, что я к нему не имею никакого отношения. Даже не понимаю, с чего Васико решила, что я могу написать сценарий.

Монстр насторожился:

— А что, не можешь?

Облик Кантемира снова утратил человеческие черты, и монстр вернулся на сцену.

— В принципе написать сценарий… не так уж сложно, — поспешил я устранить наметившийся кризис. — Диссертацию, к примеру, написать сложнее.

— Что?

— Могу, — дал я однозначный и решительный ответ.

Монстр хмыкнул.

— Ты, академик, знаешь Бекмамбетова, и это огромный плюс. Не всякий писака знаком со звездой такой величины. И потом ты же историк. Верно? — спросил монстр у Васико.

— Моня, известный историк, — уверенно заявила та.

— Вот-вот, — Кантемир удовлетворенно качнул головой. — Ты ведь по Тимуру специалист… в смысле не по Бекмамбетову Тимуру, а по-другому. А кому еще писать о Тимуре, как ни тимуроведу?

Кантемир вместе со стулом придвинулся ко мне, и его медвежья лапа упала на мое колено.

— Брат мой, — процедил он сквозь зубы.

Нет, он не проникся ко мне братскими чувствами. Просто проявилась, как я догадываюсь, глубоко засевшая в нем старая крестьянская привычка — приласкать корову, прежде чем начать доить. Вот, он и сказал мне ласково:

— Брат мой, я не писатель и не режиссер, и даже не ученый. Я бывший спортсмен. В молодости я занимался штангой и кое-чего достиг. Я мастер-международник, у меня целый шкаф медалей и призов. Среди спортсменов меня до сих пор помнят и многие ценят. А сейчас я заправляю серьезными делами. Бабки ко мне текут рекой. Но бабки, как выяснилось, не приносят счастья, сколько бы их ни было. А хочется чего-то такого, от чего стало бы радостно жить. Раньше меня радовали спортивные победы. А теперь я увлекся историей, в особенности историей Тимура… Ну, не мне тебе про Тимура рассказывать. Но только, удивительное дело, о Тимуре, который, на мой взгляд, был круче всех, до сих пор не сняли ни одного стоящего фильма. Про всяких там Наполеонов-Багратионов сняли, про Македонских-Невских — тоже, а про Тимура — нет. Разве это справедливо?

— Нет, — заверил я.

— Так почему бы не восстановить справедливость? Что скажешь?

— Скажу, что справедливость восстановить необходимо.

Кантемир остался доволен моим ответом.

Тамерлан

— Мы с тобой должны объединиться. Ты и я. И еще Бекмамбетов. И тогда мы снимем самый зашибенный фильм. О Тимуре!.. Я понимаю, что это непросто. Но мы справимся. Справимся, если подойдем к делу с умом.

Я кивком головы выразил полное единодушие.

— Что нужно, чтобы снять блокбастер? — спросил Кантемир и, не дожидаясь ответа, сам ответил на поставленный вопрос. — Нужны бабки!

Я снова кивнул головой.

— И идеи. И еще связи в Голливуде… Ну, бабки я найду, идею ты родишь, а связи нам обеспечит Бекмамбетов.

— Почему именно Бекмамбетов? — поинтересовался я. — И кроме него есть много хороших режиссеров.

— Мне Бекмамбетов нужен как лейбл. Его знают, на него зритель ходит. Так что придется тебе познакомить меня со своим другом… Что-то не так?

Я тяжело вздохнул.

— Познакомлю, если надо. Но для начала неплохо было бы…

— Обсудить сценарий? — догадался Кантемир. — У меня есть одна задумка. Я в одной книге вычитал… ну, книга не научная была, а так, худлит… Так вот в той книге написано, что Тимур, когда здесь на Кавказе воевал, оказывается давал поддержку нам, черкесам. Даже в войско свое принимал. И вроде бы даже приблизил к себе одну черкешенку. И та потом родила от него сына… Ты такую историю знаешь? В научных книгах об этом что-нибудь написано?

Я призадумался.

— Вы знаете, — проговорил я, почувствовав, что затягивать паузу небезопасно, — историческая наука не располагает сколько-нибудь достоверными сведениями…

Кантемир нахмурился, и я сообразил, что сейчас самое время прибегнуть к спасительной лжи.

