Форма слова

Фо́рма сло́ва — морфологическая разновидность слова, несущая комплекс тех или иных значений присущих данной части речи грамматических категорий; совокупность морфологических и фонологических характеристик слова (формальных показателей, в том числе нулевых), указывающих на его грамматическое значение — принадлежность к определённым грамматическим категориям. Так, состав морфем рус. учи-тель-ниц-а указывает на принадлежность данной формы к существительным женского рода и выражаемые ею значения именительного падежа и единственного числа.

Термин «форма слова» может употребляться как по отношению к конкретному слову (словоформе), так и по отношению к классу грамматических форм с одинаковым грамматическим значением, представленных в разных словах (так, рус. пишите, идите, сделайте все являются глагольными формами повелительного наклонения множественного числа). Форма слова (в обобщённом значении), будучи противопоставленной другим формам с однородным грамматическим значением, образует морфологическую категорию; так, ряды форм единственного и множественного числа образуют морфологическую категорию числа.

Система форм данного слова называется его парадигмой.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Первоклассники с ОНР знакомятся с многозначностью отдельных приставок. Образование же новых слов с помощью суффиксов предполагает формирование у детей умения улавливать общий признак, который выражается данными суффиксами (например, принадлежность к родовидовой отнесенности при помощи суффиксов — – еньк-, -оньк-, -енок-, -онок-). В конце учебного года анализируются слова, которые образованы одновременно с помощью как приставок, так и суффиксов. Детей учат дифференцировать формы слов на основе совокупности их грамматических значений. К концу учебного года учащиеся овладевают определенной системой формообразования имен существительных, имен прилагательных и глаголов. Таким образом, формируется умение владеть продуктивными моделями формообразования.

Ирина Прищепова, Речевое развитие младших школьников с общим недоразвитием речи. Учебно-методическое пособие, 2008

Продолжать учить детей согласовывать прилагательные с существительными в роде, числе, падеже; употреблять существительные с предлогами (в, на, под, за, около). Помогать употреблять в речи имена существительные в форме единственного и множественного числа, обозначающие животных и их детенышей (утка – утенок – утята); форму множественного числа существительных в родительном падеже (ленточек, матрешек, книг, груш, слив). Относиться к словотворчеству детей как к этапу активного овладения грамматикой, подсказывать им правильную форму слова.

В. В. Гербова, Развитие речи в детском саду. Программа и методические рекомендации. Для работы с детьми 2-7 лет, 2010

1) лексико-стилистической (соблюдение лексико-стилистических норм, в частности, а) для правильного употребления слов в речи недостаточно знать их точное значение, следует учитывать особенности их лексической сочетаемости, ср.: длинный путь, долгий путь; длительный период, продолжительный период, в противном случае это приводит к контаминации, ср.: Ребята заявились на заседание кружка; б) слова следует использовать в строгом соответствии с их семантикой, иначе допускается речевая ошибка «употребление слов без учёта их семантики, ср: Эта идея мне гармонирует, Учёные и рационализаторы двигают вперед научно-технических прогресс; в) необходимо учитывать лексические особенности многозначных слов, омонимов, синонимов, антонимов и паронимов, ср.: Уколы, которые делает мама, не бывают больными (=болезненными), Газеты сообщали об отъезде гостя из Германии, Особенно пикантным было выступление солистки хора; г) нельзя расширять или сужать состав фразеологизма, заменять в нём компоненты или изменять грамматические формы слов, нарушать границы лексической и стилистической сочетаемости, ср.: );

Т. И. Кобякова, Стилистика русского языка и культура речи (сфера профессиональной коммуникации), 2013

Близким к российской лингвистике было у них и понимание сути языковой эволюции. См. у Л. В. Щербы: «Мы имеем полное право сказать, что вообще все формы слов и все сочетания слов нормально создаются нами в процессе речи в результате весьма сложной игры сложного речевого механизма человека» [Щерба 1974: 25]. Именно такая же отчетливая установка на то, что эволюция языка в реальности есть сложное переплетение условий и движущих сил, и это для каждого языка индивидуально благодаря внешним воздействиям, и заставила Э. Херманна написать очень большую книгу [Hermann 1931] против «безысключитель-ности» звуковых законов (тезис Лескина), в которой на каждом шагу не только демонстрируются, но и интерпретируются «исключения» из фонетических законов и нерегулярность действия законов аналогии. По мнению Э. Херманна, компаративисты просто ловко лавируют между запутанными Lautgesetzten («языковыми фонетическими законами»), а на самом деле их методы нуждаются в улучшении [Hermann 1931: 6]. В отличие от классических индоевропеистов, «телеологи» интересуются не методами реконструкции морфологии и фонологии, а требуют тщательного построения идущей в пра-историю линии синтаксических изменений и затем – выведения универсальной эволюционной диахронической структуры. Именно эта установка на поиск универсалий вынудила Э. Херманна [Hermann 1942] обратиться также к детальному обследованию фактов фразовой интонации в самых разных языках, в том числе и даже самых экзотических.

Т. М. Николаева, Непарадигматическая лингвистика, 2008

Ученые-диалектологи, однако, не случайно различают «первичные» и «вторичные» диалектные признаки. Вытравив наиболее бросающиеся в глаза особенности своей речи, например «оканье», носители диалектной речи продолжают бессознательно употреблять менее заметные, но для уха языковеда совершенно четкие местные языковые черты. Город лишь накладывает на диалектную речь определенный отпечаток, но никоим образом не стирает диалектные особенности. Например, город нормализует употребление форм слов, не затрагивая их смысловых особенностей. Городская речь может заставить носителя диалекта употреблять какие-то не свойственные ему слова, но употреблять он их будет опять-таки по-своему.

А. А. Леонтьев, Прикладная психолингвистика речевого общения и массовой коммуникации, 2011

Дошло до предела развитие содержательных форм слова: наряду с исконно образным значением («внутренняя форма») и полученным в результате христианизации символическим в словесном знаке выработано и освоено понятийное значение, вокруг которого и стал формироваться современный литературный язык; в частности, проблема полисемии, заданная средневековой традицией семантического синкретизма, доходит до почти полного «распадения многозначности» (отмечено еще А. А. Потебней) с развитием терминологической однозначности, необходимой для логических операций (отсюда повышение роли «одномерных» иностранных слов, воспринимаемых как термины: любовь – это секс).

В. В. Колесов, «Жизнь происходит от слова…», 2015

У таких существительных практическая основа определяется только из формы слова в род. п. ед. ч. путем отбрасывания его окончания.

А. И. Штунь, Латинский язык для медиков, -1

1) положительный, при котором, сделав предположение о смысле того или иного слова или о правиле словообразования, следует попробовать, можно ли составить ряд фраз, применяя это правило: положительный результат в этом случае подтвердит правильность выдвинутого предположения (так, сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, той или иной его формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования, следует попробовать, можно ли связать ряд разнообразных форм слов, применяя это правило);

В. П. Глухов, Практикум по психолингвистике, 2017

Еще В. фон Гумбольдт инициировал внедрение понятия «внутренняя форма» в лингвистические исследования. Им был поставлен вопрос о «внутренней форме языка»; причем важно подчеркнуть, что эта идея изначально включала в себя креативно-динамическую составляющую. А. Потебня предложил вместо внутренней формы языка изучать более «осязаемую» в научном плане внутреннюю форму слова. Под последней русский филолог подразумевал «ближайшее этимологическое значение слова», или «тот способ, каким выражается содержание» [Потебня 1976: 175]. У В. фон Гумбольдта и А. Потебни внутренняя форма еще не мыслилась как порожденная индивидуальным актом творчества. Такое понимание впервые предпринял в контексте художественной семиотики уже в XX в. Г. Г. Шпет. «Поэтика, – утверждает Шпет, – должна быть учением о чувственных и внутренних формах (поэтического) слова (языка) <…>» [Шпет 1922: 410]. Разработке этого учения он посвящает отдельное исследование «Внутренняя форма слова» (1927). В нем он следует концепции Гумбольдта, применяя ее к сфере уже индивидуально-языкового творчества[12].

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

В исследованиях по когнитивной психологии представлена теория «инстинкта формы слова», которая позволяет говорить о том, что у ребенка присутствует врожденная способность узнавать воспринимаемую структуру и определять, существует ли она в родном языке. То есть человек появляется на свет, обладая схемами, чувствительными к восприятию и выражению определенных компонентов языка (речи) [Найсер, 1998]. Автор полагает, что дремлющий инстинкт формы пробуждается в процессе общения с матерью и совершенствуется (поддерживается) постоянно. Элементарные навыки восприятия ритмически-организованных лексических структур формируются на основе контрастных сопоставлений, чередующихся по силе, высоте, темпу, что приводит к образованию предвосхищающих схем в отношении структурированных звуков родного языка. Термином «схема» («перцептивная схема») автор называет часть полного перцептивного цикла, которая является внутренней по отношению к воспринимающему, модифицируется опытом и обладает способностью изменяться под воздействием исследовательской деятельности слушающего. Слушающий постоянно формирует специфическое состояние готовности (предвосхищения) в отношении того, что должно последовать. «Перцептивная схема» имеет сложную структуру, и в то же время она является одной из фаз непрерывной и циклической активности, которая обеспечивает связь воспринимающего со средой.