— Но я, действительно, слышал от своих коллег, что-то в этом роде. Это, как я уже сказал, не вполне исторический факт, это скорее легенда. Но, ведь, мы не научный трактат собираемся писать, а снимать художественный фильм. А для кино легенда самый подходящий материал. Вы согласны?

Кантемир движением головы дал понять, что он согласен.

— От своих коллег я слышал, что черкесская девушка, которую приблизил к себе Тимур, была зороастрийкой. Вы знаете, что-нибудь о зороастризме?

По выражению его лица я понял, что он слышит это слово впервые.

— Зороастризм — древнее верование персов. Иначе огнепоклонство. Легендарная черкешенка была огнепоклонницей, так пусть и наша героиня поклоняется огню. Это придаст особенный колорит повествованию и толику историчности. Вы не против?

Лицо Кантемира сменило гримасу и стало напоминать кошачью морду с банки кошачьего корма.

— У Катоева погоняло «Огнепоклонник», — проинформировала меня Васико.

Я с пониманием качнул головой.

— А в твоей истории, что-нибудь говорится о сыне зороастрийки? — спросил Катоев.

— Мне известно, что сына зороастрийки от Тимура звали Кантемир. Знаете, как с тюркского переводится это имя?

— «Кантемир» — это наше древнее черкесское имя! Из наших мало кто знает, что оно означает. А я знаю. «Кантемир» значит «Кровь Тимура».

— Верно, — согласился я. — От средневекового Кантемира пошла династия местных правителей… и еще мода на это имя.

Кантемир окликнул охранника и велел подать чачу и закуски.

— А твой академик ничего, — сказал он, обратившись к Васико, — зачесывает гладко.

— Моня гений, — авторитетно заявила та.

Кантемир спорить не стал. Когда на столе появилась чача, он наполнил рюмки и объявил:

— В общем, я так решил. Ты, академик, напишешь сценарий, твой друг Бекмамбетов снимет фильм, а я буду продюсером, — он поднял рюмку и провозгласил. — За успех безнадежного дела. Так, кажется, говорят, когда берутся за что-то стоящее.

Когда выпили, он глянул на меня и сказал:

— Рожа у тебя кислая. Чача не понравилась? Или спросить о чем-то хочешь?

За меня ответила Васико:

— О гонораре не мешало бы договориться.

— Договоримся, — пообещал новоиспеченный продюсер и отмахнулся небрежным жестом. — Я человек, конечно, не самый богатый, но на твоего академика у меня денег хватит.

— А как насчет аванса? — поинтересовался я.

Кантемир посмотрел на меня, как на самого отпетого мошенника.

— Хоть пару сцен для начала накропай, — посоветовал он, — и тогда уже берись канючить, — Кантемир развернулся к Васико. — А говорила, что он ботаник, деньги будто не считает.

Огнепоклонник откинулся на спинку кресла и раздраженно махнул на меня рукой.

— Все свободен, — буркнул он. — Иди работай.

И я пошел.

А Васико осталась.

Я подождал ее за воротами, на улице. Не дождался. Пошел к ней домой, подождал там — она не пришла. Тогда сел писать заказанные две сцены.

Но прежде попытался вспомнить, как такое могло произойти, что я как круглый дурак ввязался в самую безумную авантюру. А произошло это накануне, солнечным, безоблачным днем на городском пляже, где мы с Васико лежали на песочке и лениво таращились на море.

Васико тогда сказала:

— Мы с тобой знакомы уже несколько дней, а я о тебе ничего не знаю. Только два твоих имени: Моня и Тимур.

А я ей ответил:

— Какое совпадение. И я о тебе ничего не знаю.

Васико вздохнула:

— А обо мне и не надо знать. Я обычный человек… А вот ты другое дело.

— Это почему же?

— Ты не такой, как все, особенный какой-то. Расскажи что-нибудь о себе, — Васико перестала таращиться на море и посмотрела на меня. — Чем ты занимаешься?

— Ничем особенным.

— Мне кажется, что ты художник, или писатель… или ученый.

— Глупости.

— В Тбилиси с нами по соседству один ботаник жил. В университете преподавал. Симпатичный, всегда красиво одевался, и вежливый такой.

— Ну и что?

— Ты на него похож.

— Я не ботаник.

— А потом его арестовали. Он часто заграницу ездил, в Турцию. Мы думали, что он на симпозиумы свои научные ездит, на конференции, а оказалось, что он туда наших девушек возил, студенток. На консумацию.

— Понятно. И ты подозреваешь, что я занимаюсь тем же самым?

— Нет, не в этом дело. Просто ты такой же как он задумчивый. Ты все время в своих мыслях, и я не знаю, о чем твои мысли.

— Мои мысли самые обычные. Я думаю о том же, о чем думает большинство мужчин: о пиве, о футболе, о девушках, и еще о том, где достать на все это деньги. Вынужден тебя разочаровать — я не ботаник, не писатель, и даже не художник.

— Так кто же ты?

— Фотограф, — признался я. — Но ты права, кое чем я, действительно, похож на твоего ботаника. Девушек в Турцию, конечно, не отправляю, но работаю с ними.

— С моделями?

— Я работаю в стиле «ню».

— Это как?

— Снимаю обнаженную натуру.

Васико насупилась.

— Голых что ли?

Я сомкнул веки.

— Правда?

— К сожалению.

— Зачем тебе это? — голос Васико дрогнул.

— Так я зарабатываю на жизнь.

— Ты снимаешь эротику? — в ее голосе прозвучал вздох надежды.

— Хуже.

Я глянул на нее и увидел, какой переполох вызвали в ней мои признания. В глазах изумление и растерянность. И было видно, как натужно работают мысли, пытаясь определить, кто я такой на самом деле.

— Ты же шутишь? — решила она, наконец. — Скажи, что шутишь!

Далее испытывать ее терпение было опасно. Я улыбнулся и спросил:

— А ты поверила?

В ответ она шлепнула меня по голой ляжке.

— Да ну, тебя, — сказала она и отвернулась. — Ты, конечно, можешь и дальше кривляться, но только зря. Так с друзьями не поступают.

«Глупо, как все глупо, — подумал я, глядя на Васико. — Люди страшатся правды и предпочитают выдумки».

— Каюсь, — я обнял Васико за плечи и развернул ее к себе. — Шутка не удалась. Больше шутить не буду. И ты угадала — я ученый. Не ботаник, конечно, но историк… и в некотором роде писатель. Да, я пишу книги.

— Правда?

— Чистая правда.

— А какие книги ты пишешь?

Я сделал неопределенный жест.

— Ты не читаешь такие. Это очень скучная тема, во всяком случае, для симпатичных девушек. Я пишу книги о Тимуре.

— О каком?

— А ты о многих Тимурах знаешь?

— Я знаю о Тамерлане, — похвасталась она.

Я всем своим видом выразил удивление.

— У одного моего знакомого целый шкаф книг, и все о Тимуре. У тебя какая фамилия?

Я предостерегающе погрозил ей пальцем.

— Я не пишу беллетристику. И даже популярную литературу. Мои книги для узких специалистов. Ты не могла увидеть мои книги в шкафу своего знакомого.

Васико понимающе качнула головой.

— Ты пишешь книги для ученых.

— Да. И мои книги не поступают в продажу. Они издаются ограниченным тиражом для тех, кто работает в одной со мной области. Твой знакомый не историк? Он же не занимается историей Тимура?

— Нет, — согласилась Васико. — Он бизнесмен, бывший спортсмен. Кантемир Катоев, Огнепоклонник. Слышал о нем?

Вот теперь я был удивлен по-настоящему.

— Кантемира Катоева, Огнепоклонника интересует история Тимура?

Васико кивнула головой.

— Еще как. Его даже спорт интересует меньше. Бывает, смотрит спортивный канал, смотрит, а потом выключит телевизор, схватит книгу и читает допоздна.

— Никогда бы не подумал, что неандертальцы типа Огнепоклонника берут в руки книги.

— Он только те книги берет, в которых написано про Тимура. А к другим не притрагивается. Даже газеты не покупает.

— Откуда такая привязанность?

Васико загадочно повела плечами.

— Тимур его кумир.

Удивительные вещи она мне сообщала. Ее информация совершенно не вязалась с тем, что рассказывали об Огнепоклоннике другие: примитивный живодер, преступник и проходимец, кошмар для всего побережья, самый опасный тип от Псоу до Туапсе.