Г. В. Бабина, Структурно-слоговая организация речи дошкольников. Онтогенез и дизонтогенез, 2013

Такой разворот в Begriffsgeschichte, конечно же, не случаен. В этом ясно просматривается преемственность в отношении к развитию немецкой философской мысли XX столетия. Прежде всего и наиболее очевидным образом речь идет о герменевтике. Идеи или понятия не существуют сами по себе как абстрактные метафизические сущности. Они живут в тексте (и дают жизнь тексту) и в этой своей жизни требуют диалога с традицией. Развитие понятий – это герменевтический процесс, процесс «действенной истории» (Wirkungsgeschichte) в терминологии Ганса-Георга Гадамера. В работах Козеллека переклички с трудами Гадамера, который был его учителем, многочисленны и содержательны. Отмеченная преемственность имеет, однако, более общий и широкий характер. Фоном, на котором появляется Begriffsgeschichte, является тот анализ способов познавания, который отличает феноменологические исследования, начиная по крайней мере с Дильтея и Гуссерля. Познавание начинает рассматриваться беспредпосылочно, в его прямой данности, и отсюда появляются концептуализации языка в его когнитивной или бытийной инструментальности (в России эта линия развития представлена в трудах Г. Г. Шпета, в частности, в его Внутренней форме слова [Шпет 1927]). В Германии этот процесс затрагивает не только философию, но и собственно филологию и языкознание (см. труды Йоста Трира, например, [Trier 1931]). Можно полагать даже, что появление проекта Бруннера, Конце и Козеллека, равно как и позднейших теоретических работ Козеллека, не столько сформировало новый подход в области Geisteswissenschaften, сколько распространило рассматриваемое широкое философское движение на историю.

Коллектив авторов, Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени, 2009

Одно из видных направлений отечественного языкознания второй половины XIX в. – Харьковская лингвистическая школа. Представителями ее были А. А. Потебня, Д. Н. Овсянико-Куликовский, А. В… Ветухов, А. Г. Горнфельд и др. Они исследовали язык в широком культурном и историческом контексте. У истоков Харьковской лингвистической школы стояли И. И. Срезневский и его ученик П. А. Лавровский. Наиболее значительные достижения Харьковской лингвистической школы связаны с деятельностью Потебни. Он считал, что в основе развития языка лежит смена поэтического мышления, отразившегося в формах слов и высказываний, прозаическим мышлением. Определение искусства как основной формы познания, предшествующей философским и научным формам познания, было распространено в начале ХХ в. Взгляды Потебни на поэтический язык, природу поэзии и вообще искусства составляют его «лингвистическую поэтику». Последователи Харьковской лингвистической школы историко-генетическим подходом к изучению языковых явлений способствовали развитию отечественной семасиологии, лексикологии, этимологии.

С. Т. Махлина, Лекции по семиотике культуры и лингвистике, 2010

Шпет настолько проникнут Гумбольдтом, настолько духовно близок ему, что при чтении книги «Внутренняя форма слова» порой затруднительно определить, где кончается изложение мыслей Гумбольдта, а где начинается, хотя и сочувственная, собственная интерпретация его Шпетом. В сущности, только там, где идет критика Гумбольдта, становится ясно видной собственная позиция Шпета. Она, в частности, состоит в следующем: «То, что мы непосредственно констатируем вокруг себя, есть <…> переживания, направленные на действительные вещи, предметы, процессы в вещах и отношения между ними. Каждою окружающею нас вещью мы можем воспользоваться, как знаком другой вещи, – здесь не два рода вещей, а один из многих способов для нас пользоваться вещами. Мы можем выделить особую систему “вещей”, которыми постоянно в этом смысле и пользуемся. Таков – язык» (Шпет, 1996. С. 106).

А. А. Леонтьев, Деятельный ум, 2001