— Если бы ты сказала, что его кумир Рокфеллер, Аль Капоне… или хотя бы Костя Дзю… Почему Тимур?

— Он считает себя его потомком.

— Да ну?

— Вбил себе в голову и слышать ни о чем не хочет. Даже кино о Тимуре мечтает снять.

Я истратил весь свой запас эмоций и уже не в силах был выразить как я удивлен.

— Столько интересных сведений о бывшем спортсмене: активист фанклуба, тимурид и кинопродюсер. Может быть он шизофреник?

— Он придурок, спору нет. Но я вот о чем подумала… может быть ты накатаешь ему сценарий?

— Что?

— Он для этого дела одного нашего журналюгу нанял (пишет статейки для местной газеты), но тот все тянет. Месяц прошел, а кроме болтовни ничего. Катоев сам не свой. Так что, может быть, ты впряжешься?

— Нет, нет. Ты меня в это дело не втягивай. Я не пишу сценарии.

— А что это трудно?

— Написать сценарий?

— Ты же пишешь книги. Неужели сценарий накатать труднее?

— Дело не в этом.

— А в чем? Катоева боишься? Он, конечно, тот еще тип, но если разобраться, он не такой страшный, каким хочет казаться. С ним, если не забываться, можно ладить. К тому же он слово держит и платит как положено. Ты сможешь хорошо заработать. Разве тебе помешает пара сотен тысяч?

— Сколько?

— Мало? Ну я не знаю, я это так сказала. Может быть, он больше заплатит.

— Вообще-то я подумывал накатать что-нибудь художественное. Тем более…

— Тем более об этом Тамерлане. Ты же всю его подноготную знаешь!

Таким вот образом я ввязался в эту кошмарную историю. И дело было вовсе не в деньгах. Нет, тогда я, не спорю, сидел на мели и отчаянно нуждался, но решающим фактором, повлиявшим на мое безумное решение, было желание угодить Васико. И что примечательно, ведь я за всю жизнь, не считая школьных сочинений, не написал ни строчки. Помню, мне тогда пришла в голову предательская мысль: «Не обязательно писать самому, можно переписать чужую книгу».

Дело в том, что месяцем раньше, когда я только появился на побережье, мне попались на глаза путевые заметки некоего Иосафато Барбаро «Путешествие в Тану и далее в Персию ко двору Великого Тимура». Книга ничем не примечательная, тонюсенькая такая, не больше ста страниц, в мягком переплете. «Что за Барбаро… Иосафато, — подумал я тогда. — Никогда не слышал». А позже на пляже в тот день, когда Васико так страстно и с жаром склоняла меня к авантюре, эта мысль получила развитие: «Если я не слышал о Барбаро, то вряд ли в этом городе хоть кто-то слышал о нем, и уж точно никто не читал «Путешествие в Тану…». Плеядой плагиаторов литература была переписана тысячу раз. Не я первый, не я последний».

Легкомысленно? Бесспорно. Безрассудно? О да. Но куда деваться, такой я человек. Я скиталец, легкокрылая бабочка, которая перепархивает с цветка на цветок, не зная забот, пока ее крылья согревает солнце. Но вот лето отгорело, наступила осень и на пороге зима. Куда деваться? У меня нет ни семьи, ни друзей. Ни родины, ни флага. Одни воспоминания о напрасных потугах и воз разочарований.

Я задумался о своей бестолковой жизни. О том, что происходит со мной, о том, что творится у меня в голове? Какие тараканы там завелись? Уже много-много лет они щекочут усами извилины, прогрызают норы, а я даже не подозреваю, куда и зачем ведут тараканьи ходы.

Моня — Тимур

«Прожита половина жизни, а может быть, и большая ее часть. И чего я добился? — спросил я себя. — Что мне необходимо сделать, чтобы удача не поворачивалась ко мне задом, что предпринять, чтобы она, наконец, испугалась за целомудрие тыла? Неужто и вправду взять и написать этот чертов сценарий? Ведь пишут же другие».

Моя глупость, беспечность и способность находить неприятности вели меня по жизни. Не оставили и в этот раз. Я ухватился за Барбаро, как крадущийся впотьмах хватается за ствол пистолета, наставленного на него рукой убийцы.

Я забрел в этот город на побережье в поисках заказов. Пока дожидался их, бесцельно бродил по его улицам и пляжам, и однажды повстречал Васико. Она поразила сразу. Нет, правда, что-то щелкнуло в голове, что-то включилось, и глаза залило светом. Словно лампочка зажглась внутри меня, в черепной коробке. По сути, это была тревожная лампа, она сигналила мне: «Беги, беги из этого города!». Но я остался. Остался и ввязался в самую безумную авантюру. Ради чего? Ради девушки, которой я явно не стоил. Сильно захотелось произвести на нее впечатление, и не только ей, но и всему миру доказать, что я не так уж плох… Глупое и несерьезное желание.

Я предавался безрадостным мыслям так долго, что не заметил, как из-под пера вышли первые строки. И что интересно, обошлось без плагиата. Иосафато Барбаро остался нетронутым, а моя совесть незапятнанной. Я написал о Тимуре то, что знал, написал так, как чувствовал.

Васико

Не разгибаясь, просидел за письменным столом всю ночь. И только раз отвлекся, чтобы позвонить Васико. Она не ответила. Просидел всю ночь, и не заметил, как наступило утро.

А утро наступило, когда вместе с солнцем в комнату заглянула Васико. Она поинтересовалась, чем я занят, после чего закрылась в ванной. А потом опять ушла.

Я проработал до вечера. Когда предрассветный сумрак сменился закатным, снова появилась она. «Накурил, — сказала Васико, глянула через мое плечо на стопку исписанных бумаг и спросила. — Получается?» Как ни странно, получалось: слова складывались во фразы, фразы таинственным образом рождались одна от другой, и создавалась картина, очаровывающая меня своим правдоподобием. И казалось, что этот волшебный поток так и будет изливаться из меня, как вода из крана, пока не перекроют вентиль. «Ты хоть, что-нибудь ел?» — донесся голос Васико из кухни. Я целые сутки просидел на пиве и сигаретах, боясь отвлечься и упустить из вида полет легкокрылой птицы, называемой вдохновением, за которой неотрывно мчались мои мысли. Васико ушла. А птица взмыла под облака, и мысли потянулись за ней, вцепившись в оперенье хвоста. К утру капризной птице надоело носить груз моих мыслей. Она легко отряхнулась, потеряла два пера и испарилась в непроглядных высях. А мои бескрылые мысли рухнули на землю. Два пера превратились в две написанные сцены. Я перечитал, и остался доволен. Более того, проникся уважением к собственной персоне. Без лишней скромности заподозрил в себе затаенный доселе литературный дар, который вдруг отыскал в пластах сознания лазейку и забил из меня звонким фонтаном филигранных фраз и хитрых измышлений.

Да только подозрения мои, пусть мимолетные, не имели основания. Не было во мне дара. Скорее вышел казус — мое либидо сыграло злую шутку. Я возжелал девушку, которая ночевала с другими. Я возжелал так сильно, что затрепетало сердце. Дрожь нервных окончаний стрелами пронзила кончики пальцев, а трепет извилин генерировал ток моих мыслей. Так родились две сцены.

На исходе двух бессонных ночей я раскрыл в себе не дар божий, а зерно затаенной страсти. Семя пустит побеги. Побеги взойдут, разрастутся, заколосятся. А колосья, отяжелев, однажды осыплются зернами. Черт знает, какими всходами они взойдут!

Когда человек так проникается страстью, что теряет голову, без всякой надежды на исцеление, и так, что за ночь успевает исписать кипу бумаг, притом, что прежде и двух слов связать не мог, такое состояние принято называть любовью.

На исходе двух бессонных ночей я сделал кошмарное открытие: «Я влюбился!»

И вот что я написал, когда признался в этом:

«Он вел своего коня по узкой горной тропе.

В теснине сжимало грудь, так что больно было вздохнуть, и он задыхался.

Когда вышел к реке в том месте, где та давала крутой изгиб и, вспениваясь белыми гребешками волн, возвышала голос, к нему навстречу вывели толпу людей. Черных, чумазых оборванцев, глазастых, как таджики. Они испуганно глядели на усталого воина и сиротливо жались друг к другу…»